Лексика, переставшая активно использоваться в речи, забывается не сразу. Какое-то время устаревшие слова еще понятны говорящим, знакомы им по художественной литературе, хотя при общении людей в них уже не возникает потребности. Такие слова переходят в состав лексики пассивного запаса, они приводятся в толковых словарях с пометой (устар.). Особая эмоционально-экспрессивная окраска устаревших слов накладывает отпечаток на их семантику.
Устаревшие слова, входящие в пассивный состав языка, включают в себя историзмы – названия исчезнувших предметов, явлений, предметов, и архаизмы – названия существующих предметов и явлений, вытесненный их более активными синонимами.
Историзмы используются в основном в специальной литературе, где выполняют номинативную функцию. Однако они широко используются также авторами художественных произведений.
Архаизмы в художественной литературе выполняют многообразные стилистические функции. Они наряду с историзмами используются для создания исторического колорита эпохи, как средство стилизации, в речевых характеристиках персонажей. Придают речи оттенок патетичности и торжественности. Нередко используются для создания иронии, сатиры, пародии.
К устаревшей лексике также относят славянизмы – слова старославянского происхождения. Например: сладкий, плен, здравствуй. Их продуктивное использование ограниченно художественной литературой, но они часто встречаются и в других функциональных стилях. Их основная функция – создавать особый, «русский», колорит.
Стилистические функции устаревших слов в художественной речи
1. устаревшие слова как художественное выразительное средство
2. архаизмы и историзмы используются для воссоздания колорита отдаленных времен
3. архаизмы, в особенности славянизмы, придают речи возвышенное, торжественное звучание
4. устаревшая лексика может приобретать ироническую окраску
Ошибки, связанные с употреблением устаревшей лексики:
1. искажение значения слова
2. искажение грамматической формы слова
3. могут придавать тексту канцелярскую окраску
4. нарушение лексической сочетаемости слова
14.Новые слова. Типы неологизмов. Индивидуально-стилистические неологизмы.
Неологизм - это новое словообразование, вызванное отсутствием в языке слова, соответствующего новому явлению, понятию, ощущению.
Типы неологизмов:
По способу образования: лексические (созданные по продуктивным моделям или заимствованные из других языков), семантические (присвоение нового значения уже известным словам).
По условиям создания: анонимные, индивидуально-авторские.
По цели создания: номинативные, стилистические (добавляют образную характеристику).
Входят ли в язык или являются фактом речи: языковые (общенародные), окказиональные (случайные, употребленные 1 раз): индивидуально-стилистические. Индивидуально-стилистические неологизмы имеют ряд существенных отличий от окказионализмов. Окказионализмы используются в разговорной речи главным образом при устном общении, индивидуально-стилистические неологизмы принадлежат книжной речи и фиксируются на письме. Окказионализмы возникают спонтанно, индивидуально-стилистические неологизмы создаются в процессе сознательного творчества с определенной стилистической целью.
Индивидуально-стилистические неологизмы по своей художественной значимости сходны с тропами. Индивидуально-стилистические неологизмы долго не теряют своей свежести. Сатирическую окраску индивидуально-стилистических неологизмов ценят публицисты. Индивидуально-стилистические неологизмы более емки по смыслу, чем обычные слова. Создание индивидуально-стилевых неологизмов может быть обусловлено стремлением писателей лексическими средствами отразить своеобразие нового литературного направления.
Стилистические функции неологизмов
а) номинативная
б) экспрессивная
в) окраска звучания
Ошибки, вызванные употреблением неологизмов
1. Обращение к неологизмам всегда должно быть стилистически мотивировано, их следует создавать в соответствии с литературно-языковыми нормами.
2. Неудачными с точки зрения словообразования считаются неологизмы, в которых нарушены требования благозвучия речи.
3. Звуковая форма неологизма неприемлема, если она вызывает нежелательные ассоциации из-за сходства в звучании нового слова с уже известным.
4. Создание неблагозвучных, каламбурных неологизмов возможно лишь в ироническом контексте.
5. Отрицательную стилистическую оценку получают неологизмы, которые имеют канцелярскую окраску.
В.Б.Кашкин (Воронеж)
Бытовая философия языка и языковые контрасты
1. Вступительные замечания. В Древнем Египте считалось, что у соседних народов язык во рту вырос в другом направлении, поэтому они и говорят на других (неправильных и непонятных) языках. Многие наши современники также считают, что есть правильные и неправильные, красивые и некрасивые, трудные и легкие языки, что из собственный язык – самый красивый, правильный и ясный, что в их языке каждое слово имеет одно определенное значение, в то время как в иностранных языках значений много, что в каждом языке действуют правила (выдуманные, конечно же, всезнающими учеными), что можно выучить язык, запомнив список слов во сне или под гипнозом…
Можно, конечно, посмеяться над подобными ‘антинаучными’ взглядами ‘наивных пользователей’ языка. Однако не будем торопиться и попробуем взглянуть на подобные явления непредвзято. Очевидный вывод, который напрашивается из подобных наблюдений таков: размышления о языке свойственны не только профессиональным лингвистам, наивный пользователь также думает о языковых процессах . При этом следует сказать, что ряд наивных пользователей (студенты, преподаватели, журналисты, переводчики, писатели и т.п.) делают это довольно часто.Металингвистическая функция, таким образом, является не столько функцией языка, сколько частью деятельности его носителя .
С одной стороны, в любом языке имеется ‘встроенный’ металингвистический механизм, и всякий, кто пользуется языком, пользуется и механизмом самоописания и саморегуляции этого языка. С другой стороны, каждый пользователь языка имеет определенные представления о языке, его единицах, процессах его использования и изучения, своеобразную ‘ личную теорию’ языка. Такая личная теория может найти свое выражение как в явных размышлениях об устройстве и употреблении языка, так и в менее явных мнениях и даже предрассудках. Как и любой другой вид человеческой деятельности, метаязыковая деятельность управляется стереотипами, которые и формируют мифологическую картину жизни языка и жизни в языке. Разумеется, выделяя метаязыковую деятельность, мы говорим лишь об одном из аспектов языковой деятельности и человеческой деятельности в целом.
Особую интенсивность данного вида деятельности можно отметить в ситуации языковых контрастов [Кашкин 1995: 78-80], например, при изучении или преподавании иностранного языка. Следует сказать, что как ученик, так и преподаватель в значительной степени не отдают себе отчета в том, что они занимаются метаязыковой деятельностью, большая часть которой проявляется в виде того, что Л.Витгенштейн называл ‘молчаливым знанием’ (tacit knowledge ).
Участники языкового процесса и не осознают и контрпродуктивного воздействия некоторых мифологем бытовой лингвистики (мнений, представлений и даже предрассудков об устройстве и функционировании языка, о различии языков, о способах изучения и т.п.). Несмотря даже на ‘лингвистическую подготовку’ в вузах, преподаватель остается в то же время наивным пользователем языка во многих отношениях. Кроме того, множество мифологем в сфере преподавания языков формируется на основе механистического детерминизма школьных грамматик, звучащего в унисон детерминизму повседневной философии.
Изучение мнений и взглядов обычных людей (не лингвистов) на язык, на свою собственную деятельность, в том числе, языковую и мыслительную (т.е., метакогнитивные исследования ) являются довольно новой сферой научных интересов. Сама сфера, ее терминология и методы сформировались в последнее десятилетие ушедшего века . Хотя в большинстве исследований ставились достаточно частные проблемы (связанные, в основном, с восприятием собственного процесса изучения языка, личностными стратегиями и представлениями), все же многие исследователи отмечали связь наивной картины языка с общей наивной картиной мира, личными конструктами устройства человеческой деятельности, повседневной философией.
2. Кто перед нами: наивные пользователи или исследователи? История человеческой цивилизации, материального и духовного производства свидетельствует, что профессионалы – в различных отраслях знаний и умений – всегда стремятся отделиться от непрофессионалов, от ‘чужаков’. Мнение постороннего, как правило, не принимается во внимание, критикуется и даже высмеивается. Проведение границ здесь, как и во многих других сферах, является неотъемлемой частью самой человеческой деятельности. Да и внутри ‘железного занавеса’ наука живет по законам гангстерского мира: научная школа или парадигма подобна банде, нетерпимо относящейся к любому ‘чужаку’ . Лингвистика не является в этом отношении исключением: «Быть лингвистом означает прийти рано или поздно к пониманию того, что неспециалисты мало что понимают в языке» .
И все же за пределами ‘железного занавеса’ профессиональной науки люди рассуждают о языке, высказывают свои мнения о языковых процессах, даже иногда делают бизнес на лингвистических технологиях, последствия чего далеко не всегда ‘экологичны’. Некоторое время назад Д.Болинджер отмечал, что отсутствие связи между лингвистами и пользователями языка приводит людей, которым требуется ‘скорая лингвистическая помощь’ к непрофессионалам или ‘шаманам’ . Диалог между профессионалом и непрофессионалом необходим не только в сфере, например, политических технологий но и между преподавателем языков и лингвистом-теоретиком или прикладником .
Но ведь и профессиональный лингвист не перестает быть наивным пользователем языка (как врач, например, не становится неуязвимым для болезней). Подобная ситуация характерна для всего гуманитарного знания и связана с так называемым ‘парадоксом границы’ . Человек является и субъектом и объектом в сфере гуманитарных исследований, граница между ними лишь функциональна и возникает в процессе деятельности, метакогнитивной по своей сути. Нечеткость границы между исследователем и объектом исследования приводит к тому, что в научных теориях сохраняются наивные мифы , а наивные пользователи ‘позволяют себе’ высказывания о предмете пользования и даже ‘шаманство’ с помощью этого предмета. Стоит ли бояться этого пересечения сфер интересов? Небесполезно вспомнить, что Л.В.Щерба призывал к более широкому использованию ‘внутреннего эксперимента’ в языкознании [Щерба 1974: 32-33]. Над кем же проводится в данном случае эксперимент, если не над наивным лингвистом, спрятанным в глубинах души ученого-лингвиста?
Действительно, наука вовсе не настолько отделена от других сфер человеческой деятельности. В науке работают вполне обычные люди, и многие научные концепции коренятся в наивных взглядах и прото-теориях, сосуществуют в социальной среде наряду с ними [Лосев 1994: 20]. Да и «каждый человек – по-своему – ученый [Келли 2000: 13].
Позитивистский настрой в лингвистике прошлого века направлял внимание исследователей, в первую очередь, на системные отношения элементов языка и языков, разделяя в определенном смысле язык и его пользователя. В то же время, язык не существует как объект в окружающем мире. Конечной и единственной реальностью в языковой онтологии обладает лишь пользователь, создатель языка. Язык – не что иное, как повторяющиеся структуры поведения у (двух или более) действующих языковых субъектов. В гуманитарной сфере объектом может быть только субъективное (субъектное) поведение.
Металингвистическая функция также не принадлежит языку, это деятельность его пользователей. Первичные лингвистические исследования осуществляются наивными пользователями в рамках повседневной философии языка – ведь многие мыслители прошлого и современности (Гуссерль, Лосев и др.) отмечали, что философия и есть жизнь.
2.1. Онтология языка: вещь или процесс? Объектом лингвистических исследований является язык, но такой же ли это объект, как, например, вещество в химии? То есть, существует ли язык в том смысле, в каком существуют физические объекты? Конечно, термин вещество также предполагает определенное абстрагирование, но в повседневной реальности нетрудно найти предмет, соответствующий этой абстракции. Терминязык предполагает значительно большее абстрагирование, поскольку нам не удастся найти предмета, соответствующего ему. Дажеслово неуловимо:Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь.
В то же время, наивная картина мира с легкостью ‘размещает’ язык (можно здесь говорить о наивной топологии языка ) в книгах и словарях, на магнитной ленте и видеопленке, и т.п. Результаты анкетирования говорят о том, что для наивного пользователя слова, рассматриваемые как вещи, находится ‘в книгах’ (32,6%). Но для проигрывания пленки нужен магнитофон, для чтения текста нужен человек, а понимание того и другого вообще невозможно мыслить без человека, вне его действий. Без действующегоязыкового субъекта нельзя наблюдать и язык.
Далее, нет таких лингвистических единиц, которые можно было бы определить как физические объекты, как вещи, соотнесенные с точками на оси времени. Любой элемент языка предполагает процесс, действие языкового субъекта. Фонетически, каждый звук произносится не одномоментно, процесс его произнесения разбивается (по меньшей мере и условно) на три этапа. Фонематически, произнесение и восприятие звуков связано с неосознанным процессом выбора и решений, которые принимает языковое сознание. Слово – также не вещь, оно начинается и кончается в определенные моменты времени. Соотношение слова и обозначаемого предмета также не статично, не детерминистично, это процесс приписывания значения, означивания и переосмысления. В грамматическом плане мы также не видим строгого соответствия контекста и формы, ситуации и грамматических средств. В то же время, большинство дидактических грамматик следуют детерминистической мифологии ‘правил и исключений’. Изучение языка, таким образом, тормозится детерминизмом как школьных грамматик, так и наивной философии.
Детерминизм не являлся единственной парадигмой мысли в ХХ веке. Критикуя жесткость разделения субъекта и объекта, причины и следствия и т.п., многие мыслители говорили о вероятностном характере человеческой (языковой) деятельности. Языковые действия – процесс неосознанного, но интенционального выбора, осуществляемого пользователями языка. Вклад в деятельностную парадигму исследования коммуникации и языка [Кашкин 2000: 5-7] внесли многие: Гумбольдт и Гуссерль, Пражская школа и Кёльнский проект, Бахтин и Флоренский, Заде и Налимов. В естественных науках наблюдалась аналогичная тенденция: «атом в такой же мерестановится , в какой исуществует , этодвижение в такой же мере, в какой и егообъект » . Подчеркивая деятельностную сторону коммуникации, У.Матурана ввел свой терминlanguaging (досл. ‘языкование’), под которым он подразумевает «деятельность в сети консенсуальной координации поведений» (operating in a network of consensual coordinations of behaviors ) .
2.3. Сферы метаязыковой деятельности и источники исследовательского материала. Металингвистическая деятельность пронизывает все поле ‘языкования’ в силу своей мониторинговой функции. Разделяясь на эксплицитное и имплицитное знание, метаязыковое поведение включает: автореферентный механизм языка (каждая языковая единица описывает себя и свой класс), эксплицитный регулятивный механизм метаречевых маркеров (вышедшая недавно книга [Язык о языке 2000] практически полностью посвящена описанию этого аспекта метаязыковой деятельности), скрытый слой мифов, мнений и предрассудков и эксплицитные личные теории наивных пользователей [Дуфва, Ляхтеэнмяки, Кашкин 2000: 81]. Не следует также сбрасывать со счета и знания в традиционном смысле, т.е. полученные из внешнего (культурно значимого) источника , их последствиями являются культурно-индуцированные мифологемы.
Материал для исследования находится повсюду в различных сферах ‘языкования’, но есть ряд видов деятельности, в которых метаязыковая функция проявляется наиболее ярко (преподавание, перевод, народная мудрость, письма в редакцию, так называемая ‘complainttradition’ , поэтическая мудрость, журналистика,PRи т.д.). Подробнее эти сферы рассмотрены в [Кашкин 1999: 64-68].
Весьма важным источником материала являются так называемые ‘ошибки’. Впрочем, достаточно известное направление прикладной лингвистики, занимающееся анализом ошибок в иностранном языке (error analysis ), в большей степени ищет системные несоответствия между языками, нежели интересующие нас прото-теории наивных пользователей, лежащие в основе большинства некорректных выборов. Особый интерес представляет феномен ‘гиперкоррекции’: когда наивный пользователь предпочитает неправильную форму, которая, тем не менее, соответствует некоему правилу в его личной прото-теории. Здесь сталкивается мифология авторитета в языке (влияние абстрактных правил или авторитетных носителей) с собственной мифологией правильности. Так, многие русские, изучающие английский язык (непрофессионалы) произносятbadge как ‘бейдж’ (недавнее заимствование в бизнес-жаргон),session как ‘сейшн’ (жаргон любителей джаза),Marcy (имя ведущей актрисы сериала «Санта-Барбара») какМерси (из газеты «Антенна»). Их собственная теория (есть соответствующие фрагменты интервью, в которых она вербализуется) призывает ‘переделывать’ обычные русские звуки (например, а) на английский манер, хотя получающиеся результаты вовсе не соответствуют нормам английского языка. Гиперкоррекция наблюдается и в том случае, когда изучающие английский язык стремятся в любом английском слове ставить ударение на первый слог. Даже почти полностью совпадающие в русском и английском произношении французские заимствования типа:hotel = отель иmachine = машина – с завидным упорством ударяются на первый слог. Приведем объяснение подобного поведения из интервью:
<я сказал> это, чтобы больше по-английски звучало.
Насколько же часто субъект языковой деятельности думает о языке? Как отмечает Келли, автор теории ‘личных конструктов’ [Келли 2000: 24-25], люди не всегда готовы проявлять свои конструкты (мнения, предрассудки, мифы), боясь осуждения за ошибки. Именно поэтому нельзя ожидать полной откровенности от ответов респондентов на вопросы анкет или интервью, дополняя их наблюдением и другими методами исследования.
Все же приведем результаты анкетирования около 100 студентов (от 16 до 26 лет):
|
Как часто Вы думаете о языке (речи)? |
(очень) часто |
иногда |
не очень часто |
почти никогда |
никогда |
|
группы ответов | |||||
Поскольку опросник, который использовался в исследовании был нежестким (следовал дополнительный вопрос: В каких ситуациях? и небольшое интервью), можно было установить, что ситуации, приводимые респондентамиIIIиIVгруппы аналогичны ситуациям, о которых сообщили респондентыIиIIгрупп. В целом можно сказать, что метаязыковая деятельность в той или иной мере свойственна 94% респондентов. Дополнительный опрос группы школьников (от 9 до 13 лет) и группы взрослых (старше 30) не изменил общей картины, добавив лишь специфические ситуации, когда взрослый человек думает о своем языке (подготовка к лекции, публичному выступлению, написание документа). В группе школьников же разнообразие ситуаций снизилось. Хотя гендерный фактор и не учитывался, нелишне будет отметить, что ‘не думают никогда о своем языке’, почти исключительно, молодые мужчины от 18 до 20 лет. Но даже среди них наблюдалась определенная личная теория действия механизма языка:
Я не думаю о языке, слова приходят сами собой.
2.4. Мифология языка в наивной картине мира. Металингвистические и метакогнитивные проблемы в последнее время привлекали внимание исследователей в различных областях (в философии, математике, физике и т.п.) .
В последние годы сформировалась антропоцентрическая парадигма в лингвистике и гуманитарных науках: основное внимание уделяется действующему языковому субъекту. Именно поэтому предпочтительнее говорить о метаязыковой деятельности субъекта, нежели о металингвистической функции языка.
Металингвистическая деятельность (в скрытом или в явном виде) наблюдается повсюду. Во-первых, каждый языковой знак, помимо референции к предмету и классу предметов, описывает сам себя и класс подобных знаков. Именно поэтому первые слова и фразы, выученные на иностранном языке, становятся метаязыковыми моделями для обучающихся. Многие респонденты отмечают, что дальнейшие некорректные употребления были связаны с первой моделью (ложная генерализация): например, некоторые отмечали трудность перехода от ‘правил’ (открытый/закрытый слог в английском: note :: not ) к ‘исключениям’ (lose , women ). Весьма интересен следующий фрагмент из интервью взрослого, вспоминающего, как он изучал английский язык:
Сначала училка пришла и сказала: эта буква (А) читается, как «эй», на следующем уроке она сказала, что она может читаться, как «э», а на следующем задала на дом выучить наизусть стихотворение на английском языке… И я сказал себе: «Ша, парниша, этот язык ты никогда не выучишь!»
Предложения в учебниках иностранных языков – больше, чем просто предложения, взятые из речи. Они, в некотором смысле, ‘конкретные абстракции’ реальных лингвистических структур, языковых действий. Р.Барт также говорит о двойной функции предложений в учебниках по грамматике: собственно лингвистической и металингвистической (мифологической), приводя в пример фразу из латинской грамматики: quia ego nominor leo как собственно фразу, и как модель грамматического согласования предикатива с подлежащим [Барт 1994: 79-81]. Метаязык-миф надстраивается над языком как вторичная семиотическая система.
Предпринимались попытки использовать это свойство языка в преподавании грамматики с помощью ‘модельных слов’. Модельные слова – фактически, искусственные слова, ‘лишенные’ лексического значения, позволяющие последовательно провести принцип одной трудности: изучать грамматику, временно отвлекаясь от лексики: The disting dist is disting distly the disted dist in the dist of the dist (английский) илиLa bamba bamba la bamba dopo di bambare la bamba nella bamba della bamba (итальянский) [Милашевич, Кашкин 1991]. Наблюдение и интервью с участниками групп, изучавшими пять языков по методу Милашевича, выявило у них метаязыковое чувство, принципиально отличное от обычных ‘объектных’ знаний (‘знаю, как’ или ‘умею’ в противоположность ‘знаю, что). Многие ученики прекрасно осведомлены о том, что, например, в английском ставится окончание– s у глаголов в 3-м лице ед.числа, но многие ли на самом деле безошибочно употребляют эту форму в нужный момент, т.е. выходят ли объектные знания на уровень субъектных, на уровень языкового поведения? Последний вид знания ближе к естественному владению языком, языковому чувству. Говорящий на языке не столькознает , скольковерит иделает .
Ф.Паркер также считает, что предложения с ‘бессмысленными’ словами соотносятся с неосознанным владением грамматическими категориями . Подобные фразы используются и в лингвистике как модели (например,Colorless green ideas Чомского/Хомского иГлокая куздра Щербы). Наиболее ранний пример в нашем корпусе датируется 1653 годом (пример в более позднем издании):
Quand un Cordier, cordant, veult corder une corde; / Pour sa corde corder, trois cordons il accorde: / Mais, si un des cordons de la corde descorde, /Le cordon descordant fait descorder la corde (Virquidam doctus, natione Gallus, 1653) // When a twister, a-twisting, will twist him a twist; / For the twisting of his twist, he twines doth intwist; / But, if one of the twines of the twist do untwist, / The twine that untwisteth, untwisteth the twist .
Итак, наивный пользователь верит и действует, и верит он в собственные мифы, стереотипные схемы языкового поведения. Термин ‘миф’ уже использовался для описания мнений и стратегий изучающего язык пользователя , но до сих пор мифология наивного пользователя является нераскрытой сферой.
Исследователи отмечают следующие особенности мифов в человеческой культуре: интерсубъектность, посреднический характер между миром и человеком; символизм и метафоричность, но при этом естественность и реальность для наивного пользователя; мифы организуют поведенческие стереотипы в социуме, координируют совестную деятельность индивидов в той или иной культуре. Все эти характеристики свойственны и мифологемным стереотипам языкового поведения.
Одно из наиболее существенных свойств мифа – его нарративная форма: все может быть мифом, «что достойно рассказа (discourse )» [Барт 1994: 72-74]. В то же время, следует согласиться с А.М.Лобком, который утверждает, что нарративность – потенциальная черта мифа, проявляющаяся лишь на достаточно продвинутом этапе его развития [Лобок 1997: 489-491]. До этого миф транслируется через систему действий с предметами культуры, через быт [Там же, 505],бытовую философию языка . Человеку некогда рассказывать, когда надо действовать (никто не ведет себя так: «вот сейчас я скажу фразу в прошедшем времени с возвратным глаголом, говорю…»). В то же время, миф о языковой деятельности может быть вербализован и вербализуется в ‘точках саморегуляции’ действия (в нашем случае это, например, обсуждение и прогноз собственных успехов в изучении языка).
Нарративные свойства мифа позволяют подходить к его исследованию с помощью приемов дискурсивного анализа . Обычно исследователь ориентируется в корпусе по метаречевым маркерам мифологем и самонаблюдения (Я думаю, что…; Всем известно, что…; или на такой типично русский маркер мифологем, какведь ). Впрочем, поскольку дискурс – это речедействие, действие без речи также может быть элементом дискурса. То есть, выбор той или иной стратегии языкового поведения или обучения, даже выбор того или иного средства являются также элементами дискурса, позволяющими анализировать так называемое ‘процедурное знание’ обучающихся. Материал собирается посредством включенного наблюдения в группе (классе), либо через интервью и сочинения на тему: «Как я изучал язык», либо через рассказы и даже анекдоты преподавателей языка.
Таким образом, естественная металингвистическая деятельность наивного пользователя может быть рассмотрена как деятельность мифологическая, а мифологемы как символы рекуррентных схем этой деятельности. Л.С.Выготский проводил параллель между развитием повседневных и научных понятий, с одной стороны, и освоением родного и иностранного языка, с другой. Освоение нового языка – не просто приобретение новой точки зрения на картину мира, а приобретение новой схемы действий. П.Я.Гальперин в своей теории также рассматривает умственные действия, формируемые в процессе обучения как свернутые глобальные действия, включающие предыдущие более детализированные стадии. После формирования свернутого действия, большая детализация уходит на второй план, в сферу неосознанного, автоматического, скрытого стереотипа. М.Мак-Люэн также рассматривает миф как одномоментное восприятие свернутого действия .
Это отчасти является подтверждением платоновской идеи о том, что миф можно оценивать не по критерию истинности, а по его полезности [Блинов 1996: 219]. Наивные пользователи могут придерживаться даже противоречивых поведенческих принципов, полезных, видимо, в различных обстоятельствах. Даже в ответах одного респондента можно было встретить утверждения, например, что грамматика важнее словаря в изучении языка, а чуть позже, в переформулированном вопросе, наоборот, что слова знать важнее, чем знать грамматику.
3. Методы исследования. Мифология наивного пользователя языка не является стабильной системой, развиваясь и изменяясь в течение жизни индивида. Более того, языковой субъекта может следовать различным поведенческим стереотипам в разных ситуациях. Плюралистичность, многоголосие [Верч 1996: 22-23] наивной картины языка отражает различные периоды в становлении языковой личности. Интервью и анкеты проводились с учетом возрастного и образовательного статуса респондентов.
Индивидуальное языковое поведение может следовать мифологемам, типичным для соответствующей статусной группы, но может и воспользоваться и стереотипами, сформированными образованием и культурой, либо вернуться к поведенческим схемам. Обычно последнее происходит в ситуации стресса либо повышенной трудности. Так, даже опытные переводчики или преподаватели языков могут время от времени ‘скатиться на рельсы’ линейной (пословной) стратегии перевода. Современная культура уступает место более примитивной, как и в том, например, случае, когда нос вытирают рукой, если нет времени найти носовой платок.
Чисто квантитативный подход к интерпретации данных опросов мог быть дать только схематическое представление о поведенческих схемах: многоголосие было бы представлено одним самым громким голосом. Именно поэтому исследование метакоммуникативной деятельности ведется с использованием комплексной методики.
Методика исследования включает следующее:
наблюдение (в том числе, включенное наблюдение), анализ действий и факторов выбора: проводится в группе, изучающей иностранный язык, посторонним исследователем либо преподавателем, используются учительские рассказы, анекдоты, ‘жалобы’ об ошибках, проводится анализ так называемых ‘ошибок’;
анкетирование: выявленные в пилотном наблюдении основные концепты (предполагаемые мифологемы и поведенческие стереотипы) тестируются с помощью ряда анкет, соотнесенных с биполярной градуированной шкалой (это позволяет найти определенный компромисс между квантитативным и квалититативным подходами);
устное и письменное интервьюирование: основной метод раскрытия мифологической системы наивного пользователя языка; в направленных интервью и сочинениях с помощью дискурсного анализа выявляются метакоммуникативные элементы, точки хезитации при совершении лингвистического действия, противоречивые схемы стереотипизированных действий.
4. Мифологемы в ситуации языковых контрастов. Как писал А.Ф.Лосев, существует «некое знание, предшествующее всякой теории и науке» [Лосев 1993/1927: 767-769]. Аналогичное мнение высказывал и А.А.Потебня: «Всякая наука коренится в наблюдениях и мыслях, свойственных обыденной жизни» [Потебня 1993/1913: 40-41]. Б.Кроче говорит о двух ступенях в развитии любой теории: интуитивной и логической [Кроче 1920, 1-4, 62]. Для Э.Гуссерля Lebenswelt иWeltleben также предшествуют любой теории .
СОВРЕМЕННАЯ ТЕОРИЯ ЯЗЫКА
А.В. КУЛЕШОВА (Москва)
и оппозиции
Представлены базовые положения о сущности и основных закономерностях функционирования контраста и оппозиции, организующих формальносмысловую структуру текста.
Ключевые слова: оппозиция, контрарные отношения, контрадикторные отношения, теория фонологических оппозиций, противоречие, противопоставление.
Настоящая статья посвящена вопросам теории и практического функционирования категории контраста на синтаксическом уровне в когнитивном и прагматическом аспектах. Основная задача, которую мы ставим перед собой, - рассмотреть основные теоретические положения о сущности и основных закономерностях функционирования таких явлений, как контраст и оппозиция, пронизывающих все уровни синтаксической организации текста в качестве принципов, организующих его формально-смысловую структуру. Обращение к данной теме вызвано, в первую очередь, отсутствием работ обобщающего, систематизирующего характера, в которых принципы контраста и оппозиции рассматривались бы во взаимодействии на синтаксическом уровне. Вопрос, касающийся текстоорганизующих потенций контраста и оппозиции, входит в круг современных проблем лингвистики текста и по-прежнему считается изученным недостаточно. Цель данной статьи заключается в рассмотрении теории контраста и оппозиции как своеобразного стержня синтаксической организации текста, который пронизывает все уровни последнего и обеспечивает структурно-смысловое единство. Методологической основой послужили работы отечественных и зарубежных филологов в области лингвистики и семантики текста И.В. Арнольда (1990), И.Р. Гальперина (1981), М. Риффатера (1980), Н.С. Трубецкого (1987).
Для начала рассмотрим понятие «оппозиция», которое включает в себя как лингвистические, так и логические аспекты. С точки зрения логики «оппозиция - это категория, выражающая отношение несовместимости между отрицающими друг друга концептами из-за способности выражения чего-либо положительного, нежели отрицательного в несовместимых понятиях» . Логика делит оппозиции на понятия контрадикторные (исключающие друг друга) и контрарные (понятия, которые не только отрицают друг друга, но несут в себе нечто положительное взамен отрицаемого). Нас же больше интересует понятие оппозиции с точки зрения лингвистики, где языковая оппозиция - это лингвистически существенное (выполняющее семиоло-гическую функцию) различие между единицами плана выражения, которому соответствует различие между единицами плана содержания, и наоборот. С точки зрения современной лингвистики оппозиция - это парадигматическая категория, которая рассматривается на различных уровнях языковой системы. В этом смысле говорят о фонологической (фонемы [к] и [р] - слова «кот» и «рот» различаются не только по звучанию, но и по значению), грамматической (единственное число - множественное число) и семантической оппозициях.
Применительно к фонологии учением об оппозициях лингвистика обязана выдающемуся русскому филологу Н.С. Трубецкому - бывшему одним из создателей Пражской лингвистической школы . Перечислим коротко те положения теории, которые лежат в основе метода. Он утверждает, что оппозиция возможна лишь тогда, когда между ее членами имеются не только различия, но и общие признаки. Эти последние называются основанием для сравнения, а различительный признак принято называть дифференциальным признаком. Оппозицию можно определить как семантически релевантное различие по одному признаку при сходстве остальных.
Н.С. Трубецкой различает оппозиции по отношению к системе и оппозиции между членами оппозиции. Оппозиции между членами оппозиции подразделяются на привативные, или бинарные, градуальные, или ступенчатые,
© Кулешова А.В., 2014
и эквиполентные, или равнозначные. Оппозициям между членами оппозиции противопоставлял оппозиции по отношению к системе, различая при этом оппозиции пропорциональные, изолированные и многомерные.
И сам Трубецкой, и позднейшие исследователи наметили пути использования данного метода для выделения классов языковых единиц и их множеств, над которыми возможны различные операции. Обращение к теории оппозиций особенно перспективно для раскрытия системности в языке и при составлении всякого рода классификаций. Фонетические и грамматические оппозиции образуют внутреннее пространство языковой системы, позволяют выделить целостную структуру языка на данных уровнях. Однако можно говорить об оппозиционных структурах в семантике языка, даже несмотря на то, что семантическая структура носит более расплывчатый характер. Изучение семантических оппозиций представляется весьма эффективным способом выявления сущности языковых изменений под влиянием различных социальных процессов. Изучение семантики слов на уровне их семантических корреляций с другими лексическими единицами позволяет проследить динамику и характер семантических трансформаций лексики.
Оппозиции в семантике образуются на основе смысловых признаков в значении, они могут носить относительно устойчивый характер при организации на основе концептуальных признаков, которые обычно тесно связаны с этносоциокультурной традицией, а могут быть окказиональными - при возникновении в речи в зависимости от ситуации. Устойчивыми или неустойчивыми оппозиции могут быть как на денотативном, так и на кон-нотативном уровне значения. Ситуационная обусловленность семантических оппозиций также может проявляться на двух уровнях: с одной стороны, при сравнении реально существующих объектов, а с другой - при реализации прагматической функции в конкретной коммуникативной ситуации (при расхождении точек зрения). Оппозиции, отражающие подверженные изменениям реалии общественной жизни, как правило, оказываются неустойчивыми, т.к. трансформируются в соответствии с общественно-историческими переменами. Устойчивость семантических оппозиций определяется, как правило, характером денотата, обладающим прочным оценочным потенциалом, независимым от внешних процессов. Как правило, устойчивый характер
носят лексические отношения антонимии и синонимии (по содержанию) и омонимии и паро-нимии (по форме).
Оппозиция как специфический вид парадигматических отношений (корреляций) иногда противопоставляется контрасту как особому виду синтагматических отношений (реляций). В наиболее общем понимании контраст в лингвистике - это один из типов выдвижения, организуемый принципом конвергенции и на основе эквивалентности, сущность которого заключается в противопоставлении характеров, явлений, предметов и их свойств для более яркого отображения действительности. Однозначное толкование понятия контраста имеет большое значение для систематизации синтаксико-стилистических приемов, но между тем в исследованиях по стилистике это понятие квалифицируется по-разному.
Чаще всего он рассматривается как «принцип линейно-синтагматической организации речевого произведения, который заключается в резком противопоставлении различных элементов текста с целью создания определенного стилистического эффекта» .
Исследователи по-разному подходят к пониманию сути контраста. Во избежание терминологической путаницы целесообразно называть контрастом родовое понятие - общий принцип организации различных синтаксико-стилистических приемов, а частные принципы их организации именовать противоречием и противопоставлением. Еще одним основанием для выделения указанных групп приемов является различие в выполняемых ими функциях. Так, приемы противоречия, являясь разновидностью алогизма, наиболее часто используются в функции создания эффекта неожиданности, парадоксальности, что вовсе не характерно для приемов противопоставленности, служащих, в частности, для уточнения противопоставляемых понятий, суждений, признаков и т.д.
Первый ряд фигур организован на основании принципа противоречивости. В свою очередь, противоречие может выступать принципом организации группы стилистических приемов, состоящих в мотивированном нарушении формально-логического закона непроти-воречия, таких как оксюморон, паралепсис, парадокс, антифразис и др. Второй ряд фигур организован на основании принципа противопоставленности, на котором строится прием антитезы и таких ее разновидностей, как акро-теза, амфитеза, диатеза, аллойоза, синкризис, парадиастола.
Таким образом, приемы первой группы основаны на противоречии семантики соединяемых речевых единиц, а приемы второй группы - на противопоставленности разводимых понятий, суждений, признаков. И именно последние представляют особый интерес для нашего исследования, основная задача которого - изучить принципы построения контрастных синтаксических моделей в прагматическом аспекте на уровне высказывания в контекстуальном окружении и целого числа.
На морфологическом уровне контраст проявляется через артикли, личные местоимения, видовременные формы глаголов. В частности, контраст реализуется через противопоставление с помощью личных местоимений (он - она, я - они, я - вы), которое может усиливаться также видовременным контрастом сказуемых.
что касается контраста на лексическом уровне, несомненный интерес представляет исследование Г.В. Андреевой, которая сделала попытку классификации контрастоспособных единиц, участвующих в репрезентации контраста на лексическом уровне целого текста. Под контрастоспособностыо лексических единиц автор понимает «свойство слова вступать в больший или меньший набор парадигматических противопоставлений, одно из которых реализуется в данном тексте» . Исследователь разделяет контрастоспособные единицы на следующие группы: 1) реальные контрастивы, к которым относятся антонимы, способные образовывать автономные лексические оппозиции; 2) потенциальные контрастивы - единицы, способные выражать контраст лишь в зависимости от конкретного речевого использования и тесно связанные с контекстом описываемых в тексте ситуаций или даже с контекстом целого текста.
Разделение контрастоспособых единиц на реальные и потенциальные типы Г.В. Андреева производит на основании метода оппозиций Трубецкого, дающего возможность установить отношения между различными группами контрастивов. Все контрастивы группируются исследователем в порядке убывающей эксплицитности противопоставления, что представляется нам удачным, т.к. из подобного расположения становится ясной немаловажная роль контекста в обеспечении контраста.
На синтаксическом уровне контраст, по наблюдениям ученых, обеспечивается неко-
торыми формами транспозиции, или переосмысления, под которыми понимаются случаи употребления синтаксических структур в несвойственных им денотативных значениях и с дополнительными коннотациями. Примерами этому могут служить восклицательные по форме и повествовательные по содержанию предложения. Такая форма транспозиции может употребляться для изображения сдержанности, сомнения, а подчас и скрытого осуждения поступков одних персонажей другими, и тем самым их противопоставленности. Реализации контраста на синтаксическом уровне текста способствуют также инверсия, параллельные конструкции, повторы с антонимическим усилением, по-лисиндетон, отрицание, асиндетон, парцелляция.
Контраст, пронизывающий все уровни текста и формирующий его структуру, зачастую не ограничивается пределами текста, а выходит за его рамки, вступая во взаимодействие со всей культурой. Контекст культуры, совокупность всех внетекстовых факторов, участвующих в порождении контраста в тексте, составляют «экстратекстовой контекст контраста» . Мы считаем подобное уточнение справедливым, т. к. тексты художественных произведений могут соотноситься с культурой, эпохой, базируясь на ассоциациях как по контрасту, так и по аналогии.
Контраст может проявляться в тексте и в плане выражения, и в плане содержания. Так,
В.М. Аврасин выделяет следующие наиболее распространенные направления типологиза-ции контраста. Контраст рассматривается исследователем на следующих уровнях:
1) слова и словосочетания;
2) текста;
3) композицонно-синтаксической организации текста (контраст по объему предложения в рамках абзаца или иного надфразового единства; контраст по типу предложений по цели высказывания; контраст предложений по степени строгости / разрыхленности);
4) варьирования различных грамматических форм .
Итак, феномен контраста является частотным явлением текста, пронизывающим все его уровни, что свидетельствует о том, что рассматриваемое явление содержит в себе текстообразующий потенциал и обеспечивает структурно-смысловое единство текстового пространства.
В ходе проделанной работы выяснилось, что контраст и оппозиция могут усиливать, являться частью друг друга и проникать друг в друга. Анализ теоретического материала подтверждает факт проявления вышеозначенных принципов на всех языковых уровнях текста: фонетическом, морфологическом, лексическом, синтаксическом, стилистическом, графическом. Контраст и оппозиция присутствуют и в содержании текста, в его образной системе, композиции и символике, что также немаловажно, т.к. исследование структурносемантической организации целого текста возможно лишь при условии одновременного учета и содержания и формально-языковых способов его выражения. В ходе дальнейшего исследования мы попытаемся на основе полученных теоретических данных проанализировать фактический материал и выделить основные принципы функционирования контрастных синтаксических моделей в прагматике языка и речи.
литература
1. Аврасин В.М. Контраст в тексте: сущность и основы типологии // Структура языкового сознания: сб. ст. М. : Наука, 1990. С. 128-138.
2. Андреева Г.В. Языковое выражение контраста и его стилистические функции в художественной прозе (на материале английского языка): авто-реф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1984.
3. Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник. М., 1975.
4. Культура русской речи: энцикл. словарь-справочник / под ред. Л.Ю. Иванова, А.П. Сково-родникова, Е.Н. Ширяева [и др.]. М. : Флинта: Наука, 2003.
5. Седых Э.В. Контраст в поэзии как один из типов выдвижения (на примере циклов стихотворений «Песни Неведения» и «Песни Познания» Уильяма Блейка): автореф. дис. ... канд. филол. наук. СПб., 1997.
6. Трубецкой Н.С. Избранные труды по филологии. М., 1987.
1. Avrasin V.M. Kontrast v tekste: suschnost i os-novyi tipologii // Struktura yazyikovogo soznaniya: sb. st. M. : Nauka, 1990. S. 128-138.
2. Andreeva G.V. Yazyikovoe vyirazhenie kon-trasta i ego stilisticheskie funktsii v hudozhestven-noy proze (na materiale angliyskogo yazyika): avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. L., 1984.
3. Kondakov N.I. Logicheskiy slovar-spravochnik. M., 1975.
4. Kultura russkoy rechi: entsikl. slovar-spravoch-nik / pod red. L.Yu. Ivanova, A.P. Skovorodnikova, E.N. Shiryaeva . M. : Flinta: Nauka, 2003.
5. Sedyih E.V. Kontrast v poezii kak odin iz tipov vyidvizheniya (na primere tsiklov stihotvoreniy «Pes-ni Nevedeniya» i «Pesni Poznaniya» Uilyama Bleyka): avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. SPb., 1997.
6. Trubetskoy N.S. Izbrannyie trudyi po filologii. M., 1987.
Categories of contrast and opposition in linguistic analysis
There are considered the basic theses concerning the essence and main regularities of functions of contrast and opposition that organize the formal and sense text structure.
Key words: opposition, contrary relations, contradictory relations, theory of phonological oppositions, contradiction, opposition.
(Статья поступила в редакцию 04.04.2013)
Д.Ю. ГУЛИНОВ (Волгоград)
резистентность языка как фактор языковой политики
Описано явление резистентности языка на примере компьютерной и гастрономической сфер французской лингвокультуры. Выявлены меры сознательного усиления резистентности языка, способствующие успешной реализации языковой политики.
Ключевые слова: языковая политика, языковая резистентность, институт языковой политики, заимствование, лингвокультурная сфера.
На протяжении многих лет во Франции ведется целенаправленная языковая политика по обеспечению привилегированного положения французского языка при активном участии институтов языковой политики (Французской Академии, Генеральной комиссии по терминологии и неологии и др.). Одной из ключевых задач институтов языковой политики является обновление словарного состава французско-
Гиоева Лариса Николаевна 2012УДК 81’373 ПАРАДОКС И КОНТРАСТ В СЕМАНТИЧЕСКОМ И СТИЛИСТИЧЕСКОМ АСПЕКТАХ
Гиоева Л.Н.
Статья посвящена сравнительному анализу основных вариантов
антитезы - парадокса и контраста - на материале художественных текстов. Сопоставление материалов французского и русского языков показывает, что антитеза в ее двух основных вариантах являет собой своеобразный архетип логико-информативного конструкта, формирующегося на эмоциональноаксиологической составляющей, которая приобретает в соотношении контраста и парадокса интегрирующую и, как это ни странно, дифференцирующую функцию. Результаты работы могут быть интересны для исследователей, занимающихся интерпретацией/анализом текста.
Ключевые слова: антитеза, художественный текст, фигура речи, контраст и парадокс.
SEMANTIC AND STYLISTIC ASPECTS OF PARADOX AND CONTRAST
The article contains comparative analysis of the main variants of antithesis, paradox and contrast, in literary texts. The comparison of two languages, French and Russian, gives ground to conclude that representation of antithesis in its two main variants is a specific archetype of logical and informative construction, formed on the basis of emotional and axiological constituent, which in the contrast - paradox correlation acquires integrative and differentiating function.
Keywords: antithesis, literary text, trope, contrast, paradox.
Антитеза как один из действенных способов украшения текста занимает существенное место в общей совокупности троповых образований (метафора, метонимия) и фигур речи (сравнение, эпитет), но, к сожалению, не часто становится предметом всестороннего исследования. Например, в «Стилистике французского языка» К.А.Долинина антитеза даже не упоминается в общем перечне средств индивидуальной образности. Очевидно, это обстоятельство объясняется сравнительно малой частотностью антитезы. Вместе с тем, именно этот фактор и позволяет ей сохранить свою неповторимую речевую выразительность (в любом контексте и в любом формальном выражении) и не впасть в состояние упадка, подобно тому, как это может произойти, например, с такими более частотными художественными приемами, как метафора или сравнение, нередко фиксируемыми уже на уровне языка.
Восприятие антитезы неоднозначно. Сопоставляя ряд принятых ныне дефиниций, определяющих антитезу а) как фигуру речи, состоящую в антонимировании сочетаемых слов , б) противопоставление, противоположность и в) резко выраженное противопоставление понятий или явлений , замечаем, что все они содержат в себе легко уловимые недостатки. Прежде всего, антитеза - не только фигура речи, т.е. некий необычный оборот, служащий ее украшением. Антитеза являет собой гораздо более широкий по диапазону феномен, проявляющийся не только на уровне отдельного предложения, где может обнаружиться необычный оборот речи или же нестереотипное сочетание слов, но и на уровне любой ситуации и даже целого текста.
Ситуативная и текстовая сопряженность антитезы в совокупности с ее лексикографическим толкованием дает возможность полагать, что в совокупности ее языковых воплощений содержится несколько разновидностей, строящихся на идее противопоставления и формирующих ее
основные логико-смысловые варианты - контраст и парадокс. Противопоставление - это ключевая и, что еще более существенно, интегрирующая сема в информативном объеме антитезы и ее упомянутых вариантов. Учитывая тот факт, что обобщенной интенцией любого противопоставления выступает стремление установить различие двух и более однородных по своей сути единиц, допустимо исходить в нахождении дифференциальных признаков антитезы и ее вариантов из частных, более специализированных функции всех этих конструктов, формирующих единое функционально-семантическое пространство, инвариантным символом которого следует считать антитезу. Ее логическое отношение со своими вариантами (контрастом и парадоксом) соответствует условно синонимическим схемам «общее и отдельное», «видовое и родовое», «целое и его часть», «сущность и явление». Антитеза символизирует первую часть перечисленных схем, а ее варианты - вторую. Справедливость этого утверждения проверяется следующими суждениями относительно сопоставления, частным проявлением которого является противопоставление как логическое основание антитезы и ее вариантов.
Если исходить из убеждения в том, что окружающая нас действительность являет собой мир вещей, их свойств и отношений, тогда допустимо видеть в процессах сопоставления одно из проявлений когнитивной активности человека, стремящегося постичь причинно-следственные связи между элементами объективного мира. Построение модели реальной действительности путем ее отражения в нашем сознании в виде комплекса понятий и суждений, принятых системой какого-либо конкретного языка, воспринимается с известной долей условности как та рациональная активность, которую принято именовать мышлением.
Прагматическая интенция человека воспринимать познаваемый мир посредством анализирующих и синтезирующих процессов завершается установлением между элементами окружающей действительности их сходств и
различий в результате сопоставительного изучения присущей им совокупности существенных признаков1.
Принцип сопоставления как инвариантный прием когнитивной деятельности человека позволяет утверждать, что антитезность - это наиболее существенная универсалия нашего мышления, которая, будучи спроецированным на сферу языковой материи, неизбежно «навязывает» ей все тот же антитезный характер par excellence языка и речи (в Соссюровском понимании).
И если присутствие антитезы оказывается вполне реальным на двух уровнях одновременно, то ее варианты - это преимущественно текстовое явление. Под текстом понимается, в данном случае, сумма законченных высказываний, синтагматическая последовательность которых отражает линейное развитие темы и формирует так называемую текстему. Совокупность этих последних составляет целостное произведение.
Текст любого художественного творения являет собой одну из дифференциальных разновидностей языковой системы, отмеченной специфическими чертами словаря и грамматического облика. Понятие художественного стиля, приравниваемого с известной долей условности к стилю художественной литературы как более обобщенной категории, предполагает различение в нем двух аспектов: его исторического своеобразия и его общих типологических тенденций на определенном этапе бытования национального языка.
Аксиоматическое знание о том, что художественный стиль определенной
1 Под признаком вообще понимается все то, в чем предметы, явления сходны друг с другом или в чем они отличаются друг от друга, а существенный признак определяется как «признак, который необходимо принадлежит предмету при всех условиях, без которого данный предмет существовать не может и который выражает коренную природу предмета и тем самым отличает его от предметов других видов и родов» .
эпохи слагается и развивается в силу формирования в его общем русле определенного множества индивидуальных стилей, нисколько не противоречит сформулированному тезису о функциональной важности типологических тенденций, присущих общекатегориальному понятию «стиль художественной литературы».
Столь же аксиоматичным станет суждение о том, что неотъемлемым признаком художественного текста любой жанровой разновидности будет присутствие в нем словесных образов, моделируемых бытующими в стилистической системе языка тропами и фигурами речи. Предпочтительный выбор упомянутых средств определяется рядом существенных факторов: индивидуальным стилем автора, его тяготением к какому-либо литературному течению и философскому направлению, его эстетической концепции конкретно взятого литературного произведения.
Сопоставляя стилистическую весомость антитезы с другими средствами индивидуальной выразительности, убеждаемся в том, что антитеза обладает, очевидно, самым обширным спектром функциональных возможностей. Причем, им вполне доступно наиболее сложная многоплановая функция художественного стиля - структурирование целостного текста во всей совокупности его линейных и вертикальных структур, а также логикосмысловых и ситуативных блоков. Вполне понятно, что именно антитеза как инвариантная структура тяготеет наиболее очевидно к структурированию целостного произведения, поскольку она является носителем самого элементарного содержания - резко выраженного противопоставления (рождение - смерть, любовь - ненависть, дружба - вражда и т.д.). Контраст, как уже упоминалось, осложнен добавочным смыслом противопоставления, граничащего с противоречием, а парадокс отягощен уже двумя дополнительными составляющими - противоречием и интенсивностью.
Этот факт и побуждает нас констатировать, что любая парадоксальная логема являет собой достаточно сложный информативный конструкт, нежели
более простой по содержанию контраст.
Импульс интенсивности, присущей парадоксу, позволяет ему сформировать в себе три существенные для него функции - модальную, аксиологическую, эмотивную. Две последние из них являют собой ту константу парадокса, которая фиксируется в его лексикографическом толковании и программирует реализацию таких его потенциальных сем, как неожиданность, необычность, странность (синтагмы, предложения, текстемы), отрицание общепринятых и общеизвестных реалий. Вместе с тем, «нигилистическая» сущность парадокса (в отличие от контраста) налагается чаще всего на формально-логическую корректность его построения. В сущности, парадоксальный эффект парадоксальной синтагмы объясняется тем, что в ней располагаются в разных эмотивно-аксиологических и логических плоскостях ее корректно сформулированные лексико-грамматические блоки (... хотя слезы текли от раскаяния, он повесил кота из любви к нему. - ; ... et il gagne des millions au moyen de sociétés, qui n’ont pas quatre sous de capital. ).
Эмоциональный импульс - это существенная составляющая не только в содержании ментально-языковых структур, но и в жизни всех человеческих сообществ, поскольку эмоции являются одним из действенных способов социализации людей в процессах формирования коллективов и необходимых для их жизнеспособности морально-этических и духовных ценностей.
Вербальное воплощение сети эмоций во всей совокупности присущих им признаков и конкретной языковой формы их явленности образует систему, достаточно разветвленную как по частеречной отнесенности, так и по лексикосемантическому облику заполняющих ее компонентов. Необходимо отметить, что эти компоненты не всегда выражаются семантически самодостаточной лексикой (нередко это семантически диффузные слова) и не обязательно лексемами, окрашенными эмотивно (в данной ситуации парадоксальный смысл выражается не прямо, а косвенно, т.е. путем допустимых языком
переосмыслений).
Итак, если принимать во внимание тот факт, что когнитивная функция языка не может обойтись без отражения отношения к эмоциональным компонентам, неизбежно совмещенным с аксиологической интенцией, тогда тем более императивной покажется необходимость выявления роли эмоционального элемента в индивидуально-речевой стратегии при построении любого речевого акта, в том числе и в двух вариантах антитезы - контраста и парадокса. Основное назначение контраста - выявление несходств каких-либо двух сущностей, сводимых в ассоциативное единство.
Задача парадоксальной синтагмы заключается, прежде всего, в эпатаже (Все эти гении - просто ослы; чем больше гений, тем больше осел[ 4, 412]; Старость молода; Il avait perdu sa mère et son cousin et un deuil l’avait consolé de l’autre). Учитывая, что наше общение с окружающим миром всегда окрашено известной долей эмоциональности, поскольку любая личность, как правило, сочетает в себе оба признака основных архетипов человека - ментальный и эмоциональный (при явном преобладании одного из двух), тогда почти самоочевидным станет представление о парадоксе не только как о константном носителе эмоциональной составляющей, но и как нестандартном способе интерпретировать стереотипную ситуацию, переиначивая в ней общепринятые оценки и выбирая для ее моделирования логически несовместимые языковые средства: Notre établissement surplombe le centre nevralgique du capitalisme mondial et vous emmerde cordialement ; Из всех несчастий самое приятное богатство .
Сопоставление материалов французского и русского языков (насколько это возможно в рамках статьи как исследовании малого жанра) показывает, что антитеза в ее двух основных вариантах - контрасте и парадоксе - являет собой своеобразный архетип логико-информативного конструкта, формирующегося на эмоционально-аксиологической составляющей, которая приобретает в соотношении контраста и парадокса интегрирующую и, как это ни странно,
дифференцирующую функцию. Первая из них фиксируется в семе противоречия, которое лишь программируется контрастом, но полностью реализуется в парадоксе, а дифференцирующая функция извлекается из семы интенсивности, налагающейся на противоречие как ведущий логикоинформативный признак парадокса, но отсутствующий в контрасте. Такой представляется содержательная структура эмоционально-экспрессивной и аксиологической составляющей, выступающей стержневым элементом контраста и парадокса. С известной долей условности и лишь в качестве рабочего допущения будем считать ее универсальной сущностью, выполняющей в двух лингвокультурах идентичную функцию при построении контраста и парадокса. Следовательно, два предварительных вывода относительно семантического устройства контраста и парадокса и их стилистической роли в художественном тексте будут касаться в равной мере обеих лингвокультур: 1) смысл и функциональное назначение контраста и парадокса находятся в обратной пропорциональной зависимости в рамках действий единой закономерности, то есть, чем проще и менее дифференцировано содержание, тем сложнее функция; 2) антитеза, будучи более элементарным по смыслу образованием, чем ее семантические варианты, способна структурировать, как ситуацию, так и целый текст; контраст и парадокс, напротив, склоняются преимущественно к структурированию лишь ситуации.
Список литературы
1. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М.: УРСС, 2004 (изд. второе, стереотипное).
2. Кондаков Н.И. Логический словарь. М.: Наука, 1971, 656с.
3. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка; 2-е изд., исправл. и дополн. М.: «Азъ», 1995, 907с.
4. По Э. Рассказы. Архангельск: Северо-западное книжное изд-во, 1981,
5. Ремизов А.М. Повести и рассказы. М.: Худ. литература, 1990, 461с.
6. Тимофеев Л.И., Тураев С.В. Словарь литературоведческих терминов. М.: Просвещение, 1974, 509с.
7. Тынянов Ю. Пушкин. М.: Правда, 1981, 610с.
8. Ушаков Д.Н. Большой толковый словарь современного русского языка. М.: Альма-Принт. Дом. ХХ век. 2009, 1239с.
9. Beigbeder F. Vacances dans le Coma. Eds. Grasset et Fasquelle, 1994,
10. Davau M. et al. Dictionnaire du français vivant. Paris, Bordas, 1972, 1341p.
11. Maupassant G. de Bel Ami. Ed. En langues étrangères. M., 1953,349p.
12. Micro Robert. Dictionnaire du français primordial. Paris, Le Robert, 1971, 1211p.
1. Akhmaniva O.S. Slovar’ lingvisticheskikh terminov . M.: URCC, 2004.
2. Kondakov N.I. Logicheskyi slovar’ . M.: Science, 1971, 656 p.
3. Ozhegov S.I., Shvedova N.U. Tolkovyi slovar’ russkogo yazyka . M.: Az, 1995, 907 p.
4. E.Poe.Stories. Arkhangelsk: North-west of book publishing, 1981, 566 p.
5. Remizov A.M. Povesti i rasskazy . M.: Khud.literatura, 1990, 461
6. Timofeev L.I. Turaev S.V. Slovar’ literaturovedcheskikh terminov . M.: Prosvechenie, 1974, 509 p.
7. Tynyanov U. Pushkin. M.: Pravda, 1981, 610 p.
8. Ushakov D.N. Bolshoi tolkovyi slovar’ sovremennogo russkogo yazyka
M.: Alma-Print, Dom.XX vek. 2009, 1239 p.
9. Beigbeder F. Vacances dans le Coma. Eds. Grasset et Fasquelle, 1994, 152
10. Davau M. et al. Dictionnaire du français vivant. Paris, Bordas, 1972, 1341
11. Maupassant G. de Bel Ami. Ed. En langues étrangères. M., 1953. 349 p.
12. Micro Robert. Dictionnaire du français primordial. Paris, Le Robert, 1971, 1211 p.
Гиоева Лариса Николаевна, старший преподаватель кафедры французского языка факультета иностранных языков
Северо-Осетинский государственный университет имени Коста Левановича Хетагурова
ул. Ватутина, д.46, г. Владикавказ, Республика Северная Осетия-Алания,
362025, Россия
E-mail: [email protected]
DATA ABOUT THE AUTHOR
Gioeva Larisa Nikolaevna, Senior Lecturer, Department of French Faculty of Foreign Languages
North-Ossetian State University of Costa Levanovich Khetagurov
46 Vatutina Street, Vladikavkaz, Republic of North Ossetia-Alania, 362040, Russia