В 1857 году, после года, проведенного в Ясной Поляне, Толстой уезжает за границу.

Вернувшись в Россию, Толстой открывает в Ясной Поляне школу для крестьянских детей и сам преподает в ней. Выводы из своего педагогического опыта писатель сформировал в статье с вызывающим заглавием: « Кому у кого учиться писать крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?». По мысли Толстого, крестьянские дети хранят душевную чистоту и естественность, утерянную в образованных сословиях. Их обучение ценностям высокой культуры едва ли необходимо. Напротив, сам писатель, занимаясь с ними, оказался в роли не учителя, а учащегося.

Толстой изучает зарубежный опыт на педагогике

К концу 1859 года Толстой с увлечением отдался школьным занятиям с крестьянскими детьми, помышлял даже о том, чтобы совсем отказаться от литературной деятельности. В середине 1860 года он вторично поехал за границу.

Больше всего за границей теперь его интересовали вопросы педагогики. Он усиленно посещал школы, особенно в Германии, причём тогдашняя немецкая школа приобрела на него тягостное впечатление. В Статье «О народном образовании» он пишет: «Я мог бы написать целые книги о том невежестве, которое видел я в школах Франции, Швейцарии и Германии».

На обратном пути, проезжая через Берлин, Толстой посетил немецкого писателя Ауэрбаха, автора «Деревенских рассказов», и учёного-педагога Диспервега. В Лондоне он познакомился с Герценом, которого всегда высоко ценил как писателя и мыслителя, посетил парламент и слушал лекцию Диккенса о воспитании; в Брюсселе встречался с Прудоном и вел с ним длительные беседы, с польским революционером Лелевелем, во Флоренции познакомился с декабристом С.Г. Волконским.

Журнал «Ясная Поляна» как трибуна Толстого-Педагога

Толстой в целях служения народу со страстью предается педагогической деятельности. Не ограничиваясь работой в яснополянской школе, открытой им для крестьянских детей еще в 1859 году, он организовывает ряд школ в своем посредническом участке и с 1862 года в течение года с лишним издает педагогический журнал «Ясная Поляна», в котором помещает ряд своих статей.

Лев Николаевич Толстой начинает издавать с 4 февраля 1862 года ежемесячный журнал «Ясная Поляна», каждый номер которого включает педагогический раздел и рассказы для детей (всего вышло 12 номеров). Обращаясь к учителям, он говорил о необходимости формирования творческого мышления нравственного сознания учащихся уже на первоначальном этапе обучения. В журналах публиковались статьи Льва Николаевича программного характера: «О народном образовании», «О методах обучения грамоте», «Воспитание и образование», «Прогресс и определение образования», «Дневник Яснополянской школы» и другие.

После завершения романа «Война и Мир» начинается второй период педагогической деятельности Льва Николаевича с 1870 по 1876 гг. Он приступает к составлению «Азбуки» - своеобразного комплекса учебных книг для первоначального обучения детей чтению, письму, грамматике, славянскому языку и арифметике.

Азбука состояла и четырех книг:

Первая книга включала собственную азбуку, буквы, тексты для чтения, обучение счету, методические указания для учителей. Следующие три книги - включают художественные и научно-популярные рассказы по истории, географии, физике, естествознанию.

Однако первые рецензенты, отмечая выдающиеся достоинства рассказов для детей, осуждали методику обучения грамоте, предложенную Львом Николаевичем Толстым, и отмечали, что отдел арифметики был написан неудовлетворительно. «Новая азбука» вышла в свет в мае 1875 года и значительно отличалась от прежнего пособия. Её можно было использовать в различных способах обучения грамоте: слуховом, звуковом, буквослогательном и даже так называемом методе целых слов. Остальные части «Азбуки» были переработаны в отдельные пособия: «Арифметика» и получили мировую известность - «Русские книги для чтения».

«Новая азбука» получила широкое признание, была одобрена министерством народного просвещения и рекомендована для всех учебных заведений, где обучение начинается с азбуки.

Своей педагогической работой Толстой искренне хотел помочь народу в деле его просвещения, так же как деятельностью мирового посредника стремился защитить интересы народа от посягательств на них со стороны помещиков. Он был твердо убежден в том, что его педагогические теории идут навстречу народным нуждам. И действительно, источником их была любовь к народу, признание его высоких моральных качеств, вера в его интеллектуальные и творческие силы.

Толстой небезосновательно утверждал, что народ противится образованию, к которому принуждает его общество или правительство, что народу нужно только образование, которое связано с его практическими интересами, которое не выходит за пределы его быта и не противоречит его мировоззрению.

По взгляду Толстого, «Мы не только не знаем, но и не можем знать того, в чем должно состоять образование народа». Толстой вообще был убежден в том, что педагогики как науки об образовании и воспитании не существует. В статье «О методах обучения грамоте» он отрицает пользу для народа грамоты самой по себе, а воскресные школы грамоты, открывавшиеся демократической интеллигенцией, считает бесполезными и даже вредными.

Организация работы яснополянской школы

Интенсивная педагогическая работа Толстого началась с 1859 года, спустя десять лет после первых занятий с крестьянскими детьми, когда он открывает бесплатную начальную школу в Ясной Поляне. Деятельность Льва Николаевича Толстого - педагога разделяется на три периода: первый - 1859-1869 гг., второй - 1870-1876 гг., третий - 1876 до конца жизни писателя.

Первый период педагогической деятельности писатель назвал периодом «страстного увлечения педагогической деятельностью». Воспитание творческой личности ребёнка Лев Николаевич считал важнейшей задачей школы.

Учебно-воспитательная работа с детьми и внеклассные занятия Яснополянской школы непрерывно развивались, совершенствовались. Школу посещало от 30-40 мальчиков и девочек 7-13 лет. Уроки в школе начинались в восемь часов утра и зачастую продолжались до двух часов дня; с двух до пяти был обеденный перерыв. В сумерках занятия возобновлялись и заканчивались в восемь часов вечера. Лев Николаевич подчеркивал, что дети из народа должны получить такие же знания, как и дети из привилегированного общества. По его мнению, крестьянские дети должны быть введены в мир искусства, благородства.

Выполняя обязанности мирового посредника, Лев Николаевич Толстой почти во всех делах неизменно защищал нужды крестьян, выносил решения в их пользу и добивался открытия школ по всему уезду. Эти школы существовали на средствах, вносимые родителями, которые платили от 50 до 80 копеек серебром в месяц за обучение каждого ребенка. В этот период было открыто свыше 10 школ, в других учителями работали студенты. Лев Николаевич приглашал учителей, помогал им при составлении учебных планов, поддерживал и идейно направлял их педагогическую деятельность, старался улучшить их материальные условия.

Из серии: Весь Толстой в один клик

* * *

компанией ЛитРес .

Перепечатка разрешается безвозмездно.

Reproduction libre pour tous les pays

Л. Н. ТОЛСТОЙ

С фотографии J. Géruzet Bruxelles

РЕДАКЦИОННЫЕ ЗАМЕТКИ И ПРИМЕЧАНИЯ К ЖУРНАЛУ «ЯСНАЯ ПОЛЯНА» И К КНИЖКАМ «ЯСНОЙ ПОЛЯНЫ».

«Ясная поляна». .

Стр. 101 . Примечание к статье «Книги Ломинцевской волости » А. Ш.

По недостатку места в этом нумере, мы печатаем только перечень книг. В следующем нумере надеемся поместить статью о взгляде народа и на эти книги.

Стр. 104. Заметка за подписью – Гр. Л . Н. Толстой.

13 Января. Неизвестная дама передала мне тысячу рублей серебром при письме без подписи, в котором было объяснено, что деньги эти назначаются на нужды народа. В письме сказано, что деньги могут быть употреблены на больницу или школу.

В следующем нумере я надеюсь дать отчет о употреблении этих денег.

Стр. 62. Примечание в конце статьи «О свободном возникновении и развитии школ в народе ».

Продолжение Яснополянской школы по недостатку места не может быть напечатано в этом номере.

Стр. 63. Примечание к заглавию статьи «Я-кая школа» М. Б.

Во многом, почти во всем, не разделяя мнения автора этой статьи, мы печатаем ее, не говоря о ее достоинствах, с особенным удовольствием еще потому, что, приняв себе за правило в деле образования руководиться только опытом, мы считаем себя обязанными выставлять равно на вид читателя как удачи, так и неудачи опытов свободного преподавания и отношения к ученикам.

Автор статьи, как и сам признавал это, начал дело не свободно, но задавшись мыслью необходимости ввести в своей школе те свободные приемы, которые ему показались удобными в других школах, он сам был не свободен в своем отношении к ученикам, и только в этом лежит причина неудачи, которую он старается преувеличить. В таком же, еще более насильственно-свободном отношении к ученикам, в которое поставил себя учитель, замещавший его, лежит причина неудачи другого учителя. Цель учителя есть образование учеников, а не свобода и возбуждение привязанности к учителю. Этого-то не понял учитель, заместивший г-на Б. Приемы его возбудили общее негодование крестьян. Я убежден, что продлись еще несколько времени такое ученье, оно возбудило бы и неудовольствие учеников.

Стр. 87. Заметка за подписью – Гр. Л. Н. Толстой.

Пожертвованные неизвестной особой 1000 руб. сер. употреблены следующим образом.

Ясенецкому волостному сходу предложено учредить банк для приема вкладов и выдачи ссуд крестьянам за известные проценты.

Основанием этого банка предложены им пожертвованные 1000 р. На проценты с основного капитала предложено, на вечные времена, основать училище в одном из самых бедных селений участка, – в сельце Телятинках.

Волостной сход принял предложение, избрал четырех распорядителей банка и казначея, и с 1-го марта начнет свои действия.

Телятинское общество, до сих пор, по бедности, отказывавшееся от устройства училища, сверх процентов с 1000 р., положило платить по 1 руб. сер. с ученика в год и от себя наняло помещение.

Училище будет открыто 25-го числа марта. Учеников платящих по 1. руб. сер. в год – 15, бесплатный (сирота) – 1 и девочек 3.

Мы положили себе за правило уведомлять в каждом номере неизвестного жертвователя о дальнейшем развитии, основанных на пожертвованные им деньги, банка и училища.

Стр. 93. Заметка за подписью – Гр. Л . Н. Толстой

Пожертвованные 1000 р.

Все деньги, по распоряжению избранных распорядителей банка, розданы почти поровну на все общества Ясенецкой волости. В обществах – розданы самым бедным по 5,7 и 10 рублей по приговорам «стариков».

Школа существует уже около месяца. Все 15 учеников читают по складам, пишут печатными буквами (трое на прошлой недели написали и послали письма родным).

Лучшие – делают умножение. Все знают сложение и вычитание на цифрах и щотах.

Священную историю рассказывают до Моисея. – Священник учит молитвам.

Стр. 5-8. Заметка за подписью – редактор и издатель гр. Л . Н. Толстой.

От редакции.

Редакция «Ясной поляны» убеждена, что одно из самых образованных и плодотворно-деятельных сословий русского общества, сословие педагогов: директоров гимназий, учителей гимназий, уездных, приходских и частных училищ и церковно-служителей, занимающихся школами, владеет огромным запасом, особенно драгоценных в настоящее время, педагогических фактов, наблюдений и выводов опыта, которые, быв обнародованы, не только принесут неизмеримую пользу для самого хода образования и для науки педагогии, но которые одни разрешат окончательно те бесчисленные вопросы по народному образованию, которые в настоящее время столь законно занимают наше общество. – Только на этих фактах, наблюдениях и выводах, а не на кабинетных теориях, может построиться здание нашего будущего народного образования.

Редакция «Ясной поляны» сочла бы себя счастливою и только тогда твердо была бы уверена в своей пользе и значении, если бы с разных сторон России люди искренно преданные делу народного образования избрали журнал «Ясная поляна» для заявления требований учителей, учеников и родителей, для заявления тех препятствий в деле народного образования, с которыми приходится им сталкиваться, и вообще для заявления всех тех фактов, которые могут служить материялами для развития опытной педагогии.

Несмотря на то, что редакция имеет свой определенный взгляд на народное образование, выраженный в вышедших книжках журнала, все статьи, без различия направлений, сочтутся драгоценными приобретениями, если только они будут отражениями и заявлениями действительности. Достоинство статей педагогического журнала заключается, по нашему убеждению, преимущественно: в богатстве, новизне фактов и в характере простоты, правдивости и неофицияльности их изложения.

Редакция «Ясной поляны» покорно просит гг. директоров гимназий, штатных смотрителей, учителей гимназий, уездных, приходских и частных училищ и церковно-служителей присылать свои статьи по следующим отделам:

1) Описание опытов, новых приемов преподавания по грамоте, языку, математике, истории и географии, землемерию, рисованию, пению, закону Божию и естественных наук. (Искреннее описание опыта со всеми колебаниями, изменениями, неудачами и ошибками гораздо поучительнее и дороже для науки, чем изложения будто бы непогрешимой методы).

2) Об опытах, новых способах управления учениками и администрации училищ. Наблюдения над влиянием наказаний и наград.

3) О способах и случаях свободного внешкольного образования. Наблюдения над приложениями и дальнейшим развитием знаний, выносимых из школ учениками.

4) О поразительных неуспехах преподавания и о причинах таких неуспехов, как зависящих от устройства училищ, так и от личных недостатков преподавателей.

5) О книгах, имеющих успех между учениками и вообще между народом, и суждения о них учеников и вообще народа.

6) Характеристики как целых училищ, так и отдельных, поразительных особенными типическими недостатками или достоинствами, учителей и учеников.

7) Об отношениях родителей учеников к детям, к учителям и о требованиях родителей от образования.

8) Описания возникновения и развития школ и библиотек и вообще все те статьи, которые входят в программу «Ясной поляны», как-то: критики народных и детских книг на основании опыта, переделки и оригинальные произведения, проверенные опытом и доступные народу.

Плата за статьи назначается от 30 до 100 р. сер. Статьи, неудобные для напечатания, не возвращаются.

Редакция просит до 1 августа присылать статьи в Москву, студенту университета Василию Михайловичу Попову, а после этого срока в Тулу, в Ясную Поляну, на имя Графа Льва Николаевича Толстого.

Стр. 40. Примечание к заглавию статьи «Заметки по поводу статьи г. Маркова », подписанной: «Бывший студент 2-го курса , ныне сельский учитель ».

В одном из следующих номеров будет помещен ответ от редакции на статью г. Маркова. Настоящая заметка помещается в этом номере по желанию автора.

Кроме того в конце книжки , на отдельном листе напечатано:

Шестой номер школы и книжки «Ясной поляны» не мог выдти своевременно по особенным обстоятельствам.

Стр. 5. Примечание к заглавию статьи «Свобода школы» Скворцова .

Несмотря на несогласие наше в значении, придаваемом автором науке педагогии и классическому образованию, мы с особенным удовольствием печатаем статью, столь согласную с нашим воззрением на необходимость свободы в деле образования и столь сильно разъясняющую и доказывающую эту необходимость.

Стр. 58. Начало статьи «Яснополянская школа (продолжение)» приходского свящ. К. Пашковского.

Конец ознакомительного фрагмента.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Полное собрание сочинений. Том 8. Педагогические статьи 1860–1863 гг. Редакционные заметки и примечания к журналу «Ясная Поляна» и к книжкам «Ясной Поляны» (Л. Н. Толстой, 1863) предоставлен нашим книжным партнёром -

В Ясной Поляне Толстой решил основать новый журнал, рассчитывая на помощь и поддержку своих молодых сотрудников по яснополянской школе. Толстой хотел объединить в этом журнале «все то, что могло бы рассчитывать на неуспех в XIX-м и на хотя не успех - но читателей, в XX и дальнейшем столетиях». Материала у него, как всегда, было «гибель».

Журнал выходил в течение 1862-го года. Всего вышло в свет 12 номеров и 12 приложений к каждому номеру. Это был педагогический журнал, программа которого включала описание новых приемов обучения, новых принципов административной деятельности, распространения книг среди народа, анализ свободно возникающих школ. Толстой приглашал к сотрудничеству в журнале учителей, «смотрящих на свое занятие не только как на средство существования, не только как на обязанность обучения детей, но как на область испытания для науки педагогики». Начиная с 4 февраля 1862 г. он опубликовал в журнале двенадцать своих статей, в которых затронул целый ряд важнейших вопросов; одни были разработаны им подробно, других он коснулся вскользь.

Названия статей Толстого, напечатанных в журнале «Ясная Поляна», напоминали его «Севастопольские рассказы»: «Яснополянская школа в ноябре», «Яснополянская школа в декабре месяце...». Некоторые исследователи отмечают, что «вероятно, Толстой пошел на параллелизм названий педагогических статей и названий рассказов об обороне Севастополя, чтобы подчеркнуть, что сражение происходит на самом главном фронте». Толстой вновь почувствовал себя в центре современной журнальной жизни, в письме к Чернышевскому в «Современник» попросил дать отзыв и откровенно признался: «Я имел несчастье писать повести, и публика, не читая, будет говорить: “Да... “Детство” - это мило, но журнал?” А журнал и все дело составляют для меня все».

Вместе с тем еще осенью 1861 г. у Толстого не было никаких материалов для его журнала, за исключением начатой им за границей статьи «О народном образовании». 5 ноября Толстой начал писать для своего журнала «Дневник ясенский». Работа очень увлекла его, и вскоре большая статья под заглавием «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы» была готова. Затем он пишет статьи: «О значении описания школ и народных книг», «О методах обучения грамоте», «История яснополянской школы» (впоследствии статья эта получила название «О свободном возникновении и развитии школ в народе»), пересказывает школьникам большую французскую повесть «Maurice, ou le travail», редактирует пересказ этой повести учениками, записанный учителями (под заглавием «Матвей»), и пишет предисловие к этому пересказу, редактирует статьи учителей открытых им школ о ходе их занятий.

В первый номер журнала вошли три статьи Толстого: «О народном образовании», «О значении описания школ и народных книг» и «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы», статьи учителей окрестных школ и составленное одним из учителей описание книг, которые он нашел у крестьян той волости, где была расположена его школа.

Первый номер «Ясной Поляны», после обращения «К публике», открывался статьей «О народном
образовании». Статья была написана Толстым, но появилась без подписи, очевидно для указания на то, что
статья выражает основные взгляды редакции.

25 января была разрешена цензурой первая «книжка» для детей, служившая приложением к «Ясной Поляне»; в ней был помещен пересказ яснополянскими школьниками повести «Матвей», с предисловием Толстого.
Во второй номер журнала вошли две его статьи - «О методах обучения грамоте» и «О свободном возникновении и развитии школ в народе» - и две статьи учителей школ.

Составленное Толстым объявление о прекращении журнала «Ясная Поляна» было напечатано в газете «Московские ведомости» (1863, № 13).

В нем Толстой заявил, что его педагогические взгляды «не только не изменились, но подтвердились и постоянно подтверждаются» и что прекращение журнала вызвано главным образом тем, что, «несмотря на лестные отзывы» в печати о его журнале «Ясная Поляна», число подписчиков не превышало 400.

Далее Толстой объявлял, что и впредь будет проводить свои «педагогические опыты» и делать свои «посильные наблюдения». С 1863 г. он предполагает выпускать «отдельные сборники статей по педагогическим вопросам» «по мере накопления материала».

ПСС, т. 8, с. 373.

Несмотря на это заявление Толстого, занятия в это время в яснополянской школе еще не были прекращены; школа продолжала существовать до осени 1863 г. Но 1 октября Толстой записал в Дневнике: «С студентами и с народом распростился». Большинство студентов, занимавшихся в школах, основанных Толстым, лишившись его руководства, не могли продолжать занятия и жить в условиях крестьянской обстановки и стали разъезжаться. Толстой успел полюбить всю эту горячую, восприимчивую, увлекающуюся молодежь, и ему грустно было расставаться с ними. «Студенты уезжают, и мне их жалко», - записал он в Дневнике 19 декабря.

На всю жизнь Толстой сохранит теплые воспоминания об этих студентах-учителях. В 1908 году он выражал желание написать для его биографии, над которой тогда работал П. И. Бирюков, воспоминания об этих студентах: «Какой это был народ! Чистые, самоотверженные…». В 1877 г., отвечая на письмо профессора Московского университета С. А. Рачинского, Толстой признавался, что старые «школьные времена <...> всегда останутся одним из самых дорогих и, главное, чистых воспоминаний». В письме к своему биографу П. И. Бирюкову в ноябре 1903 г., ответив на вопрос о его «любвях», Толстой счел нужным прибавить: «Самый светлый период моей жизни дала мне не женская любовь, а любовь к людям, к детям. Это было чудное время».

ПСС, т. 74, с. 239.

Толстой вспоминал о своих занятиях с детьми как о лучшем времени своей жизни и в беседе с А. Г. Русановым в 1896 г.*

Одной из причин прекращения занятий с крестьянскими ребятишками и общения с народом были новые условия его жизни: женитьба, семейная жизнь постепенно вытесняла другие интересы, в том числе – и главное – сближение с народом и занятие школами. Софья Андреевна не хотела примириться с этим, была настроена враждебно: «Он мне гадок с своим народом. Я чувствую, что или я, то есть я, пока представительница семьи, или народ с горячею любовью к нему Левы. Это эгоизм. Пускай. Я для него живу, им живу, хочу того же, а то мне тесно и душно здесь, и я сегодня убежала потому, что мне всё и все стало гадко. И тетенька, и студенты, <...> и стены, и жизнь, и я чуть не хохотала от радости, когда убежала одна тихонько из дому... Страшно с ним жить, вдруг народ полюбит опять, а я пропала» (дневниковая запись 23 ноября).

Важная причина прекращения Толстым школьных занятий – вновь обращение к литературной работе. Завершены повести «Поликушка» и «Казаки». Впереди – великая книга «Война и мир».

Прекращение деятельности яснополянской школы Толстого вызвало сожаление в печати. Петербургская газета «Голос» одну из корреспонденций из Москвы заканчивала печальным сообщением: «В заключение позвольте сообщить вам еще новость, хотя и не совсем утешительную. Мы слышали недавно за самое достоверное, что знаменитая яснополянская школа графа Толстого пришла в упадок. Говорят, что с тех пор, как граф Л. Н. Толстой перестал в ней постоянно заниматься лично, большая часть учеников перестала посещать школу и в последнее время число их уже ограничивалось только несколькими единицами. Излишне говорить, насколько неприятна такая новость. Л. Н. Толстой, как известно, основатель новой педагогической системы и проповедник новых педагогических начал, имеющих на своей стороне многое. Они немало могли внести в науку и жизнь при своем развитии, а развивать их некому, кроме Л. Н. Толстого. Известно, как мало существенной поддержки нашли не только в публике, но и в передовых людях новые мысли журнала “Ясная Поляна”, который должен был зачахнуть. Прозелитов эти мысли почти не нашли, хотя все признавали за ними достоинства; граф Толстой оставался одиночным их поборником, так как они не вызрели еще до ясности, и, должно признаться, что отстаивал он их стойко» (1863, № 54, 5 марта).

«Журнал Министерства народного просвещения» в статье В. Золотова, посвященной описанию осмотренных им народных школ, также выразил сожаление о прекращении яснополянской и других окрестных школ: «Я предполагал съездить в Ясную Поляну, но к крайнему моему сожалению узнал, что школа графа Толстого уже не существует; говорю “к крайнему сожалению” потому, что, несмотря на некоторые увлечения графа Толстого, все-таки школа его имела большое значение по своей практичности и особенно по своей резкой противоположности с педантичною педагогичностью <...> По свидетельству коротко знакомых с яснополянской школой, успехи учеников во многом действительно были поразительны»**.

Деятельность Толстого, издателя журнала «Ясная Поляна», вызвала многочисленные статьи современников; в частности, С. Ашевского (Русская школа, 1913, № 10).
В наши дни исследователи ХХ и начала ХХI вв. активно осваивают педагогическое наследие Толстого. Интернет наполнен ссылками на работы и рефераты о педагогических взглядах Толстого.

* См.: Русанов А. Г. Воспоминания о Л. Н. Толстом. – Воронеж, 1937. – С. 125.
** Журнал Министерства народного просвещения. – 1863. – № 12. – С. 184-185.

"Ясная поляна" - журнал педагогический. Изд. гр. Л. Н. Толстым. Январь, 1862.

"Время", No 3, 1862

" Ясная-Поляна" , журналъ педагогическiй, издаваемый гр. Л. Н. Толстымъ. Январь 1862.

Чтó стоитъ теперь на первомъ планѣ у всѣхъ нашихъ дѣятелей мысли и слова? Разумѣется народъ. Народъ -- первенствующiй предметъ вниманiя нашихъ политиковъ, публицистовъ, экономистовъ и иныхъ. Чего же хотятъ они для народа? Они хотятъ вопервыхъ устроить его хозяйственный бытъ и общественныя отношенiя по новому положенiю, разрѣшивъ наилучшимъ образомъ всѣ вопросы, возникающiе при введенiи этого положенiя; вовторыхъ -- дать народу возможность пользоваться новыми правами сознательно и разумно, къ чему вѣрнѣйшимъ путемъ представляется распространенiе народнаго образованiя. Первая задача вотъ уже годъ дѣятельно разработывается на практикѣ, по указанной правительствомъ програмѣ, и обществу остается только наблюдать за ходомъ этихъ работъ и, въ предѣлахъ возможности, освѣщать пройденный и предстоящiй имъ путь результатами своихъ наблюденiй. По второй задачѣ -- люди, смотрящiе на предметъ просто и непосредственно, сводятъ итоги вновь открываемыхъ народныхъ школъ, считаютъ поступающихъ въ нихъ учениковъ, набираютъ для нихъ возможно-бóльшiй запасъ учителей, -- значитъ предаются попреимуществу соображенiямъ арифметическимъ по предмету заготовленiя матерьяловъ для предстоящихъ работъ распространенiя образованiя. Но есть еще люди съ высшими взглядами, люди-теоретики, которые задались мыслью о воспитанiи народа, о необходимости и непремѣнной обязанности образованнаго общества дѣйствовать на народъ, влiять на развитiе его понятiй, на возвышенiе его нравственности. Чтобы дѣйствовать на народъ, нужно подойти къ нему ближе, сблизиться съ нимъ... Но тутъ послѣдовало странное раздѣленiе голосовъ: одни сказали, что сближенiе съ народомъ -- пустая, либеральная фраза, стало-быть не стоитъ о немъ ни говорить, ни думать; другiе сказали, что прежде нежели сближаться, нужно получить способность къ сближенiю, которой мы не имѣемъ, потомучто исказили свои понятiя наносными, несвойственными нашему народному духу началами, что народъ насъ никогда не пойметъ, отринетъ, не признаетъ своими; стало-быть нечего и пробовать подходить, сближаться. Само собою разумѣется, что эти два крайнiе взгляда, не прямо противоположные между собою, но смотрящiе въ разныя стороны подъ какимъ-то неудобоизмѣримымъ угломъ, не исключаютъ существованiя другихъ взглядовъ, и потому изъ всѣхъ ихъ оттѣнковъ образовалось множество презанимательныхъ толковъ, которые можетъ-быть еще нескоро кончатся. Между тѣмъ, пока люди-теоретики излагаютъ свои мысли о томъ: нужно ли намъ приблизиться къ народу, способны ли мы приблизиться къ нему, и какимъ путемъ и способомъ можемъ это сдѣлать, -- нашолся человѣкъ, который неспросясь теоретиковъ, прямо пошолъ навстрѣчу народу, просящему духовной пищи, и предложилъ ему эту пищу съ необыкновенной простотой и естественностью. И человѣкъ этотъ вышелъ не изъ народа, а изъ той среды, которую по теорiи народъ долженъ не признавать, какъ чужую и незнакомую. Мы говоримъ о графѣ Л. Н. Толстомъ, имя котораго выставлено въ заглавiи нашей статьи. Читателямъ безъ сомнѣнiя извѣстно изъ прошлогодняго объявленiя объ изданiи журнала "Ясная-Поляна", что названiе этого журнала есть названiе имѣнiя графа Толстого, въ тульской губернiи, гдѣ редактируется журналъ и гдѣ есть школа, любимѣйшее, какъ оказывается теперь, созданiе графа, или вѣрнѣе сказать не созданiе, а только подъ наитiемъ его мысли само-собою образовавшееся нѣчто самородное, ни подъ какiя школьныя системы не подходящее: участiе графа Толстого въ образованiи яснополянской школы можно уподобить участiю химика въ образованiи кристала изъ приготовленнаго имъ раствора. Журналъ "Ясная-Поляна", сколько можно судить по первому нумеру и набросаннымъ въ немъ предположенiямъ, есть ничто иное какъ проведенiе завѣтной мысли о народномъ образованiи, которую долго носилъ въ душѣ гр. Толстой, и изложенiе наблюденiй надъ школой, для постепенной провѣрки этой мысли. Гр. Толстой не теоретикъ, а человѣкъ, бѣгущiй отъ теорiи на свободу, на чистый воздухъ, къ свѣжей, первобытной человѣческой природѣ, просить у ней защиты отъ теорiи и совѣта, кàкъ ему поступать въ его дѣлѣ. О его прiемахъ, о характерѣ его дѣятельности, о его искренности, о любви, съ которою онъ приступаетъ къ дѣлу, -- обо всемъ этомъ можно заключить по нѣсколькимъ строкамъ, въ которыхъ онъ обращается къ публикѣ, по случаю вступленiя имъ на поприще. "Мнѣ становится страшно -- говоритъ онъ -- и за себя, и за тѣ мысли, которыя годами выработывались во мнѣ и которыя я считаю за истинныя. Я напередъ убѣжденъ, что многiя изъ этихъ мыслей окажутся ошибочными. Какъ бы я ни старался изучать предметъ, я невольно смотрѣлъ на него съ одной стороны. Надѣюсь, что мои мысли вызовутъ противныя мнѣнiя. Всѣмъ мнѣнiямъ я съ удовольствiемъ дамъ мѣсто въ своемъ журналѣ. Одного я боюсь: чтобы мнѣнiя эти не выражались жолчно, чтобы обсужденiе столь дорогого и важнаго для всѣхъ предмета, какъ народное образованiе, не перешло въ насмѣшки, въ личности, въ журнальную полемику. Я не скажу, что насмѣшки и личности не могутъ меня затронуть, что я надѣюсь стоять выше ихъ. Напротивъ я признаюсь, что боюсь за себя одинаково, какъ боюсь и за самое дѣло; боюсь увлеченья полемикой личной, вмѣсто спокойной и упорной работы надъ своимъ дѣломъ." Чтоже однако это за мысли, въ которыхъ самъ графъ Толстой предвидитъ что-то ошибочное, которыми между тѣмъ онъ такъ дорожитъ, которыя такъ лелѣетъ и за которыя такъ боится? Тутъ есть собственно одна большая и свѣтлая мысль, царящая надъ всѣми другими, частными мыслями. Эту-то мысль мы и намѣрены здѣсь изложить, ей собственно посвящаемъ нашу статью. Вотъ что думалъ графъ Толстой, прежде нежели практически приступилъ къ своему дѣлу: Всякiй народъ, какъ всякiй человѣкъ, по самому свойству ума человѣческаго, ищетъ знанiй, желаетъ образованiя; всякое правительство, вмѣстѣ съ высшими, образованными слоями общества, признаютъ долгомъ удовлетворять этой естественной потребности и стремятся распространять въ народѣ образованiе. Казалось бы, что изъ этихъ двухъ взаимныхъ стремленiй должно произойти удивительное согласiе и великiе результаты, т. е. почти всеобщее образованiе. Но на дѣлѣ выходитъ совсѣмъ другое: на дѣлѣ выходитъ то, что какъ только образовывающая сторона откроетъ свои дѣйствiя на народъ, послѣднiй оказываетъ противодѣйствiе, и какбудто нехочетъ принимать предлагаемое ему образованiе. Этотъ отпоръ вызываетъ съ высшей стороны насилiе: или правительства прибѣгаютъ къ законодательнымъ мѣрамъ, дѣлающимъ первоначальное образованiе для народа обязательнымъ (какъ въ Германiи), или образованные классы, принявъ на себя всѣ хлопоты, употребляютъ необыкновенныя усилiя, дѣйствуютъ посредствомъ безчисленныхъ обществъ и т. п. (какъ въ Англiи). Не будь противодѣйствiя со стороны народа, эти мѣры были бы ненужны; но онѣ, какъ извѣстно, есть, стало-быть противодѣйствiе существуетъ несомнѣнно. Такимъ образомъ вмѣсто согласiя, вмѣсто гармоническаго сочетанiя двухъ взаимныхъ стремленiй, является борьба; вмѣсто великаго результата -- всеобщаго образованiя... -- Однако чтоже это за явленiе, и чтó оно значитъ? перебиваете вы. Позвольте. Чѣмъ отвѣчать теперь же на этотъ вопросъ, лучше прежде досказать, чтó именно выходитъ изъ народнаго противодѣйствiя, съ трудомъ побѣждаемаго quasi-благодѣтельными усилiями образовывающихъ... Распространяется грамотность и -- не рапространяется образован i е ; почти весь народъ дѣлается грамотнымъ и почти весь остается совершенно необразованнымъ; выходя изъ школы, онъ уноситъ съ собою механическое умѣнье грамоты и счета, а все остальное, какбы принадлежащее школ ѣ и нисколько непринадлежащее ему и его жизни , оставляетъ тамъ, въ школѣ. И средства къ образованiю, которыя повидимому, должна была бы дать школа, народъ не употребляетъ въ дѣло, а бросаетъ, какъ что-то ему надоѣвшее, намозолившее ему умъ и память. Графъ Толстой убѣдился въ этомъ сдѣланными имъ лично наблюденiями въ разныхъ мѣстахъ Европы. Онъ говоритъ напримѣръ, что во Францiи въ городахъ народъ дѣйствительно цивилизованъ; но его цивилизовала, образовала его понятiя жизнь, -- дешовыя изданiя, летучiе листки, публичныя библiотеки, театры, cafês-chantants и проч.; на всѣхъ его понятiяхъ лежитъ отпечатокъ этого рода образованiя, а того, чтó должна была-бы дать школа, слѣдовъ нѣтъ. Но внѣ городовъ, гдѣ жизнь не цивилизуетъ, французскiй народъ глохнетъ въ полнѣйшемъ невѣжествѣ, хотя школы и здѣсь и тамъ одинаково устроены и вездѣ ихъ достаточно. Наконецъ -- что нѣтъ образованiя ни въ одной народной массѣ, это доказывается и тѣмъ, что нѣтъ нигдѣ народной, народу принадлежащей, имъ самимъ созданной литертуры... Такъ чтóже это за явленiе, и чтó оно значитъ? Графъ Толстой дѣлаетъ предположенiе, что если образовывающее общество никогда неколебалось усиленно дѣйствовать на народъ, признавая его противодѣйствiе незаконнымъ, то оно должно-быть имѣло какiя-нибудь основанiя думать, что образованiе, которымъ оно владѣло въ извѣстной формѣ, было благо для извѣстнаго народа и въ извѣстную историческую эпоху. Какiя же эти основанiя? спрашиваетъ онъ. Какiя имѣетъ основанiя школа нашего времени учить тому, а не этому, учить такъ, а не иначе? Отыскивая этихъ основанiй въ педагогикѣ, графъ Толстой приходитъ между прочимъ къ слѣдующему: "Прослѣдивъ ходъ исторiи философiи педагогики, вы найдете въ ней не критерiумъ образованiя, но напротивъ одну общую мысль, безсознательно лежащую въ основанiи всѣхъ педагоговъ, несмотря на ихъ частое между собою разногласiе, мысль, убѣждающую насъ въ отсутствiи этого критерiума. Всѣ они, начиная отъ Платона и до Канта, стремятся къ одному -- освободить школу отъ историческихъ узъ , тягот ѣ ющихъ надъ нею ; хотятъ угадать то, что нужно человѣку, и на этихъ болѣе или менѣе вѣрно угаданныхъ потребностяхъ строятъ свою новую школу. Лютеръ заставляетъ учить въ подлинникѣ священное писанiе, а не по коментарiямъ святыхъ отцовъ. Бэконъ заставляетъ изучать природу изъ самой природы, а не изъ книгъ Аристотеля. Руссо хочетъ учить жизни изъ самой жизни, какъ онъ ее понимаетъ, а не изъ прежде бывшихъ опытовъ. Каждый шагъ философiи педагогики впередъ состоитъ только въ томъ, чтобы освобождать школу отъ мысли обученiя молодыхъ поколѣнiй тому, чтó старыя поколѣнiя считали наукою, къ мысли обученiя тому, чтò лежитъ въ потребностяхъ молодыхъ поколѣнiй. Одна эта общая, и вмѣстѣ съ тѣмъ противорѣчащая сама себѣ мысль чувствуется во всей исторiи педагогики, -- общая потому, что всѣ требуютъ бòльшей мѣры свободы школъ; противорѣчащая потому, что каждый предписываетъ законы, основанные на своей теорiи, и тѣмъ самымъ стѣсняетъ свободу." Чтоже такое школы нашего времени? Дошли ли онѣ до полной мѣры свободы? вышли ли изъ вѣчнаго противорѣчiя? Вотъ что показали графу Толстому наблюденiя надъ современной дѣйствительностью: "Отецъ (это разумѣется о Германiи) посылаетъ дочь или сына въ школу противъ своего желанiя, кляня учрежденiе, лишающее его работы сына, и считая дни до того времени, какъ сынъ сдѣлается Schulfrei (одно это выраженiе показываетъ, какъ смотритъ народъ на школы). "Ребенку школа представляется учрежденiемъ для мученiя дѣтей, -- учрежденiемъ, въ которомъ лишаютъ ихъ главнаго удовольствiя и потребности дѣтскаго возраста -- свободнаго движен i я , гдѣ Gehorsam! (послушанiе) и Ruhe! (спокойствiе) -- главныя условiя. " Всякое учен i е должно быть только отв ѣ томъ на вопросъ , возбужденный жизнью . Но школа нетолько не возбуждаетъ вопросовъ, она даже не отвѣчаетъ на тѣ, которые возбуждены жизнью. Она постоянно отвѣчаетъ на одни и тѣже вопросы, нѣсколько вѣковъ тому назадъ поставленные человѣчествомъ, а не дѣтскимъ возрастомъ, до которыхъ еще нѣтъ дѣла ребенку. Это вопросы о томъ: какъ сотворенъ мiръ? кто былъ первый человѣкъ? что было тому 2,000 лѣтъ назадъ? какая земля Азiя? какую имѣетъ форму земля? какимъ образомъ помножать сотни на тысячи? что будетъ послѣ смерти и т. п. На вопросы же, представляющiеся ему изъ жизни, онъ не получаетъ отвѣта, тѣмъ болѣе, что по полицейскому устройству школы, онъ не имѣетъ права открыть рта даже для того, чтобъ попроситься на дворъ, а долженъ это дѣлать знаками. "Школы учреждаются такъ потому, что цѣль правительственной школы, учрежденной свыше, заключается бóльшей частью не въ томъ, чтобъ образовать народъ, а чтобы образовать его по нашей методѣ. "Школы учреждаются не такъ, чтобы дѣтямъ было удобно учиться, но такъ, чтобы учителямъ было удобно учить. Учителю неудобны говоръ, движенiе, веселость дѣтей, составляющ i я для нихъ необходимое услов i е учен i я , и въ школахъ запрещены вопросы, разговоры и движенiе. "Стоитъ взглянуть на одного и того же ребенка дома, на улицѣ или въ школѣ: то вы видите жизнерадостное, любознательное существо, съ улыбкой въ глазахъ и на устахъ, во всемъ ищущее поученiя какъ радости, ясно и часто сильно выражающее свои мысли своимъ языкомъ; то видите измученное, сжавшееся существо, съ выраженiемъ усталости, страха и скуки, повторяющее однѣми губами чужiя слова на чужомъ языкѣ, -- существо, котораго душа, какъ улитка, спряталась въ свой домикъ. Стоитъ взглянуть на эти два состоянiя, чтобы рѣшить, которое изъ двухъ болѣе выгодно для развитiя ребенка. То странное психологическое состоянiе, которое я назову школьнымъ состоянiемъ души, которое мы всѣ къ несчастью такъ хорошо знаемъ, состоитъ въ томъ, что всѣ высшiя способности -- воображенiе, творчество, соображенiе -- уступаютъ мѣсто какимъ-то другимъ полживотнымъ способностямъ -- произносить звуки независимо отъ воображенiя, считать числа сряду 1, 2, 3, 4, 5, воспринимать слова, недопуская воображенiю подставлять подъ нихъ какiе-нибудь образы; однимъ словомъ -- способность подавлять въ себѣ всѣ высшiя способности, для развитiя только тѣхъ, которыя совпадаютъ съ школьнымъ состоянiемъ: страхъ, напряженiе памяти и вниманiе." По этимъ отличительнымъ чертамъ современной намъ народной школы кажется нетрудно дойти до объясненiя того противодѣйствiя, которое всюду инстинктивно оказываетъ народъ усилiямъ образовывающихъ; а еще легче объяснить этими чертами печальные плоды побѣды, одерживаемой усилiями образовывающихъ надъ народнымъ противодѣйствiемъ, т. е. понятно дѣлается, отчего дѣти народа, выходя изъ школы, выносятъ съ собою только то чтò могло быть воспринято въ одуряющей атмосферѣ, полживотными способностями, и вслѣдствiе того остаются совершенно необразованными. Собравъ эти невеселыя наблюденiя и посмотрѣвъ потомъ на русскiй народъ, графъ Толстой подумалъ: хорошо нѣмцамъ, на основанiи двухсотлѣтняго существованiя школы, исторически защищать ее; но на какомъ основанiи намъ защищать народную школу, которой у насъ нѣтъ? Какое мы имѣемъ историческое основанiе говорить, что наши школы должны быть такiя же, какъ и европейскiя школы? Мы не имѣемъ еще исторiи народнаго образованiя... Чтоже намъ дѣлать въ настоящую минуту? И вотъ его отвѣтъ на эту крѣпкую думу, вотъ решенiе вопроса: "Перестанемъ -- говоритъ онъ -- смотрѣть на противодѣйствiе народа нашему образованiю какъ на враждебный элементъ педагогики, а напротивъ будемъ видѣть въ немъ выраженiе воли народа, которой одной должна руководиться наша дѣятельность. Сознàемъ наконецъ тотъ законъ, который такъ ясно говоритъ намъ и изъ исторiи педагогики, и изъ исторiи всего образованiя, что для того, чтобы образовывающему знать чтò хорошо и чтó дурно, образовывающiйся долженъ имѣть полную власть выразить свое неудовольствiе, или по крайней мѣрѣ уклониться отъ того образованiя, которое по инстинкту не удовлетворяетъ ему, что критерiумъ педагогики есть только одинъ -- свобода. "Мы избрали -- прибавляетъ графъ Толстой -- этотъ послѣднiй путь въ нашей педагогической дѣятельности. Основанiемъ нашей дѣятельности служитъ убѣжденiе, что мы нетолько не знаемъ, но и не можемъ знать того, въ чемъ должно состоять образованiе народа, что нетолько не существуетъ никакой науки образован i я и воспитан i я -- педагогики , но что первое основанiе ея еще не положено, что опредѣленiе педагогики и ея цѣли въ философскомъ смыслѣ невозможно , безполезно и вредно . " Таково воззрѣнiе, съ которымъ графъ Толстой пошолъ навстрѣчу къ дѣтямъ народа. Мы сказали, что онъ не теоретикъ. Читатели безъ сомнѣнiя видятъ, имѣли ли мы право сказать это; видятъ они вѣроятно и то, что его нельзя также упрекнуть въ искаженiи своихъ понятiй наносными началами: болѣе полнаго и болѣе искренняго отреченiя отъ всякихъ наносныхъ теорiй и началъ кажется уже нельзя требовать. Что касается до чувства, то... помните слова: не возбраняйте д ѣ тямъ приходить ко мн ѣ ? Кажется, что этотъ завѣтъ невозбранности составляетъ единственное вѣрованiе, которое основатель яснополянской школы оставилъ у себя въ душѣ, начиная свое педагогическое дѣло. Намъ остается подтвердить это нѣсколькими мѣстами изъ описанiя яснополянской школы, мѣстами, которыя вмѣстѣ покажутъ, кáкъ графъ Толстой осуществляетъ на дѣлѣ свое воззрѣнiе. Въ яснополянской школѣ бываетъ отъ 30 до 40 учениковъ и ученицъ; но она, "какъ всякое живое существо, нетолько съ каждымъ годомъ, днемъ и часомъ видоизмѣняется, но и подвержена временнымъ кризисамъ, невзгодамъ, болѣзнямъ и дурнымъ настроенiямъ." Школа помѣщается въ отдѣльномъ каменномъ двухъ-этажномъ домѣ, расположонномъ на мѣстности, отдѣленной отъ деревни оврагомъ. Въ этомъ же домѣ живутъ и учителя; у нихъ обыкновенно ночуютъ нѣкоторые изъ учениковъ. Часовъ въ восемь утра учитель посылаетъ кого-нибудь изъ мальчиковъ звонить въ подвѣшенный у крыльца колокольчикъ. Мальчикъ звонитъ. "...Черезъ полчаса послѣ звонка, въ туманѣ, въ дождѣ или въ косыхъ лучахъ осенняго солнца, появляются на буграхъ темныя фигурки по двѣ, по три и поодиночкѣ. Табунное чувство уже давно исчезло въ ученикахъ. Ужь нѣтъ необходимости ему дожидаться и кричать: "Эй! ребета, въ училищу!" Ужь онъ знаетъ, что училище средняго рода, много кой-чего другого знаетъ и -- странно! -- вслѣдствiе этого не нуждается въ толпѣ. Пришло ему время, онъ и идетъ. Мнѣ съ каждымъ днемъ кажется, что все самостоятельнѣе и самостоятельнѣе дѣлаются личности и рѣзче ихъ характеры... Съ собою никто ничего не несетъ -- ни книгъ, ни тетрадокъ. Уроковъ на домъ не задаютъ. "Мало того, что въ рукахъ ничего не несутъ, имъ нечего и въ головѣ нести. Никакого урока, ничего сдѣланнаго вчера онъ не обязанъ помнить ныньче. Его не мучаетъ мысль о предстоящемъ урокѣ. Онъ несетъ только себя, свою воспрiимчивую натуру и увѣренность въ томъ, что въ школѣ ныньче будетъ весело также, какъ вчера. Онъ не думаетъ о классѣ до тѣхъ поръ, пока классъ не начался. Никогда никому не дѣлаютъ выговоровъ за опаздыванье и никогда не опаздываютъ: нешто старшiе, которыхъ отцы другой разъ задержатъ дома какою-нибудь работой. И тогда этотъ большой рысью, запыхавшись, прибѣгаетъ въ школу. Пока учитель еще не пришолъ, они собираются кто около крыльца, толкаясь съ ступенекъ или катаясь на ногахъ по ледочку раскатанной дорожки, кто въ школьныхъ комнатахъ. Когда холодно, -- ожидая учителя читаютъ, пишутъ или возятся. Дѣвочки не мѣшаются съ ребятами. Когда ребята затѣваютъ что-нибудь съ дѣвочками, то никогда не обращаются къ одной изъ нихъ, а ко всѣмъ вмѣстѣ: "Эй, дѣвки! что не катаетесь?" или: "дѣвки-то вишь замерзли", или: "ну, дѣвки, выходи всѣ на меня одного!" Только одна изъ дѣвочекъ, дворовая, съ огромными и всесторонними способностями, лѣтъ десяти, начинаетъ выходить изъ табуна дѣвокъ. И съ этой только ученики обращаются какъ съ равной, какъ съ мальчикомъ, только съ тонкимъ оттѣнкомъ учтивости и снисходительности и сдержанности. "Учитель приходитъ въ комнату, а на полу лежатъ и пищатъ ребята, кричащiе: "мала куча!" или "задавили ребета!" или "будетъ! брось -- виски-то" и т. д. "Петръ Михайловичъ!" кричитъ снизу кучи голосъ входящему учителю: -- "вели имъ бросить". "Здраствуй, Петръ Михайловичъ!" кричатъ другiе, продолжая свою возню. Учитель беретъ книжки, раздаетъ тѣмъ, которые съ нимъ пошли къ шкапу; изъ кучи на полу верхнiе лежа требуютъ книжку. Куча понемногу уменьшается. Какъ только большинство взяло книжки, всѣ остальные уже бѣгутъ къ шкапу и кричатъ: "и мнѣ, и мнѣ!" "Дай мнѣ вчерашнюю", "а мнѣ кольцовую " и т. п. Ежели останутся еще какiе-нибудь два разгоряченные борьбой, продолжающiе валяться на полу, то сидящiе съ книгами кричатъ на нихъ: "Чтò вы тутъ замѣшались? ничего не слышно. Будетъ!" Увлеченные покоряются и запыхавшись берутся за книги, и только въ первое время, сидя за книгой, поматываютъ ногой от неулегшагося волненiя. Духъ войны улетаетъ и духъ чтенiя воцаряется въ комнатѣ. Съ тѣмъ же увлеченiемъ, съ какимъ онъ дралъ за виски Митьку, онъ теперь читаетъ кольцовую книгу (сочиненiя Кольцова), чуть не стиснувъ зубы, блестя глазенками и ничего невидя вокругъ себя, кромѣ своей книги... Садятся они гдѣ кому вздумается: на лавкахъ, столахъ, подоконникѣ, полу и креслѣ..." "По росписанiю до обѣда значится четыре урока, а выходитъ иногда три или два, и иногда совсѣмъ другiе предметы. Учитель начнетъ арифметику и перейдетъ къ геометрiи; начнетъ священную исторiю, а кончитъ граматикой. Иногда увлечется учитель и ученики, и вмѣсто одного часа классъ продолжается три часа. Бываетъ, что ученики сами кричатъ: "Нѣтъ! еще, еще!" и кричатъ на тѣхъ, которымъ надоѣло. "Надоѣло, такъ ступай къ маленькимъ!" говорятъ они презрительно." Еще одна картина -- и вамъ будетъ совершенно ясенъ характеръ занятiй въ яснополянской школѣ. "Всѣ вечернiе уроки (говоритъ гр. Толстой), а особенно первый, имѣютъ совершенно особенный отъ утреннихъ характеръ спокойствiя, мечтательности и поэтичности. Придите въ школу сумерками -- огня въ окнахъ невидно, почти тихо, только вновь натасканный снѣгъ на ступени лѣстницы, слабый гулъ и шевеленье за дверью, да какой-нибудь мальчуганъ, ухватившись за перилы, черезъ двѣ ступени шагающiй наверхъ по лѣстницѣ, доказываютъ, что ученики въ школѣ. Войдите въ комнату. Ужь почти темно за замерзшими окнами; старшiе, лучшiе ученики прижаты другими къ самому учителю и задравъ головки смотрятъ ему прямо въ ротъ. Дворовая самостоятельная дѣвочка съ озабоченнымъ лицомъ сидитъ всегда на высокомъ столѣ -- такъ и кажется каждое слово глотаетъ; по плоше, ребята-мелкота, сидятъ по дальше: они слушаютъ внимательно, даже сердито, они держатъ себя такъ же какъ и большiе; но несмотря на все вниманiе, мы знаемъ, что они ничего не раскажутъ, хотя и многое запомнятъ... Когда идетъ новый расказъ -- всѣ замерли, слушаютъ. Когда повторенiе -- тутъ и тамъ раздаются самолюбивые голоса, немогущiе выдержать, чтобъ не подсказать учителю. Впрочемъ и старую исторiю, которую любятъ, они просятъ учителя повторить всю своими словами и не позволяютъ перебивать учителя. "Ну ты, не терпится! молчи!" крикнутъ на выскочку. Имъ больно, что перебиваютъ характеръ и художественность расказа учителя. Послѣднее время это была исторiя жизни Христа. Они всякiй разъ требовали расказать ее всю... Кажется все мертво, не шелохнется, -- не заснули ли? Подойдешь въ полутьмѣ, взглянешь въ лицо какому-нибудь маленькому -- онъ сидитъ, впившись глазами въ учителя, сморщивши лобъ отъ вниманiя, и десятый разъ отталкиваетъ съ плеча навалившуюся на него руку товарища. Вы пощекотите его за шею -- онъ даже не улыбнется, согнетъ головку, какъ будто отгоняясь отъ мухи, и опять весь отдастся таинственному и поэтическому расказу: какъ сама разорвалась церковная завѣса и темно сдѣлалось на землѣ -- ему и жутко, и хорошо. Но вотъ учитель кончилъ расказывать, и всѣ поднимаются съ мѣста и толпясь къ учителю, перекрикивая одинъ другого, стараются пересказать все что удержано ими. Крикъ поднимается страшный, -- учитель насилу можетъ слѣдить за всѣми. Тѣ, которымъ запретили говорить, въ увѣренности, что они знаютъ, не успокоиваются этимъ: они приступаютъ къ другому учителю, ежели его нѣтъ -- къ товарищу къ постороннему, къ истопнику даже, ходятъ изъ угла въ уголъ подвое, потрое, прося каждаго ихъ послушать." Случается, что послѣобѣденные классы въ яснополянской школѣ оканчиваются совершенно особеннымъ и неожиданнымъ образомъ. Напримѣръ передъ праздникомъ, когда дома печки приготовлены париться, вдругъ два-три мальчика забѣгаютъ, торопливо разбирая шапки. -- "Что вы?" -- Домой! -- "А учиться? вѣдь пѣнье!" -- А ребета говорятъ домой! отвѣчаетъ мальчикъ, ускользая съ своей шапкой. -- "Да кто говоритъ?" -- Ребета пошли! -- "Какже, какъ?" спрашиваетъ озадаченный учитель: -- "останься!" Но въ комнату вбѣгаетъ другой мальчикъ съ разгоряченнымъ, озабоченнымъ лицомъ. "Что стоишь?" сердито нападаетъ онъ на удержаннаго, который въ нерѣшительности заправляетъ хлопки въ шапку: -- "ребета ужь воонъ гдѣ, у кузни ужь небось." -- Пошли? -- "Пошли." И оба бѣгутъ вонъ, изъ-за двери крича: "Прощайте, Иванъ Иванычъ!" И кто такiе эти ребята, которые рѣшили идти домой, какъ они рѣшили? -- Богъ ихъ знаетъ. Учителю обидно и непрiятно, но -- чтоже дѣлать? Подобному внезапному бѣгству не препятствуютъ на томъ основанiи, что одинъ такой случай съ избыткомъ вознаграждается десятью другими, когда мальчики съ полной охотой и одушевленiемъ выдерживаютъ нѣсколько уроковъ сряду и всегда бѣгутъ въ школу весело, съ радостью. Описанный въ вышеприведенныхъ мѣстахъ внѣшнiй безпорядокъ школы графъ Толстой находитъ полезнымъ и незамѣнимымъ. Полезность и незамѣнимость его конечно прямо вытекаетъ изъ самаго воззрѣнiя его на школу; о мнимомъ же неудобствѣ этаго безпорядка или "свободнаго порядка" онъ говоритъ, что въ подобныхъ случаяхъ употребляютъ люди насилiе только вслѣдствiе поспѣшности и недостатка уваженiя къ человѣческой природѣ; что имъ кажется, безпорядокъ растетъ, растетъ и нѣтъ ему предѣловъ; кажется нѣтъ другого средства прекратить его, какъ употребить силу, а между тѣмъ стоило бы только немного подождать, и безпорядокъ улегся бы самъ собой въ порядокъ гораздо лучшiй и прочнѣйшiй. "Школьники -- люди, хоть маленькiе, но люди имѣющiе тѣже потребности (естественныя) какiя и мы, и тѣми же путями мыслящiе; они всѣ хотятъ учиться, затѣмъ только ходятъ въ школу, и потому имъ весьма легко дойти до заключенiя, что нужно подчиняться извѣстнымъ условiямъ, для того чтобы учиться. Мало того: они -- общество людей, соединенное одной мыслью. А гд ѣ трое соберутся во имя Мое , и Я между ними . Графъ Толстой убѣжденъ, что школа не должна вмѣшиваться въ дѣло воспитанiя, подлежащее семейству, не должна и не имѣетъ права награждать и наказывать; но онъ признается, что въ яснополянской школѣ случалось измѣнять этому убѣжденiю, въ силу старой привычки. Онъ расказываетъ одинъ случай: какъ одинъ мальчикъ (дворовый, изъ дальней деревни) былъ обличенъ въ воровствѣ и преданъ суду товарищей; какъ одни изъ нихъ полагали высѣчь преступника, другiе -- наказать стыдомъ, нашивши ему на спину ярлыкъ съ надписью "воръ"; какъ было принято и исполнено послѣднее предложенiе и какъ оно не произвело желаннаго дѣйствiя: мальчикъ попался во вторичномъ воровствѣ, и товарищи рѣшили было повторить надъ нимъ тоже наказанiе; но когда стали нашивать ярлыкъ, графъ Толстой, наблюдая лицо преступника, почувствовалъ, что дѣлается что-то недоброе; онъ не выдержалъ, сорвалъ ярлыкъ и отпустилъ мальчика на всѣ четыре стороны. "Я убѣдился, говоритъ онъ въ заключенiе этого расказа -- что есть тайны души, закрытыя отъ насъ, на которыя можетъ дѣйствовать жизнь, а не нравоученья и наказанья. И что за дичь? мальчикъ укралъ книгу, -- цѣлымъ длиннымъ, многосложнымъ путемъ чувствъ, мыслей, ошибочныхъ умозаключенiй приведенъ былъ къ тому, что взялъ чужую книжку и зачѣмъ-то заперъ ее въ свой сундукъ, -- а я налѣпляю ему бумажку съ словами "воръ", которыя значатъ совсѣмъ другое! Зачѣмъ? Наказать его стыдомъ, скажутъ мнѣ. Наказать его стыдомъ? Зачѣмъ? Что такое стыдъ? И развѣ извѣстно, что стыдъ уничтожаетъ наклонность къ воровству? Можетъ-быть онъ поощряетъ ее. То, что выражалось на его лицѣ, можетъ-быть было не стыдъ? Даже навѣрно я знаю, что это былъ не стыдъ , а что-то совс ѣ мъ другое , что можетъ-быть спало бы всегда въ его душ ѣ и что не нужно было вызывать . Пускай тамъ, въ мiрѣ, который называютъ дѣйствительнымъ, въ мiрѣ Пальмерстоновъ, Каэнъ, -- въ мiрѣ, гдѣ разумно не то, что разумно, а то, что дѣйствительно, -- пускай тамъ люди, сами наказанные, выдумаютъ себѣ права и обязанности наказывать. Нашъ мiръ дѣтей -- людей простыхъ, независимыхъ -- долженъ оставаться чистъ отъ самообманыванья и преступной вѣры въ законность наказанiя, вѣры и самообманыванья въ то, что чувство мести становится справедливымъ, какъ скоро его назовемъ наказанiемъ..." Теперь мы должны еще показать характеръ отношенiй графа Толстого къ этимъ "крестьянскимъ ребятишкамъ", какъ называютъ ихъ у насъ въ просторѣчiи; безъ того будетъ недовольно видно, въ какой степени онъ вѣренъ своимъ воззрѣнiямъ на дѣлѣ; а это очень важно, потомучто воззрѣнiй намъ не занимать стать, но мы только какъ-то затрудняемся осуществлять ихъ собственной личной дѣятельностью, въ простой, вседневной жизни. Попробуемъ характеризовать эти отношенiя однимъ случаемъ, одной прогулкой, о которой между прочимъ расказываетъ графъ Толстой. Вотъ какъ было дѣло. Была зимняя безмѣсячная ночь, съ тучами на небѣ; ученики и вмѣстѣ съ ними графъ Толстой вышли изъ школы, только-что начитавшись гоголевскаго В i я . На перекресткѣ, гдѣ имъ надо было разойтись, остановились, и нѣсколько старшихъ учениковъ стали просить графа проводить ихъ еще. "Пойдемъ въ заказъ ", сказалъ одинъ. Это -- небольшой лѣсъ, шагъ въ двухстахъ отъ жилья. Пошли вчетверомъ: графъ Толстой, Федька -- мальчикъ лѣтъ десяти, нѣжная, воспрiимчивая, поэтическая и лихая натура; Семка -- малый лѣтъ двѣнадцати, здоровенный физически и морально, съ математическимъ складомъ ума, и Пронька -- болѣзненный, кроткiй и даровитый мальчикъ. Шли они къ лѣсу и Федька все заговаривалъ, то вспоминая, какъ онъ на этомъ мѣстѣ лѣтомъ стерегъ лошадей, то утверждая, что ничего не страшно, то спрашивая: "чтò если какой-нибудь выскочитъ?" Разговарились о кавказскихъ разбойникахъ, и графъ сталъ имъ повторять когда-то уже слышанные ими отъ него расказы объ абрекахъ, о казакахъ, о Хаджи-Муратѣ. Здѣсь слѣдуетъ замѣчанiе, что крестьянскiя дѣти не любятъ всякихъ ласкъ -- нѣжныхъ словъ, поцѣлуевъ, троганiй рукою и т. п. Потому-то (говоритъ г. Толстой) меня особенно поразило, когда Федька, шедшiй рядомъ со мной, въ самомъ страшномъ мѣстѣ расказа вдругъ дотронулся до меня слегка рукавомъ, потомъ всей рукой ухватилъ меня за два пальца и уже не выпускалъ ихъ... Я кончилъ расказъ тѣмъ, что окружонный абрекъ запѣлъ пѣсни и потомъ самъ бросился на кинжалъ. Всѣ молчали. "-- Зачѣмъ-же онъ пѣсню запѣлъ, когда его окружили? спросилъ Семка. "-- Вѣдь тебѣ сказывали -- умирать собрался! отвѣчалъ огорченно Федька. "-- Я думаю, это молитву онъ запѣлъ, прибавилъ Пронька. "Всѣ согласились. Федька остановился вдругъ. "-- А какъ вы говорили, вашу тетку зарѣзали? спросилъ онъ. Ему мало еще было страховъ! "-- Раскажи! раскажи! "Я расказалъ имъ еще разъ страшную исторiю убiйства графини Толстой, и они молча сидѣли вокругъ меня, глядя мнѣ въ лицо." Путешественники прошли краемъ лѣса и остановились въ рощѣ, за гумнами. Семка взялъ изъ снѣгу хворостину и сталъ колотить ею по сучьямъ липы. -- Л. Н.! вдругъ заговорилъ Федька: -- для чего учиться пѣнью? Я часто думаю право, зачѣмъ пѣть? Вопросъ былъ -- о значенiи искуства. Завязался общiй разговоръ, начались разъясненiя общими силами, посредствомъ другихъ вопросовъ: зачѣмъ рисовать? зачѣмъ хорошо писать? зачѣмъ ростетъ липа и на что она пригодна, пока не срублена? Кончилось тѣмъ, что всѣ поняли значенiе искуства, каждый съ оттѣнкомъ, свойственнымъ его натурѣ. "Семка понималъ своимъ большимъ умомъ, но не признавалъ красоты безъ пользы. Онъ сомнѣвался, какъ это часто бываетъ съ людьми большого ума, чувствующими, что искуство есть сила, но нечувствующими въ свой душѣ потребности этой силы. Федька совершенно понималъ, что липа хороша въ листьяхъ и лѣтомъ хорошо смотрѣть на нее, и больше ничего ненадо. Пронька понималъ, что жалко ее срубить, потомучто она тоже живая: "вѣдь это все равно что кровь, когда изъ березы сокъ пьемъ." Прогулка кончилась тѣмъ, что вошли въ деревню, и мальчики одинъ за другимъ разошлись по домамъ, говоря: "Прощайте, Л. Н.!" Мы кончили о "Ясной-Полянѣ". Тутъ конечно не все: въ описанiи школы есть много педагогическихъ фактовъ; расказывается напримѣръ о томъ, какъ долго немогли тамъ добиться, чтобъ ученики бѣгло читали, какiе употребляли искуственные прiемы, неимѣвшiе никакого успѣха, и какъ наконецъ сами ученики напали на свой прiемъ и достигли цѣли; расказыавается о трудности выбора книгъ для чтенiя, и пр. и пр. Но все это мы опускаемъ, потомучто все это подлежитъ обсужденiю педагоговъ-спецiалистовъ, -- имъ предоставляется и критика яснополянской школы. Мы впрочемъ очень сомнѣваемся, чтобъ наши педагоги обратили на нее какое-нибудь вниманiе. Въ ней вѣдь нѣтъ рутины. Намъ же нужно было только указать на дорогу, по которой пошолъ гр. Толстой, направляясь прямо къ сердцу такъ-называемой "меньшой братiи", -- дорогу, по которой кажется еще никто у насъ не ходилъ и на которую нельзя вступать съ одной головой, хотя бы и вооружонной принципомъ, -- ужь лучше безъ принципа, но съ чистымъ, живымъ, не замореннымъ сердцемъ... Мы не хотимъ никого увѣрять въ безошибочности всѣхъ настоящихъ и будущихъ дѣйствiй графа Толстого, но мы увѣрены, что онъ сознается во всѣхъ своихъ ошибкахъ, если онѣ будутъ, -- сознается такъ же просто и чистосердечно, какъ просто и чистосердечно дѣлаетъ свое дѣло. Ему, отрѣшившемуся отъ всякихъ теорiй и началъ, нечего отстаивать, незачто бояться; за основную мысль его -- о правѣ народа требовать и ждать образованiя, ему потребнаго, и не принимать ненужнаго и навязываемаго, -- за эту мысль бояться невозможно; невозможно также бояться и за единственную характеристическую черту его отношенiй къ дѣтямъ, потомучто черта эта -- полнѣйшая свобода и отсутсвiе всякаго нравственнаго посягательства на чужую, хотя бы и маленькую личность.