XII. Два письма к сестрам о Риме. - Третье письмо к ученице: о Германии, о Петербурге, о римских древностях, о романических происшествиях в Риме. - Четвертое письмо к ученице: о болезни графа Иосифа Вьельгорского, опять о Германии, о Гамлете и Каратыгине. - Отрывок из дневника

XV. Болезнь Гоголя в Риме. - Письма к сестре Анне Васильевне и к П.А. Плетневу. - Взгляд на натуру Гоголя. - Письмо к С.Т. Аксакову в новом тоне. - Замечание С.Т. Аксакова по поводу этого письма. - Другое письмо к С.Т. Аксакову: высокое мнение Гоголя о "Мертвых душах". - Письма к сестре

XVI. Второй приезд Гоголя в Москву. - Еще большая перемена в нем. - Чтение "Мертвых душ". - Статья "Рим". - Грустное письмо к М.А. Максимовичу. - Мрачно-шутливое письмо к ученице. - Беспокойства и переписка по случаю издания "Мертвых душ". - Гоголь определяет сам себя, как писателя. -

XVII. Письмо к С.Т. Аксакову из Петербурга. - Заботы о матери (Письмо к Н.Д. Белозерскому). - Письма к С.Т. Аксакову о пособиях для продолжения "Мертвых душ"; - о первом томе "Мертвых душ"; - о побуждениях к задуманному путешествию в Иерусалим. - Письмо к матери о том, какая молитва

III. Письмо Первая заочная встреча – 6-ти лет, первая очная – 16-ти.Я покупала книги, у Вольфа, на Кузнецком, – ростановского Chanteclair’a, которого не оказалось. Неполученная книга, за которой шел, это в 16 лет то же, что неполученное, до востребования, письмо: ждал – и нету,

Диалог с классиком

Письмо Льву Николаевичу Толстому.

Здравствуйте, уважаемый Лев Николаевич! Я большая поклонница Вашего творчества, но никогда бы не подумала, что когда-нибудь возьмусь писать эти строки. Ведь я человек, который читает немного классических произведений и редко кому-то пишет письма. Но мое желание написать, просто неудержимое, потому что я хочу Вам написать о том, какое место занимаете Вы и Ваше творчество не только в моей жизни, но и в жизни других людей, которые увлекаются Вашими произведениями.

Прежде всего, я бы хотела выразить Вам огромную благодарность, за то, что Вы написали много хороших произведений, которые знают многие люди не только в нашей стране, но и далеко за ее приделами. Вы внесли огромный вклад, как в русскую литературу, так и в мировую, тем самым прославили Россию и, конечно же, себя. Ваше творчество прошло сквозь века, и я уверенна, что оно не утратит свою актуальность через многие годы. Потому что в Ваших произведениях есть ответы на вопросы, которые волнуют каждого человека.
Одним из примеров таких произведений является Ваша самая знаменитая работа «Война и мир». Этот роман-эпопея покорил миллионы людей, а герои этого произведения навсегда остались в сердцах у читателей. Каждый герой этого романа - это человек с невероятной судьбой. Одни счастливы знать, что такое взаимная любовь и быть любимым, а другие познают все ее худшие стороны и проклинают это чувство. Когда я читала этот роман, я погружалась в другой мир. Во времена шикарных нарядов, балов, мужественных поступков, чистой и безграничной любви. На протяжении всего романа нам открываются новые стороны персонажей, их споры друг с другом и внутренние искания самого себя. Вы показали это так ярко, эмоционально и реалистично, что я, читая это произведение, влюблялась, ненавидела, радовалась и переживала вместе с героями. У меня в этом произведении нет именно одного любимого героя, потому что все они разные и необычные, а их проблемы и поступки такие современные, что я могу сказать, что это вечные образы. Взять, например Пьера Безухова. В этом романе описываются его духовные искания, его раздумия о смысле жизни. Разве сейчас люди не задумываться над этим? Конечно же да! Молодёжь точно так же переживает о будущем, пытается найти себя, своё место в жизни, как и несколько веков назад. Они задаются вопросами о любви, как это делала Наташа Ростова, их волнует отношение отцов и детей, как это волновало Андрея Болконского. Именно это делает произведение таким актуальным, знаменитым, а главное - вечным, а Вас - удивительно талантливым писателем, ведь далеко не каждый сможет так описать жизнь, и тем самым помочь разобраться в самом себе. И не смотря на то, что сейчас количество читающих людей значительно уменьшилось, я уверенна, что такие произведения, как «Война и мир», помогут еще не одному поколению найти для себя смысл жизни, научиться глубоко мыслить, понять себя и попытается сделать мир лучше.
С уважением, Ваша почитательница Наташа Мамчич.

П олучил Ваш журнал «Indian Opinion» и был рад узнать всё то, что там пишется о «непротивляющихся». И захотелось сказать Вам те мысли, которые вызвало во мне это чтение.

Чем дольше я живу, и в особенности теперь, когда живо чувствую близость смерти, мне хочется сказать другим то, что я так особенно живо чувствую и что, по моему мнению, имеет огромную важность, а именно о том, что называется «непротивлением», но что в сущности есть не что иное, как учение любви, не извращённое ложными толкованиями. То, что любовь, то есть стремление к единению душ человеческих, и вытекающая из этого стремления деятельность, есть высший и единственный закон жизни человеческой, это в глубине души чувствует и знает каждый человек (как это мы яснее всего видим на детях), знает, пока он не запутан ложными учениями мира. Закон этот был провозглашён всеми, как индийскими, так и китайскими и еврейскими, греческими, римскими мудрецами мира.

Думаю, что он яснее всего был высказан Христом, который даже прямо сказал, что в этом одном весь закон и пророки. Но мало этого, предвидя то извращение, которому подвергается и может подвергнуться этот закон, он прямо указал на ту опасность извращения его, которая свойственна людям, живущим мирскими интересами, а именно ту, чтобы разрешать себе защиту этих интересов силою, то есть, как он сказал: «Ударами отвечать на удары, силою отнимать назад присвоенные предметы» и т.д. и т.п.

Он знал, как не может не знать этого каждый разумный человек, что употребление насилия несовместимо с любовью как основным законом жизни, что, как скоро допускается насилие, в каких бы то ни было случаях, признаётся недостаточность закона любви и потому отрицается самый закон. Вся христианская, столь блестящая по внешности, цивилизация выросла на этом явном и странном, иногда сознательном, большей частью бессознательном, недоразумении и противоречии.

В сущности, как скоро было допущено противление при любви, так уже не было и не могло быть любви как закона жизни, а если не было закона любви, то не было никакого закона, кроме насилия, то есть власти сильнейшего. Так 19веков жило христианское человечество. Правда, во все времена люди руководствовались одним насилием в устройстве своей жизни. Разница жизни христианских народов от всех других только в том, что в христианском мире закон любви был выражен так ясно и определенно, как он не был выражен ни в каком другом религиозном учении, и что люди христианского мира торжественно приняли этот закон и вместе с тем разрешили себе насилие и на насилии построили свою жизнь.

И потому вся жизнь христианских народов есть сплошное противоречие между тем, что они исповедуют, и тем, на чём строят свою жизнь: противоречие между любовью, признанной законом жизни, и насилием, признаваемым даже необходимостью в разных видах, как власть правителей, суды и войска, признаваемым и восхваляемым. Противоречие это всё росло вместе с развитием людей христианского мира и в последнее время дошло до последней степени.

Вопрос теперь стоит, очевидно, так: одно из двух: или признать то, что мы не признаём никакого религиозно-нравственного учения и руководимся в устройстве нашей жизни одной властью сильного, или то, что все наши, насилием собираемые, подати, судебные и полицейские учреждения и, главное, войска должны быть уничтожены.

Нынче весной на экзамене закона божия одного из женских институтов Москвы законоучитель, а потом и присутствовавший архиерей спрашивали девиц о заповедях и особенно о шестой. На правильный ответ о заповеди архиерей обыкновенно задавал еще вопрос: «Всегда ли во всех случаях запрещается законом божиим убийство?», и несчастные, развращенные своими наставниками девицы должны были отвечать и отвечали, что не всегда, что убийство разрешено на войне и при казнях преступников.

Однако, когда одной из несчастных девиц этих (то, что я рассказываю, не выдумка, а факт, переданный мне очевидцем) на её ответ был задан тот же обычный вопрос: «Всегда ли греховно убийство?», она, волнуясь и краснея, решительно ответила, что всегда, а на все обычные софизмы архиерея отвечала решительным убеждением, что убийство запрещено всегда и что убийство запрещено и в «Ветхом завете», и запрещено Христом не только убийство, но и всякое зло против брата. И, несмотря на всё своё величие и искусство красноречия, архиерей замолчал, и девушка ушла победительницей.

Да, мы можем толковать в наших газетах об успехах авиации, о сложных дипломатических сношениях, о разных клубах, открытиях, союзах всякого рода, так называемых художественных произведениях и замалчивать то, что сказала эта девица; но замалчивать этого нельзя, потому что это чувствует более или менее смутно, но чувствует всякий человек христианского мира. Социализм, коммунизм, анархизм, Армия спасения, увеличивающаяся преступность, безработность населения, увеличивающаяся безумная роскошь богатых и нищета бедных, страшно увеличивающееся число самоубийств - всё это признаки того внутреннего противоречия, которое должно и не может не быть разрешено. И разумеется, разрешено в смысле признания закона любви и отрицания всякого насилия. И потому Ваша деятельность в Трансваале, как нам кажется на конце света, есть дело самое центральное, самое важное из всех дел, какие делаются теперь в мире и участие в котором неизбежно примут не только народы христианского, но всего мира.

Думаю, что Вам приятно будет узнать, что у нас в России тоже деятельность эта быстро развивается в форме отказов от военной службы, которых становится с каждым годом всё больше и больше. Как ни ничтожно количество и ваших людей, «непротивляющихся», и у нас в России число отказывающихся, и те и другие могут смело сказать, что с ними Бог. А Бог могущественнее людей.

В признании христианства, хотя бы и в той извращённой форме, в которой оно исповедуется среди христианских народов, и в признании вместе с этим необходимости войск и вооружения для убийства в самых огромных размерах на войнах, заключается такое явное, вопиющее противоречие, что оно неизбежно должно рано или поздно, вероятно, очень рано, обнаружиться и уничтожить или признание христианской религии, которая необходима для поддержания власти, или существование войска и всякого поддерживаемого им насилия, которое для власти не менее необходимо.

Противоречие это чувствуется всеми правительствами, как вашим британским, так нашим русским, и из естественного чувства самосохранения преследуется этими правительствами более энергично, как это мы видим в России, и как это видно из статей Вашего журнала, чем всякая другая антиправительственная деятельность. Правительства знают, в чём их главная опасность, и зорко стерегут в этом вопросе уже не только свои интересы, но и вопрос: «Быть или не быть?».

С совершенным уважением Leo Tolstoy.

Монахиня МАРИЯ (ЕЛИЗАВЕТА ШАХОВА)

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
графу Льву Николаевичу Толстому *)

*) ОТ РЕДАКЦИИ "Новороссийского Телеграфа": Уважая талант гр. Л.Н. Т-го и понимая религиозные побуждения нашего знаменитого художника, заставившие его написать исповедь и др. произведения, в которых он высказывает пережитые им нравственные муки над разрешением некоторых вопросов, затрогивающих тайну загробной жизни, редакция не считает себя вправе отказать в напечатании настоящего открытого письма, несмотря на его субъективный характер, зная, что в жизни нашей сотрудницы и графа Толстого есть много общего и что откровенное слово пишущей, может быть, наведет, графа Толстого на следы к разгадке истин, которых он ищет.
Ред. [«Новороссийского Телеграфа»]

Глубоко почитаемый, граф Лев Николаевич!
Давно, уже несколько лет, с горячим сочувствием, до замирания сердца, одна неизвестная отшельница на далеком севере, следить за внутренним переворотом, совершающимся в многодаровитой душе вашей, насколько это доступно в ее уединении. До моей полузатворнической келии доносились слухи о ходившей по рукам и возбудившей в обществе разноречивые толки вашей «исповеди». Потом я прочитала в «Гражданине», князя Мещерского, «отповедь» на нее покойной нашей писательницы г-жи Соханской (Кохановской). По поводу, именно, этой горячей отповеди, стали ко мне обращаться некоторые благочестивые люди, из числа моих знакомых, письменно, с вопросами, даже с убеждениями, высказаться за или против «обличений» ревнительницы благочестия. Со вниманием и, вместе, с беспристрастием перечитала я не раз пламенное излияние набожной души нашей почтенной писательницы, и - глубоко призадумалась: не над ее порывистыми опровержениями вашего отрицания, вашего умственного брожения (в которых я подметила много нервного разгорячения, неспособного благотворно действовать на обличаемого), но над самым характером такого брожения. Что-то знакомое шевельнулось в моем сердце, при разборе тех заблуждений, на которые вооружалась обличительница. «Не нападать бы надо на собрата, - подумалось мне, - а помочь ему!».

Очевидно, нападающая ревнительница благочестия сама никогда не подвергалась испытанию такой борьбы умственной, такому нравственному томлению, какими вы страдаете и до настоящего времени, наш достойно уважаемый и достойно славимый художник-бытописец! Бичевать вас изречениями св. писаний и увещаниями познать истину, когда еще она скрывается от вас под покровом духовного невидения, значит - осуждать вас, а не сострадать вам. Снять эту плотную завесу, облистать светом откровения внутреннее зрение недоумевающего, может только один Бог, как мог только Он один открыть очи слепорожденному - прикосновением к этим очам Своею зиждительною десницей. Доколе не совершится таинственное чудо отверзения душевных очей, тщетно объяснять красноречием великолепие сияния солнца правды.
«Создания принадлежат Создателю», - выразил один из современных нам аскетических писателей. «Он - их полновластный Владыка и искупитель!». «Ему принадлежат: и их спасение, и самые способы к их спасению».
В истории христианской церкви, в жизнеописаниях святых и прославленных ее подвижников - множество примеров разнообразия путей промысла Божия, в многоразличных видах обращения заблуждающихся и самых отчаянных отрицателей Евангельской истины. Не равны были пути призвания самих апостолов Христовых. Верховному из них, Петру, довольно было указания своего брата на пришедшего Мессию, чтобы уверовать во Христа. Будущему же «учителю народов», избранному сосуду Св. Духа, Павлу, потребовалось чудесное явление самого Господа Иисуса, в видении наглядном, с поражением на время слепотою, до уверования. Трудно объяснимое упорство Фомы, поверить воскресению Христа из мертвых, по одному свидетельству о нем достоверных самовидцев, не было осуждено Господом-Сердцеведцем: напротив, Он допустил сомневающегося ученика осязательно убедиться в том, чего не мог постичь его пытливый разум, еще не озаренный откровением, и св. церковь нарекла неверие Фомино - блаженным!
«Неудобно богатому внити в царство небесное», - произнес Спаситель, когда «некий человек», похвалясь пред ним выполнением всех ветхо-заветных заповедей, отошел прочь, услышав от него новую заповедь самоотречения, которая ему, обладавшему
имением многим», показалась невыносимо-тяжкою. По объяснению некоторых св. отцов Восточной церкви, под словом «имение многое» должно разуметь не одно вещественное богатство, запинающее, пристрастием к нему, достижение царства небесного. Трудно, если не еще труднее, многодаровитому, обогащенному разносторонними познаниями человеку - отречься от произвола своего широкоразвитого, самоуверенного разума, и покорить его в послушание закону духовному - учению Христову. По естественному понятию, по усвоившейся нашей многострастной человеческой природе - гордости, это положительно невозможно, и отходят от Христа - Подвигоположника самоотречения - богатые и сильные естественным умом и дарованиями многими, с прискорбием, с душевной мукой - тоски по Боге!
О! Эта тоска - душевная удава, по выражению аскетических писателей, лютее всех душевных страданий: это - тоска по отчизне, признанная наукой одним из неизлечимых, смертельных недугов, в случае невозможности страждущему ею вырваться из чужбины! Такова и тоска души по своей духовной родине, тоска по Боге - предвечном начале вечной жизни. Она может быть и смертельна! По крайней мере, она доводит иногда до отчаяния и решимости прекратить свое существование. Знакомо это состояние духа вам, человек дорогой в нашем отечестве? Знакомо оно было и мне, ничтожнейшей былинке, когда-то, давно, очень давно, зеленевшей на ниве русской словесности!..
Но - себя в сторону. Коснусь только отчасти такого сообщения из своей внутренней жизни, которое может остановить на себе ваше внимание.
Почему, однако же, не все даровитые люди ощущают в себе это непреодолимое, тоскливое томление, разрастающееся у других до болезни духа? Не потому ли, надо заключить, почему не все, удаленные от родины, одинаково тоскуют по ней? Иные спокойно уживаются в чужом краю, усвоиваются с его обычаями, и не только забывают о своей родине, но относятся к ней даже враждебно. Так и в душевном состоянии: одни исключительные люди, хотя часто бессознательно, не удовлетворяются никакими благами, вращаясь в области, чуждой их духовной природе. На души, ощутившие такую неудовлетворенность всем, что подлежит их воззрению, призирает Бог: эти души особенно Ему дороги, как одаренные от него большим восприятием божественного света. К такими душам Он всегда подходит, стучится в дверь их чуткого сердца и ждет долготерпеливо, когда они почуят Его пришествие и широко отворят Ему эту таинственную дверь... Он дал свободу человеку и не благоволит стеснять ее, всегда готовый увенчать его подвиг, споспешествуемый Его благодатию, как жертву произвольную, без принуждения.
Такие тихие, чудные стуки слышатся и вами, граф Лев Николаевич! Явственно отдаются они на многих местах, по страницам ваших превосходных творений! Еще настойчивее раздались они недавно, в вашем знаменательном сновидении, перепечатанном из газеты «Неделя», в № 3496 «Нового Времени» на 20-е ноября н. г. Это-то сновидение и побудило меня наконец - уже неотложно - обратиться к вам открытым посланием, посредством печати! Адрес ваш неизвестен отшельнице: да и слишком дорожу я своим влечением помочь вам, чтобы писать на удачу, и рисковать получить письмо мое обратно, нераспечатанным.
Особенно замечательно заключение вашего сновидения: … «В головах у меня стоит столб, и твердость этого столба не подлежит никакому сомнению, несмотря на то, что стоять этому столбу не на чем. Потом, от столба проведена петля, как-то хитро и вместе просто, и если лежишь на этой петле срединой тела и смотришь вверх, то, даже, и вопроса не может быть о падении. Все это было мне ново, и я был рад и спокоен. И, как будто, кто-то мне говорит: «Смотри же, запомни это...».
Сон ваш, граф, не плод болезненной фантазии: такой сон - от Бога: Последний совет - было внушение, голос вашего ангела-Хранителя, неусыпного стража души христианской - до исхода ее из тела! Но, не имея никакого права представиться пред вами новыми Иосифом-снотолкователем, я прошу вас приникнуть вниманием к следующим моим автобиографическим воспоминаниям. Может быть, в них вы найдете что-нибудь соответствующее вашему душевному состоянию в то время, когда душа ваша была объята тоскою по своей духовной отчизне.
В моей душе, это, щемящее сердце неопределенное чувство стало проявляться очень рано, с самых первых лет расцвета жизни, только я его не понимала. В темной рамке печатного послания, я должна буду делать скачки чрез все многосложные обстоятельства
своей жизни, сокращая отчет о себе, и скажу только, что не обстоятельства, а именно это чувство загнало меня в 23 года, в монастырь, вследствие неудовлетворенности земными радостями, тем менее теми благами, на какие я имела тогда, если уже не права, то очень сбыточные надежды. Скоротечность, до неуловимости, - земных утешений всегда отравляла мне увлечения ими: душе моей всегда чего-то недоставало, чего-то она искала более полного, существенного, высшего... Бывали мне и известительные явления, призывы к познанию истины и веры христианской, выше обрядовых постановлений, в которых я была воспитана. Часто я тосковала среди светских удовольствий; - тогда я, вдруг, прерывала связи с обществом и отдавалась своему поэтическому вдохновению, своим думам и мечтам, жадно читала и литературные и научные произведения, русские и иностранные, того времени (1838-1845 годов), заключаясь в моем домашнем уединении. Мало льстила мне и некоторая моя известность в тогдашнем литературном кругу... Иногда тоскливость доходила до болезненности. Наконец, я решилась вступить в монастырь, в надежде удовлетворить потребности своего духа в отшельнической жизни. В течение первого года моего новоначалия, точно я чувствовала себе утешенною. Мысль, - что я очутилась в собрании земных ангелов, мое участие в хоре, в качестве кононархи и чтицы, духовная поэзия церковных песнопений, приводили меня в восторг. Мне сдавалось, что я уже в преддверии неба и точно, небо отверзалось мне... Жадно проникала душа моя к глубинам разума духовного в гимнах церкви, смысл которых, мне казалось, стал уясняться мне все полнее и полнее. В обители, где я провела три года своего новоначалия, хор крылошанок был образцовый. К сожалению, скоро меня лишили утешения участвовать в хоре и дали мне послушание письмоводительницы. Отправляя свою должность машинально, хотя и добросовестно, я заскучала. Приходя чаще в соприкосновение с окружающим меня обществом, я невольно стала осматриваться вокруг себя, и, не имея настоящего, опытного руководства в духовной жизни, постепенно впадала в уныние. Немощи и слабости ближних вырастали в моем помраченном воображении до того, что я стала соблазняться на них, осуждать их внутри себя, и разочаровываться в надежде найти в монашестве то, что привлекло меня к нему. Правила по церкви и по келии стали мне казаться одною докучливою обрядностью, я начала тяготиться ими, и, к концу третьего года, мое душевное состояние становилось невыносимым... Сомнения обступали мой ум, не давая мне ни днем, ни ночью покоя, терзая меня бессонницей... Я дошла до отчаяния, до сомнения в бытии Божием. Когда я пришла к такому страшному заключению, я остановилась на мысли: «- Если зло распространено в мире, в этом многобурном житейском море, еще можно уйти от него, укрыться в пристанях, какими я почитала монастыри... Но вот я в пристани, и не обрела вожделенного покоя!.. Где же и в чем спасение? Где же Бог, подающий мир душам, его ищущим? Если же нет Бога, не стоит жить ни одного дня!» и - приняла решимость прекратить свою жизнь - утоплением, в глубоком монастырском пруду, на это и посягнула, было, придя, в темный весенний вечер, к намеченному месту... Но тут произошло нечто сверх-естественное, чему и вы можете не поверить... Однако же, согласитесь, для чего бы мне это оглашать, если б не последовало в действительности подтверждения того, что со мною совершилось? Подходя к пруду, я вдруг услышала над собою чудное, необычайное, невыразимое пение славословия Бога... Я не вдруг дала веру слышанию чудному, и, подумав, что пение раздается из того домика, где жили крылошанки, что их спевку я могла издали принять за ангельское пение, в моем возбужденном состоянии, при глубокой тишине и прозрачности свежего, вечернего воздуха. Я обошла вокруг запертую под замком церковь, крылосный корпусок и убедилась, что везде глухо и ни откуда не слышно никакого отголоска. И удивительно! Чудесное пение смолкало, по мере моего удаления от пруда, и снова раздавалось поразительно-близко надо мною, когда я возвращалась на тропинку к воде... Потрясенная до глубины души, со страхом и верою в Живого Бога, славимого в небесах, я пала ниц, и, припав к земле, вопила всем душевным существом моим: «Господи, сый на небеси! Яви же мне спасение Свое! Дай же мне услышать от истинно святого человека слово жизни вечной!».
Чрез несколько времени, посетил нашу обитель, по приглашению настоятельницы, такой истинно духовно просвещенный человек, о котором, впрочем, ходило столько разноречивых толков, которые и меня колебали в доверии к его духовному достоинству!
Я была ему представлена, как душевно-больная. Опытный, проницательный, глубокий делатель и наблюдатель, сам искушенный многими бранями, умственными и душевными, оказался способным помогать искушаемым. Он выслушал мою страдальческую исповедь, не подивился ничему в ней, и, после долгой и глубокой беседы, предложил мне свое отеческое руководство, которое не только облегчило, сняло тяжесть с души моей, но разрешило все мои сомнения и недоумения, дав ответ на все вопросы, смущавшие мой ум, о жизни земной и загробной. В течение двадцати лет, до самой праведной кончины моего духовного благодетеля-отца я постоянно пользовалась его устным и письменным руководством: подвергалась многим искушениям и скорбям, переходя чрез многообразные испытания много-бедственной и многотрудной, в наше время, монашеской жизни, но обрела вожделенный покой мира душевного.
Когда случается заблудиться в незнакомом, нерасчищенном, дремучем лесу путнику: будь он - вельможа, или богач путешествующий из любви к природе и сбившийся с прогулки, или на охоте, будет ли он разбирать, кто ему укажет выход из лесу? Бродяга ли оборванец, пастушенка деревенский, или отшельник, скрывающийся от людей в пустынной лесной чаще? Не будет ли он рад всякому указанию на верную тропинку?
Граф Лев Николаевич! Вонмите слову искушенной подобными вашим (может быть, еще и большими) борениями естественного разума с буйством проповеди благовестия Христова (хотя он и ограниченнее вашего, несомненно гениального, ума). Вонмите слову, идущему прямо от сердца, от любви во Христе; приобретите себе все сочинения епископа Игнатия (Брянчанинова). Слово этого аскетического богослова, из образованных, просвещенных и светскими и духовными познаниями людей, живо, и по смерти Святителя, доступно всем ищущим истинного, духовного просвещения. Сочинения епископа Игнатия Брянчанинова, как в 5-ти томах, так и отдельно, по брошюрам, можно приобрести в Петербурге, в книжных магазинах гг. Глазунова и Тузова, и в Москве, у Ферапонтова.
Для первого ознакомления, полезно прочитать следующие отдельные брошюры: Слово о различных состояниях естества человеческого, по отношению к добру и злу. 2-е, Судьбы Божии, и 3-е, Слово о смерти.

М[охахиня] Мария. [Елизавета Шахова]

Публикация М.А. Бирюковой.

От публикаторов:

Монахиня Мария - в миру Елизавета Никитична Шахова (1822 - 1899) - русская духовная писательница и поэтесса. "Автобиографический очерк писательницы Елизаветы Шаховой - монахини Марии (1822-1899)" и её библиография опубликованы в "Ежегоднике Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2002 год" (публикация Е.М. Аксененко; С. 344 – 365).

Это письмо Л.Н.Толстого случайно попало на глаза, когда готовилась публикация «Писем Учителей Старцу» (см. “Дельфис” №3(75)/2013), которые были адресованы Зинаиде Михайловне Гагиной, состоявшей в переписке с великим писателем. Тогда это его письмо удивило не только глубокой болью автора за судьбу России, но и тем, как смело он критиковал бездействие императора Николая II и пагубную политику его окружения.

С тех пор (с 1902 года, когда было написано письмо) прошло более ста лет. И только сегодня мы начинаем понемногу узнавать, что же за события произошли в России, которые не только коренным образом изменили ход истории Государства Российского, но и «потрясли весь мир». Всё чаще и чаще мы узнаём из телепередач и публикаций в печати о многих, до того скрытых событиях, повлиявших на судьбу нашего народа. И публикуемое сегодня письмо Л.Н.Толстого императору Николаю II - это тоже некая «зарисовка» гения, которая чуть-чуть приоткрывает завесу над истинными причинами крутого поворота в ходе истории. И пусть каждый наш читатель по-своему поймёт и оценит это Послание, но равнодушным, надеемся, никто не останется.

Письмо Л.Н.Толстого императору Николаю II

(1902г. января 16. Гаспра)

Любезный брат, Такое обращение я счёл наиболее уместным потому, что обращаюсь к вам в этом письме не столько как к царю, сколько как к человеку - брату. Кроме того, ещё и потому, что пишу вам как бы с того света, находясь в ожидании близкой смерти.

Мне не хотелось бы умереть, не сказав вам того, что я думаю о вашей теперешней деятельности и о том, какою она могла бы быть, какое большое благо она могла бы принести миллионам людей и вам и какое большое зло она может принести людям и вам, если будет продолжаться в том же направлении, в котором идёт теперь.

Треть России находится в положении усиленной охраны, то есть вне закона. Армия полицейских - явных и тайных - всё увеличивается. Тюрьмы, места ссылки и каторги переполнены, сверх сотен тысяч уголовных, политическими, к которым причисляют теперь и рабочих. Цензура дошла до нелепостей запрещений, до которых она не доходила в худшее время 40-х годов. Религиозные гонения никогда не были столь часты и жестоки, как теперь, и становятся всё жёсточе и жёсточе и чаще. Везде в городах и фабричных центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против народа. Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития - и везде готовятся и неизбежно будут новые и ещё более жестокие.

И как результат всей этой напряжённой и жестокой деятельности правительства, земледельческий народ - те 100 миллионов, на которых зиждется могущество России, - несмотря на непомерно возрастающий государственный бюджет или, скорее, вследствие этого возрастания, нищает с каждым годом, так что голод стал нормальным явлением. И таким же явлением стало всеобщее недовольство правительством всех сословий и враждебное отношение к нему.

И причина всего этого, до очевидности ясная, одна: та, что помощники ваши уверяют вас, что, останавливая всякое движение жизни в народе, они этим обеспечивают благоденствие этого народа и ваше спокойствие и безопасность. Но ведь скорее можно остановить течение реки, чем установленное богом всегдашнее движение вперёд человечества. Понятно, что люди, которым выгоден такой порядок вещей и которые в глубине души своей говорят: «apres nous le deluge» (франц. - «после меня хоть потоп» - Ред.), могут и должны уверять вас в этом; но удивительно, как вы, свободный, ни в чём не нуждающийся человек, и человек разумный и добрый, можете верить им и, следуя их ужасным советам, делать или допускать делать столько зла ради такого неисполнимого намерения, как остановка вечного движения человечества от зла к добру, от мрака к свету.

Ведь вы не можете не знать того, что с тех пор, как нам известна жизнь людей, формы жизни этой, как экономические и общественные, так религиозные и политические, постоянно изменялись, переходя от более грубых, жестоких и неразумных к более мягким, человечным и разумным.

Ваши советники говорят вам, что это неправда, что русскому народу как было свойственно когда-то православие и самодержавие, так оно свойственно ему и теперь и будет свойственно до конца дней и что поэтому для блага русского народа надо, во что бы то ни стало, поддерживать эти две связанные между собой формы: религиозного верования и политического устройства. Но ведь это двойная неправда. Во-первых, никак нельзя сказать, чтобы православие, которое когда-то было свойственно русскому народу, было свойственно ему и теперь. Из отчётов обер-прокурора Синода вы можете видеть, что наиболее духовно развитые люди народа, несмотря на все невыгоды и опасности, которым они подвергаются, отступая от православия, с каждым годом всё больше и больше переходят в так называемые секты. Во-вторых, если справедливо то, что народу свойственно православие, то незачем так усиленно поддерживать эту форму верования и с такою жестокостью преследовать тех, которые отрицают её.

Вас, вероятно, приводит в заблуждение о любви народа к самодержавию и его представителю - царю то, что везде при встречах вас в Москве и других городах толпы народа с криками «ура» бегут за вами. Не верьте тому, чтобы это было выражением преданности вам, - это толпа любопытных, которая побежит точно так же за всяким непривычным зрелищем. Часто же эти люди, которых вы принимаете за выразителей народной любви к вам, суть не что иное, как полицией собранная и подстроенная толпа, долженствующая изображать преданный вам народ, как это, например, было с вашим дедом в Харькове, когда собор был полон народа, но весь народ состоял из переодетых городовых.

Если бы вы могли, так же, как я, походить во время царского проезда по линии крестьян, расставленных позади войск, вдоль всей железной дороги, и послушать, что говорят эти крестьяне: старосты, сотские, десятские, сгоняемые с соседних деревень и на холоду и в слякоти без вознаграждения с своим хлебом по нескольку дней дожидающиеся проезда, вы бы услыхали от самых настоящих представителей народа, простых крестьян, сплошь по всей линии речи, совершенно несогласные с любовью к самодержавию и его представителю. Если 50 лет тому назад при Николае I ещё стоял высоко престиж царской власти, то за последние 30 лет он, не переставая, падал и упал в последнее время так, что во всех сословиях никто уже не стесняется смело осуждать не только распоряжения правительства, но самого царя и даже бранить его и смеяться над ним.

Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в Центральной Африке, отделённой от всего мира, но не требованиям русского народа, который всё более и более просвещается общим этому миру просвещением. И потому поддерживать эту форму правления можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг, газет, извращения воспитания и вообще всякого рода дурных и жестоких дел.

И таковы были до сих пор дела вашего царствования. Начиная с вашего возбудившего негодование всего русского общества ответа тверской депутации, где вы самые законные желания людей назвали "бессмысленными мечтаниями", - все ваши распоряжения о Финляндии, о китайских захватах, ваш проект Гаагской конференции, сопровождаемый усилением войск, ваше ослабление самоуправления и усиление административного произвола, ваша поддержка гонений за веру, ваше согласие на утверждение винной монополии, то есть торговля от правительства ядом, отравляющим народ, и, наконец, ваше упорство в удержании телесного наказания, несмотря на все представления, которые делаются вам об отмене этой позорящей русский народ бессмысленной и совершенно бесполезной меры, - всё это поступки, которые вы не могли бы сделать, если бы не задались, по совету ваших легкомысленных помощников, невозможной целью - не только остановить жизнь народа, но вернуть его к прежнему, пережитому состоянию.

Мерами насилия можно угнетать народ, но нельзя управлять им. Единственное средство в наше время, чтобы действительно управлять народом, только в том, чтобы, встав во главе движения народа от зла к добру, от мрака к свету, вести его к достижению ближайших к этому движению целей. Для того же, чтобы быть в состоянии сделать это, нужно прежде всего дать народу высказать свои желания и нужды и, выслушав эти желания и нужды, исполнить те из них, которые будут отвечать требованиям не одного класса или сословия, а большинству его, массе рабочего народа.

И те желания, которые выскажет теперь русский народ, если ему будет дана возможность это сделать, по моему мнению, будут следующие:

Прежде всего, рабочий народ скажет, что желает избавиться от тех исключительных законов, которые ставят его в положение пария, не пользующегося правами всех остальных граждан; потом скажет, что он хочет свободы передвижения, свободы обучения и свободы исповедания веры, свойственной его духовным потребностям; и главное, весь 100-миллионный народ в один голос скажет, что он желает свободы пользования землей, то есть уничтожения права земельной собственности.

И вот это-то уничтожение права земельной собственности и есть, по моему мнению, та ближайшая цель, достижение которой должно сделать в наше время своей задачей русское правительство.

В каждый период жизни человечества есть соответствующая времени ближайшая ступень осуществления лучших форм жизни, к которой оно стремится. Пятьдесят лет тому назад такой ближайшей ступенью было для России уничтожение рабства. В наше время такая ступень есть освобождение рабочих масс от того меньшинства, которое властвует над ними, - то, что называется рабочим вопросом.

В Западной Европе достижение этой цели считается возможным через передачу заводов и фабрик в общее пользование рабочих. Верно ли, или неверно такое разрешение вопроса и достижимо ли оно или нет для западных народов, - оно, очевидно, неприменимо к России, какова она теперь. В России, где огромная часть населения живёт на земле и находится в полной зависимости от крупных землевладельцев, освобождение рабочих, очевидно, не может быть достигнуто переходом заводов и фабрик в общее пользование. Для русского народа такое освобождение может быть достигнуто только уничтожением земельной собственности и признанием земли общим достоянием, - тем самым, что уже с давних пор составляет задушевное желание русского народа и осуществление чего он всё ещё ожидает от русского правительства.

Знаю я, что эти мысли мои будут приняты вашими советниками как верх легкомыслия и непрактичности человека, не постигающего всей трудности государственного управления, в особенности же мысль о признании земли общей народной собственностью; но знаю я и то, что для того, чтобы не быть вынужденным совершать всё более и более жестокие насилия над народом, есть только одной средство, а именно: сделать своей задачей такую цель, которая стояла бы впереди желаний народа. И, не дожидаясь того, чтобы накатывающийся воз бил по коленкам, - самому везти его, то есть идти в первых рядах осуществления лучших форм жизни. А такой целью может быть для России только уничтожение земельной собственности. Только тогда правительство может, не делая, как теперь, недостойных и вынужденных уступок фабричным рабочим или учащейся молодежи, без страха за своё существование быть руководителем своего народа и действительно управлять им.

Советники ваши скажут вам, что освобождение земли от права собственности есть фантазия и неисполнимое дело. По их мнению, заставить 130-миллионный живой народ перестать жить или проявлять признаки жизни и втиснуть его назад в ту скорлупку, из которой он давно вырос, - это не фантазия и не только не неисполнимо, но самое мудрое и практическое дело. Но ведь стоит только серьёзно подумать для того, чтобы понять, что действительно неисполнимо, хотя оно и делается, и что, напротив, не только исполнимо, но своевременно и необходимо, хотя оно и не начиналось.

Я лично думаю, что в наше время земельная собственность есть столь же вопиющая и очевидная несправедливость, какою было крепостное право 50 лет тому назад. Думаю, что уничтожение её поставит русский народ на высокую степень независимости, благоденствия и довольства. Думаю также, что эта мера, несомненно, уничтожит всё то социалистическое и революционное раздражение, которое теперь разгорается среди рабочих и грозит величайшей опасностью и народу и правительству.

Но я могу ошибаться, и решение этого вопроса в ту или другую сторону может быть дано опять-таки только самим народом, если он будет иметь возможность высказаться.

Так что, во всяком случае, первое дело, которое теперь предстоит правительству, это уничтожение того гнёта, который мешает народу высказать свои желания и нужды. Нельзя же делать добро человеку, которому мы завяжем рот, чтобы не слыхать того, чего он желает для своего блага. Только узнав желания и нужды всего народа или большинства его, можно управлять народом и сделать ему добро.

Любезный брат, у нас только одна жизнь в этом мире, и вы можете мучительно потратить её на тщетные попытки остановки установленного богом движение человечества от зла к добру, мрака к свету и можете, вникнув в нужды и желания народа и посвятив свою жизнь исполнению их, спокойно и радостно провести её в служении богу и людям.

Как ни велика ваша ответственность за те годы вашего царствования, во время которых вы можете сделать много доброго и много злого, но ещё больше ваша ответственность перед богом за вашу жизнь здесь, от которой зависит ваша вечная жизнь и которую бог дал вам не для того, чтобы предписывать всякого рода злые дела или хотя бы участвовать в них и допускать их, а для того, чтобы исполнять его волю. Воля же его в том, чтобы делать не зло, а добро людям.

Подумайте об этом не перед людьми, а перед богом и сделайте то, что вам скажет бог, то есть ваша совесть. И не смущайтесь теми препятствиями, которые вы встретите, если вступите на новый путь жизни. Препятствия эти уничтожатся сами собой, и вы не заметите их, если только то, что вы будете делать не для славы людской, а для своей души, то есть для бога.

Простите меня, если я нечаянно оскорбил или огорчил вас тем, что написал в этом письме. Руководило мною только желание блага русскому народу и вам. Достиг ли я этого - решит будущее, которого я, по всем вероятиям, не увижу. Я сделал то, что считал своим долгом.

Истинно желающий вам истинного блага брат ваш