Замглавы Роструда Михаил Иванков предложил во вторник ввести налог, призванный снизить так называемую нелегальную занятость. По его словам, этот платеж станет обязательным для людей, «достигших 18-летнего возраста, за исключением официально трудоустроенных, зарегистрированных безработных, студентов, пенсионеров и других льготных категорий граждан».
По словам Иванкова, неформальная занятость ежегодно наносит колоссальный ущерб экономике страны и тормозит дальнейшее развитие и модернизацию производства. «Препятствовать нелегальной занятости могут проверки доходов граждан при оказании определенных видов услуг, а также сопоставление их фактического размера со взносами в Пенсионный фонд России», — добавил чиновник в ходе Межрегионального совещания по снижению неформальной занятости в Северо-Кавказском, Южном и Крымском федеральных округах, которое состоялось в Севастополе.
Согласно статистике, которая приводится на сайте Роструда, сегодня в России насчитывается 1,1 млн официально зарегистрированных безработных, что составляет 1,3% от населения страны. По оценкам ведомства, теневой сектор рынка труда России может достигать 15 млн человек. При этом из предложения, озвученного представителям Роструда, не ясно, каким образом официально регистрировать свою трудовую деятельность писателям, поэтам и иным творческим работникам, а также как быть домохозяйкам, которых содержат мужья. Кроме того, ничего не сказал Иванков и о людях, живущих за счет доходов от принадлежащей им недвижимости, которую эти граждане сдают в аренду, проще говоря — рантье.
Мера, которую предлагает ввести замглавы Роструда, неизбежно ударит и по тем гражданам, которые нигде не работают и не встали на биржу труда, — им также придется платить налог. Аналогичная норма закона недавно была введена в соседней Белоруссии. По закону этой страны, который вступил в силу в 2015 году, если гражданин не работает в течение 183 календарных дней в году, он обязан уплатить сбор в размере 20 минимальных размеров оплаты труда, что составляет примерно $245. При этом те, кто воспитывает ребенка до семи лет или троих и более детей, а также детей-инвалидов, от этого сбора освобождаются. В случае же если человек не платит налог, его ждет штраф либо административный арест с привлечением к общественно полезным работам.
Заместитель председателя комитета Госдумы по труду и социальной политике, депутат от КПРФ Николай Коломейцев считает, что нынешняя инициатива Роструда навеяна белорусским опытом. Парламентарий, впрочем, сомневается, что подобный налог будет полезным для нашей экономики и рынка труда.
«В Белоруссии другая ситуация, там 70% ВВП составляет обрабатывающая и перерабатывающая промышленности, а также сельское хозяйство. У нас же более 70% ВВП — это рента. У них дефицит рабочих рук, а у нас — дефицит рабочих мест», — сказал Коломейцев «Газете.Ru».
По его словам, данная мера будет эффективно работать только в том случае, когда правительство сможет создать баланс на рынке труда между рабочими местами и работниками.
«У нас чуть ли не половина населения ездит из небольших городов, где встали градообразующие предприятия, в столицу и мегаполисы, чтобы трудиться охранниками, грузчиками и подсобными рабочими. Вот откуда берется полулегальная и нелегальная занятость», — добавил депутат.
Коллега Коломейцева, заместитель председателя комитета Госдумы по труду, член «Справедливой России» Алла Кузьмина инициативу Роструда в целом поддерживает.
«Я считаю, что люди, которые не заняты общественно полезным трудом, ведут праздный образ жизни, должны отдавать что-то государству. Быть иждивенцами у государства неправильно», — отметила парламентарий.
Она при этом подчеркнула, что еще не успела подробно ознакомиться с инициативой Иванкова.
Данная инициатива чиновников не нова. В СССР тунеядство было запрещено законодательно. В 2013 году аналогичный нормативный документ депутатам Госдумы предложил принять губернатор Кемеровской области Аман Тулеев.
Эксперты, опрошенные «Газетой.Ru», инициативу Роструда оценивают скептически. «Регистрировать официально безработицу не так просто. Кроме того, официальным безработным у нас по закону нельзя быть долго», — заявил экономист и публицист Михаил Хазин. По его словам, в России есть достаточно много высококвалифицированных кадров, которые по воле судьбы оказались безработными и которым в условиях непростой экономической ситуации будет сложно трудоустроиться.
«Я лично знаю высококвалифицированных специалистов банковской сферы, грубо говоря, это менеджеры высшего звена. Они не пойдут работать простым операционистом в банк, так как это, помимо всего прочего, снижение или потеря квалификации. Кроме того, это тяжелая работа при маленькой зарплате. И таким людям легче на сдельном режиме промучиться несколько месяцев, а потом найти ту работу, которая соответствует их знаниям», — уверен Хазин.
Руководитель центра экономических исследований Института глобализации и социальных движений Василий Колташов изучил опыт Евросоюза. Он считает, что предлагаемая мера вряд ли позволит избавиться от тунеядцев и тех, кто работает неофициально. «Так называемый налог на безработных есть в Греции. Там, если у вас нет работы и официально зарегистрированного жилья, но по какой-то причине вы еще не умерли с голоду, вы должны уплатить в казну 10% от минимального размера оплаты труда. Он составляет от €3 тыс., то есть получается €300. Если же у вас есть какая-то крыша над головой — эта сумма удваивается», — сказал он. Как отметил Колташов, эта мера не помогла улучшить ситуацию с безработицей в Греции.
По словам экономиста, большой процент теневой безработицы в России продиктован тем, что власти не мотивируют людей вставать на биржу труда. «Россияне искренне не понимают, зачем им это делать. Социального пособия, которое позволяло бы им прожить, данный шаг не принесет. Поэтому люди, потеряв работу, ищут другую, пусть даже она и связана с теневым сектором. В итоге картина занятости и безработицы в России сильно искажена, а виновата в этом в том числе и система занятости», — отметил эксперт.
Возможно ли удержать ее? Разве смог бы он ее удержать, если бы вел себя иначе? Можно ли вообще что-нибудь удержать, кроме иллюзии? Но разве недостаточно одной иллюзии? Да и можно ли достигнуть большего? Что мы знаем о черном водовороте жизни, бурлящем под поверхностью наших чувств, которые превращают его гулкое клокотание в различные вещи. Стол, лампа, родина, ты, любовь... Тому, кого окружает этот жуткий полумрак, остаются лишь смутные догадки. Но разве их недостаточно? Нет, недостаточно. А если и достаточно, то лишь тогда, когда веришь в это. Но если кристалл раскололся под тяжким молотом сомнения, его можно в лучшем случае склеить, не больше. Склеивать, лгать и смотреть, как он едва преломляет свет, вместо того чтобы сверкать ослепительным блеском! Ничто не возвращается. Ничто не восстанавливается. Даже если Жоан вернется, прежнего уже не будет. Склеенный кристалл. Упущенный час. Никто не сможет его вернуть.
Истинный идеалист всегда хочет денег. Ведь деньги - это отчеканенная свобода. А свобода - это жизнь. Мужчина становится алчным, только повинуясь желаниям женщины. Если бы не было женщин, то не было бы и денег, а мужчины составили бы героическое племя. В окопах не было женщин, и не играло никакой роли, кто чем владеет, - важно было лишь, каков он как мужчина. Это не свидетельствует в пользу окопов, но проливает на любовь истинный свет. Она пробуждает в мужчине дурные инстинкты - стремление к обладанию, к значительности, к заработкам, к покою. Недаром диктаторы любят, чтобы их поручники были женаты, - так они менее опасны. И недаром католические священники не знают женщин - иначе они никогда бы не были такими отважными миссионерами.
Изабелла, - говорю я. – Милая, любимая, жизнь моя! Мне кажется, я наконец почувствовал, что такое любовь! Это жизнь, только жизнь, высочайший взлет волны, тянущейся к вечернему небу, к бледнеющим звездам и к самому себе, - взлет всегда напрасный, ибо он – порыв смертного начала к бессмертному; но иногда небо склоняется навстречу такой волне, они на миг встречаются, и тогда это уже не закат с одной стороны и отречение – с другой, тогда уже нет и речи о недостатке и избытке, о подмене, совершаемой поэтами, тогда…
Я вдруг смолкаю.
- Я несу какой-то вздор, - продолжаю я, - слова льются непрерывным потоком, может быть в этом есть и ложь, но ложь только потому, что сами слова лживы, они словно чашки, которыми хочешь вычерпать родник, - но ты поймешь меня и без слов, все это так ново для меня, что я еще не умею его выразить; я ведь не знал, что даже мое дыханье способно любить, и мои ногти, и даже моя смерть, поэтому – к черту вопрос о том, сколько такая любовь продлиться, и смогу ли я ее удержать, и смогу ли ее выразить…
Мудрые мысли
(22 июня 1898, Оснабрюк, Германия - 25 сентября 1970, Локарно, Швейцария)
Один из наиболее известных и читаемых немецких писателей двадцатого века.
Цитата: 137 - 153 из 796
До чего же страшно любить женщину и быть бедным. (*Три товарища*)
До чего же теперешние молодые люди все странные. Прошлое вы ненавидите, настоящее презираете, а будущее вам безразлично. Вряд ли это приведёт к хорошему концу. (*Три товарища*)
Добро тоже таит в себе опасность, оно может причинить больше разрушений, чем простенькое зло. (*Чёрный обелиск*)
Добродетель, доброта, благородство… Эти качества всегда предпочитаешь находить у других, чтобы их же водить за нос. (*Три товарища*)
Добродетель, юность и наивность! три самые большие драгоценности нашей жизни? (*Чёрный обелиск*)
Достаточно и того, что входишь туда... где тебя не ждет ничего, кроме нескольких чемоданов.
- Нигде ничто не ждет человека, - сказал Равик. - Всегда надо самому приносить с собой все. (*Триумфальная арка*)
Думаете, люди, которые пишут о картинах, разбираются в них больше? Скажу вам по секрету: о картинах нельзя писать - как вообще об искусстве. Все, что пишут об этом, служит одной цели - просвещению невежд. Писать об искусстве нельзя. Его можно только чувствовать.
Ее [мадам Буше] нельзя было назвать железной (…); но что гораздо хуже - она была резиновой. Железо можно сломать, резину - не сломаешь.
Ежели кто-нибудь укокошит человека, он будет наказан как убийца. А ежели я открою большую фабрику и тем самым уничтожу сотни мелких собственников, то я - добропорядочный делец. (*Приют грёз*)
Ему вспомнился Ромберг, убитый в 1917 году во время грозы на маковом поле во Фландрии. Грохот грозы призрачно смешивался с ураганным огнем, словно Бог устал от людей и принялся обстреливать землю. (*Триумфальная арка*)
Если бы мы постоянно жили с сознанием неизбежной смерти, мы были бы более человечными и милосердными. (*Жизнь взаймы*)
Если во что-то веришь, страдания не столь мучительны. (*Искра жизни*)
Если всё затоплено чувством, места для времени не остаётся, словно достигаешь другого берега, за его пределами. (*Ночь в Лиссабоне*)
Если всё равно ничего нельзя сделать, незачем доводить себя до безумия. (*Триумфальная арка*)
Если женщина принадлежит другому, она в пять раз желаннее, чем та, которую можно заполучить, - старинное правило. (*Триумфальная арка*)
Если кристалл раскололся под тяжёлым молотом сомнения, его можно в лучшем случае склеить, не больше. Склеить, лгать и смотреть, как он едва преломляет свет, вместо того, чтобы сверкать ослепительным блеском. Ничто не возвращается. Ничто не восстанавливается.
Если любишь, и не веришь при этом в чудеса, ты потерянный человек. (*Триумфальная арка*)
Самое худшее, когда нужно ждать и не можешь ничего сделать. От этого можно сойти с ума.
Ведь я всегда говорила: где у других людей сердце, у вас бутылка со шнапсом.
Сегодня главное: уметь забывать! И не раздумывать!
Ведь нужно уметь и проигрывать. Иначе нельзя было бы жить.
Ты - недолговечное соединение углеводов, извести, фосфора и железа, именуемое на этой земле Готтфридом Ленцем.
До чего же теперешние молодые люди странные. Прошлое вы ненавидите, настоящее презираете, а будущее вам безразлично. Вряд ли это приведет к хорошему концу.
После войны люди стали ходить на политические собрания, а не в церковь.
Надо все уравновешивать - вот в чем весь секрет жизни…
Покоряться? - спросил я. - Зачем же покоряться? Пользы от этого нет. В жизни мы платим за все двойной и тройной ценой. Зачем же еще покорность?
Если не смеяться над двадцатым веком, то надо застрелиться. Но долго смеяться над ним нельзя. Скорее взвоешь от горя.
Человек - всего лишь человек.
Мир не сумасшедший. Только люди.
Человека теряешь только, когда он умирает.
Слишком много крови было пролито на этой земле, чтобы можно сохранить веру в небесного отца!
Разве хоть кто-нибудь может знать, не покажется ли ему со временем счастливым тот, кого он сегодня жалеет?
Вы не успели заметить, что мы живем в эпоху полного саморастерзания? Многое, что можно было бы сделать, мы не делаем, сами не зная почему. Работа стала делом чудовищной важности: так много людей в наши дни лишены ее, что мысли о ней заслоняют все остальное.У меня две машины, квартира в десять комнат и достаточно денег. А толку что? Разве все это сравнится с таким летним утром! Работа - мрачная одержимость. Мы предаемся труду с вечной иллюзией, будто со временем все станет иным. Никогда ничто не измениться. И что только люди делают из своей жизни - просто смешно!
Мы стояли у могилы, зная, что его тело, глаза и волосы еще существуют, правда уже изменившись, но все-таки еще существуют, и что, несмотря на это, он ушел и не вернется больше. Это было непостижимо. Наша кожа была тепла, мозг работал, сердце гнало кровь по жилам, мы были такие же, как прежде, как вчера, у нас было по две руки, мы не ослепли и не онемели, все было как всегда… Но мы должны были уйти отсюда, а Готтфрид оставался здесь и никогда уже не мог пойти за нами. Это было непостижимо.
Жизнь есть жизнь, она не стоит ничего и стоит бесконечно много.
Человек вспоминает о своих скудных запасах доброты обычно когда уже слишком поздно. И тогда он бывает очень растроган тем, каким благородным, оказывается, мог бы он быть.
Целыми днями мы валялись на пляже, подставляя голые тела солнцу. Быть голыми, без выкладки, без оружия, без формы, – это само по себе уже равносильно миру.
А если вечно думать только о грустных вещах, то никто на свете не будет иметь права смеяться…
Потому что время от времени вдруг накатывалось прошлое и впивалось в меня мертвыми глазами. Но для таких случаев существовала водка.
Деньги, правда, не приносят счастья, но действуют чрезвычайно успокаивающе.
Поверхностны только те люди, которые считают себя глубокомысленными.
Выпьем, ребята! За то, что мы живем! За то, что мы дышим! Ведь мы так сильно чувствуем жизнь! Даже не знаем, что нам с ней делать!
Жизнь - это болезнь, и смерть начинается с самого рождения.
Живем, питаясь иллюзиями из прошлого, а долги делаем в счет будущего.
Мы за равенство только с теми, кто нас превосходит.
Люди еще больший яд, чем алкоголь или табак.
В моей жизни так много переменилось, что мне казалось, будто везде все должно стать иным.
Ведь нет ничего прочного - даже воспоминаний.
Прошлое научило нас не заглядывать далеко вперед.
Она улыбнулась, и мне показалось, что весь мир стал светлее.
Люди становятся сентиментальными скорее от огорчений, нежели от любви.
Ты теперь вступаешь в период, когда проявляется разница между буржуа и кавалером. Чем дольше буржуа живет с женщиной, тем он менее внимателен к ней. Кавалер, напротив, все более внимателен.
До чего же страшно любить женщину и быть бедным.
Для оскорбленного чувства правда почти всегда груба и невыносима.
Я, между прочим, ссорился с каждой. Когда нет ссор, значит, все скоро кончится.
Все-таки странно, почему принято ставить памятники всевозможным людям? А почему бы не поставить памятник луне или дереву в цвету?..
Как это странно: люди находят подлинно свежие и образные выражения только когда ругаются. Вечными и неизменными остаются слова любви, но как пестра и разнообразна шкала ругательств! …умер человек. Но что тут особенного? Ежеминутно умирают тысячи людей. Так свидетельствует статистика. В этом тоже нет ничего особенного. Но для того, кто умирал, его смерть была самым важным, более важным, чем весь земной шар, который неизменно продолжал вращаться.
И когда мне становится очень тоскливо, и я уже ничего больше не понимаю, тогда я говорю себе, что уж лучше умереть, когда хочется жить, чем дожить до того, что захочется умереть.
Одиночество - извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше, чем многое другое. О нем лишь чересчур много говорят. Человек одинок всегда и никогда.
Когда умираешь, становишься каким-то необычайно значительным, а пока жив никому до тебя дела нет.
Я ничего не имею против приключений, и ничего - против любви. И меньше всего - против тех, которые дают нам немного тепла, когда мы в пути. Может быть, я немножко против нас самих. Потому что мы берем, а взамен можем дать очень немногое...
Насчет лени еще далеко не все ясно. Она - начало всякого счастья и конец всяческой философии.
А ведь, собственно говоря, стыдно ходить по земле и почти ничего не знать о ней. Даже нескольких названий цветов.
Не расстраивайся - гораздо более позорно, что мы вообще не знаем, зачем околачиваемся на земле. И тут несколько лишних названий ничего не изменят.
Свободен лишь тот, кто потерял все, ради чего стоит жить.
Нигде ничто не ждет человека, всегда надо самому приносить с собой все.
Человек велик в своих замыслах, но немощен в их осуществлении. В этом его беда, и его обаяние.
От принципов необходимо иногда отступать, иначе они не доставляют радости...
Были у нее два поклонника. Один любил ее и дарил ей цветы. Другого любила она и давала ему деньги.
Ночь многое усложняет.
Не следует затевать ссоры с женщиной, в которой пробудились материнские чувства. На ее стороне вся мораль мира.
Счастье - самая неопределенная и дорогостоящая вещь на свете.
Одинокий человек не может быть покинут. О эта жалкая потребность человека в крупице тепла. Да и разве вообще существует что-то, кроме одиночества.
Хорошо, что у людей еще остается много важных мелочей, которые приковывают их к жизни, защищают от нее. А вот одиночество - настоящее одиночество, без всяких иллюзий - наступает перед безумием или самоубийством.
Утешает только самое простое. Вода, дыхание, вечерний дождь. Только тот, кто одинок, понимает это.
Это целая вечность, если ты по-настоящему несчастен. Я была настолько несчастна - вся, полностью, что через неделю мое горе иссякло. Несчастны были мои волосы, мое тело, моя кровать, даже мои платья. Я была до того полна горя, что весь мир перестал для меня существовать. А когда ничего больше не существует, несчастье перестает быть несчастьем. Ведь нет ничего, с чем можно его сравнить. И остается одна опустошенность. А потом все проходит и постепенно оживаешь.
Кто одинок, тот никогда не будет покинут. Но иногда, вечерами, рушится этот карточный домик, и жизнь оборачивается мелодией совсем иной - преследующей рыданиями, взметающей дикие вихри тоски, желаний, недовольства, надежды - надежды вырваться из этой одуряющей бессмыслицы, из бессмысленного кручения этой шарманки, вырваться безразлично куда. Ах, жалкая наша потребность в толике теплоты; две руки да склонившееся к тебе лицо - это ли, оно ли? Или тоже обман, а стало быть, отступление и бегство? Есть ли на этом свете что-нибудь кроме одиночества?
В жизни больше несчастья, чем счастья. То, что она длится не вечно - просто милосердие.
Что может дать один человек другому, кроме капли тепла? И что может быть больше этого?
Забыть... Какое слово! В нем и ужас, и утешение, и призрачность.
Свободен лишь тот, кто утратил все, ради чего стоит жить.
Любовь - не зеркальный пруд, в который можно вечно глядеться. У нее есть приливы и отливы. И обломки кораблей, потерпевших крушение, и затонувшие города, и осьминоги, и бури, и ящики с золотом, и жемчужины... Но жемчужины - те лежат совсем глубоко.
Только не это. Остаться друзьями? Развести маленький огородик на остывшей лаве угасших чувств? Нет, это не для нас с тобой. Так бывает только после мелких интрижек, да и то получается пошловато. Любовь не пятнают дружбой. Конец есть конец.
Раскаяние - самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить. Иначе все мы были бы святыми. Жизнь не имела ввиду - сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в музее.
Вы не любите говорить о себе, не правда ли?
- Я даже думать о себе не люблю.
Смотри, там наверху закоченели голые звезды.
Самое правильное при расставании - уйти.
Мораль - выдумка слабых, жалобный стон неудачников.
Кто ничего не ждет, никогда не будет разочарован.
Любовь не терпит объяснений, ей нужны поступки.
Женщина от любви умнеет, а мужчина теряет голову.
У того, кто отовсюду гоним, есть лишь одно пристанище - взволнованное сердце другого человека.
Кто слишком часто оглядывается назад, легко может споткнуться и упасть.
Невозможно запереть ветер.
Нет. Мы не умираем. Умирает время. Проклятое время. Оно умирает непрерывно. А мы живем. Мы неизменно живем. Когда ты просыпаешься, на дворе весна, когда засыпаешь - осень, а между ними тысячу раз мелькают зима и лето, и, если мы любим друг друга, мы вечны и бессмертны, как биение сердца, или дождь, или ветер, - и это очень много. Мы выгадываем дни, любимая моя, и теряем годы! Но кому какое дело, кого это тревожит? Мгновение радости - вот жизнь! Лишь оно ближе всего к вечности.
Кто ничего не ждет, никогда не будет разочарован. Вот хорошее правило жизни. Тогда все, что придет потом, покажется вам приятной неожиданностью.
Без любви человек не более чем мертвец в отпуске, несколько дат, ничего не говорящее имя. Но зачем же тогда жить? С таким же успехом можно и умереть...
Ты обязательно должен меня любить, иначе я пропала...
- Пропала? Как легко она это говорит. Кто действительно пропал, тот молчит.
Забыть... Какое слово! В нем и ужас, и утешение, и призрачность. Кто бы мог жить, не забывая? Но кто способен забыть все, о чем не хочется помнить? Шлак воспоминаний, разрывающий сердце. Свободен лишь тот, кто утратил все, ради чего стоит жить.
Жить - значит жить для других. Все мы питаемся друг от друга. Пусть хоть иногда теплится огонек доброты... Не надо отказываться от нее. Доброта придает человеку силы, если ему трудно живется.
Если хочешь что-либо сделать, никогда не спрашивай о последствиях. Иначе так ничего и не сделаешь.
Дай женщине пожить несколько дней такой жизнью, какую обычно ты ей предложить не можешь, и наверняка потеряешь ее. Она попытается обрести эту жизнь вновь, но уже с кем-нибудь другим, способным обеспечивать ее всегда.
Женщин следует либо боготворить, либо оставлять. Все прочее - ложь.
Никогда не следует мельчить то, что начал делать с размахом.
Любовь как болезнь - она медленно и незаметно подтачивает человека, а замечаешь это лишь тогда, когда уже хочешь избавиться от нее, но тут силы тебе изменяют.
Он почувствовал невыносимо острую боль. Казалось, что-то рвет, разрывает его сердце. Боже мой, думал он, неужели я способен так страдать, страдать от любви? Я смотрю на себя со стороны, но ничего не могу с собой поделать. Знаю, что, если Жоан снова будет со мной, я опять потеряю ее, и все же моя страсть не утихает. Я анатомирую свое чувство, как труп в морге, но от этого моя боль становится в тысячу раз сильнее. Знаю, что в конце концов все пройдет, но это мне не помогает.
Сердце, однажды слившееся с другим, никогда уже не испытает того же с прежней силой.
Не терять независимости. Все начиналось с потери независимости уже в мелочах. Не обращаешь на них внимания - и вдруг запутываешься в сетях привычки. У нее много названий. Любовь - одно из них. Ни к чему не следует привыкать. Любовь. Вечное чудо. Она не только озаряет радугой мечты серое небо повседневности, она может окружить романтическим ореолом и кучку дерьма… Чудо и чудовищная насмешка.
Ни один человек не может стать более чужим, чем тот, которого ты в прошлом любил.
Ежеминутно умирают тысячи людей. Так свидетельствует статистика. В этом тоже нет ничего особенного. Но для того, кто умирал, его смерть была самым важным, более важным, чем весь земной шар, который неизменно продолжал вращаться.
Весь день вокруг меня бурлило, словно везде били ключи; струи хлестали в затылок и в грудь, казалось, я вот-вот зазеленею и покроюсь листьями и цветами... Водоворот втягивал меня все глубже и глубже... И вот я здесь... И ты...
Жизнь слишком серьезная вещь, чтобы кончиться прежде, чем мы перестанем дышать. Одиночество - вечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше, чем многое другое. О нем лишь чересчур много говорят.
Человек одинок всегда и никогда. Вдруг где-то в мглистой дымке зазвучала скрипка. Загородный ресторан на зеленых холмах Будапешта. Удушливый аромат каштанов. Вечер. И, - юные совы, примостившиеся на плечах, - мечты с глазами, светлеющими в сумерках. Ночь, которая никак не может стать ночью. Час, когда все женщины красивы. Вечер, как огромная бабочка, распластал свои коричневые крылья...
Жизнь скоро кончится, и будем ли мы радоваться или горевать - все равно, ни за то, ни за другое нам потом не заплатят.
Нельзя запереть ветер. И воду нельзя. А если это сделать - они застоятся. Застоявшийся ветер становится спертым воздухом. Ты не создана, чтобы любить кого-то одного.
Ночью время стоит. Идут только часы.
Человек велик в своих замыслах, но немощен в их осуществлении. В этом и его беда, и его обаяние.
Человек никогда не может закалиться. Он может только ко многому привыкнуть.
Один из двоих всегда бросает другого. Вопрос в том, кто кого опередит.
От оскорбления можно защититься, от сострадания нельзя.
Тоска по оставленному или покинувшему нас человеку как бы украшает ореолом того, кто приходит потом. И после утраты новое предстает в своеобразном романтическом свете. Старый искренний самообман.
Если кристалл раскололся под тяжелым молотом сомнения, его можно в лучшем случае склеить, не больше. Склеить, лгать и смотреть, как он едва преломляет свет, вместо того, чтобы сверкать ослепительным блеском. Ничто не возвращается. Ничто не восстанавливается.
Судьба никогда не может быть сильнее спокойного мужества, которое противостоит ей. А если станет совсем невмоготу - можно покончить с собой. Хорошо сознавать это, но еще лучше сознавать, что, покуда ты жив, ничто не потеряно окончательно.
И ничего не принимайте близко к сердцу. Очень немногие вещи в жизни долго бывают важными.
Даже в самые тяжелые времена надо хоть немного думать о комфорте. Старое солдатское правило.
У мужчины любовь в большей степени вожделение, у женщины - жертвенность. У мужчины примешано много тщеславия, у женщины потребности в защите... Многие называют любовью обычное томление чувств. А любовь - чувство в первую очередь душевно-духовное.
Любовь - это жертвенность. Часто и эгоизм называют любовью. Только тот, кто по доброй воле может отказаться от любимого ради его счастья, действительно любит всей душой.
Помните, ваша опора - в вас самих! Не ищите счастье вовне... Ваше счастье - внутри вас... Будьте верны себе.
Способность прощать - только это и есть в человеке от Бога.
Она идет своей дорогой так уверенно, будто могла бы пройти по ней и с закрытыми глазами.
Пусть наше счастье взлетает до звезд и солнца, и мы от радости воздеваем руки к небу, но однажды все наше счастье и все мечты кончаются, и остается одно и то же: плач о потерянном.
Мать - это самое трогательное из всего, что есть на земле. Мать - это значит: прощать и приносить себя в жертву. Для женщины, высший смысл которой состоит в ее женственности, материнство - прекраснейшая доля! Подумайте только, как это замечательно: продолжать жить в детях и таким образом обрести бессмертие.
Облака - вечные изменчивые странники. Облака - как жизнь... Жизнь тоже вечно меняется, она так же разнообразна, беспокойна и прекрасна...
Жить можно по-разному - внутри себя и вовне. Вопрос лишь в том, какая жизнь ценнее.
Любовь - высшая степень растворения друг в друге. Это величайший эгоизм в форме полного самопожертвования и глубокой жертвенности.
Женщина, не ставшая матерью, упустила самое прекрасное, да, самое прекрасное, что было ей написано на роду. Какое разливанное море счастья для матери заключено в первых годах ее ребенка, от первого неразборчивого лепета до первого робкого шага. И во всем она узнает себя самое, видит себя молодой и воскресающей в своих детях. Женщина может натворить в своей жизни Бог знает что. Но одно-единственное слово все перечеркивает: она была матерью.
Кто хочет удержать - тот теряет. Кто готов с улыбкой отпустить - того стараются удержать.
Пути назад в любви нет. Никогда нельзя начать сначала: то, что происходит, остается в крови... Любовь, так же как и время, необратима. И ни жертвы, ни готовность ко всему, ни добрая воля - ничто не может помочь, таков мрачный и безжалостный закон любви.
Видимо, жизнь любит парадоксы: когда тебе кажется, будто все в абсолютном порядке, ты часто выглядишь смешным и стоишь на краю пропасти. Зато, когда ты знаешь, что все пропало, жизнь буквально задаривает тебя - ты можешь даже не пошевелить пальцем, удача сама бежит за тобой, как пудель.
Разум дан человеку, чтобы он понял: жить одним разумом нельзя.
Люди живут чувствами, а для чувств безразлично, кто прав.
От судьбы никому не уйти. И никто не знает, когда она тебя настигнет. Какой смысл вести торг с временем? И что такое, в сущности, длинная жизнь? Длинное прошлое. Наше будущее каждый раз длится только до следующего вздоха. Никто не знает, что будет потом. Каждый из нас живет минутой. Все, что ждет нас после этой минуты, - только надежды и иллюзии.
Человек всегда становится пленником своей собственной мечты, а не чужой.
Женщина может бросить возлюбленного, но ни за что не бросит свои платья.
В моменты тяжелых душевных переживаний платья могут стать либо добрыми друзьями, либо заклятыми врагами; без их помощи женщина чувствует себя совершенно потерянной, зато, когда они помогают ей, как помогают дружеские руки, женщине намного легче в трудный момент. Во всем этом нет ни грана пошлости, просто не надо забывать, какое большое значение имеют в жизни мелочи.
Все на свете содержит в себе свою противоположность; ничто не может существовать без своей противоположности, как свет без тени, как правда без лжи, как иллюзия без реальности, - все эти понятия не только связаны друг с другом, но и неотделимы друг от друга...
В трудные времена наивность - это самое драгоценное сокровище, это волшебный плащ, скрывающий те опасности, на которые умник прямо наскакивает, как загипнотизированный. За спиной юной вакханки всегда можно различить тень хозяйственной матроны, а за спиной улыбающегося героя - бюргера с верным доходом.
Как прекрасны эти женщины, которые не дают нам стать полубогами, превращая нас в отцов семейств, в добропорядочных бюргеров, в кормильцев; женщины, которые ловят нас в свои сети, обещая превратить в богов...
Я понял, что нет такого места, которое было бы настолько хорошим, чтобы ради него стоило бросаться жизнью. И таких людей, ради которых это стоило бы делать, тоже почти нет. До самых простых истин доходишь иногда окольными путями.
Жизнь. Она расточает каждого из нас, подобно глупцу, который проигрывает свои деньги шулеру.
В тончайшем вечернем платье, если оно хорошо сидит, нельзя простудиться, зато легко простудиться в том платье, которое раздражает тебя, или же в том, двойник которого ты на этом же вечере видишь на другой женщине.
Деньги - это свобода, выкованная из золота.
Любовь - факел, летящий в бездну, и только в это мгновение озаряющий всю глубину ее.
Как мало можем мы сказать о женщине, когда счастливы. И как много, когда несчастны.
Совесть обычно мучит не тех, кто виноват.
У того, кто отовсюду гоним, есть лишь один дом, одно пристанище - взволнованное сердце другого человека.
Характер человека по-настоящему можно узнать, когда он станет твоим начальником.
Хорошо, что у людей еще остается много важных мелочей, которые приковывают их к жизни, защищают от нее. А вот одиночество - настоящее одиночество, безо всяких иллюзий - наступает перед безумием или самоубийством.
Что может дать один человек другому кроме капли тепла? И что может быть больше этого?
Такт - это неписанное соглашение не замечать чужих ошибок и не заниматься их исправлением.
Всё, что можно уладить с помощью денег, обходится дёшево.
– Украсть можно и при запертой двери.
– Тоже верно… с такими замками. И все-таки тогда это не так просто.
– Может быть. Но я не люблю возвращаться одна, доставать ключ и отпирать пустую комнату… точно гроб открываешь. Достаточно и того, что входишь туда… где тебя не ждет ничего, кроме нескольких чемоданов.
– Нигде ничто не ждет человека, – сказал Равик. – Всегда надо самому приносить с собой все.
– Возможно. Но и тогда это только жалкая иллюзия. А здесь и ее нет…
Жоан бросила пальто и берет на кровать и посмотрела на Равика. Ее светлые большие глаза словно в гневном отчаянии застыли на бледном лице. С минуту она оставалась неподвижной. Потом, заложив руки в карманы жакета, принялась ходить небольшими шагами из угла в угол маленькой комнаты, упруго и резко поворачиваясь на носках. Равик внимательно глядел на нее: в ней вдруг появилась сила и какая-то стремительная грациозность. Казалось, комната для нее мала.
Раздался стук в дверь. Портье принес коньяк.
– Не желают ли господа закусить? Курица, сандвичи…
– Это было бы излишней тратой времени, дорогой мой. – Равик расплатился и выпроводил его. Затем налил две рюмки. – Вот! Конечно, это по-варварски примитивно… но в затруднительных ситуациях именно примитив самое лучшее. Утонченность хороша лишь в спокойные времена. Выпейте.
– А потом?
– А потом еще одну рюмку.
– Пробовала. Не помогает. Хмель не приносит облегчения, когда ты одна.
– Надо только достаточно опьянеть. Тогда дело пойдет на лад.
Равик присел на узкий шаткий шезлонг, стоявший у стены под прямым углом к кровати. Раньше он его не замечал.
– Здесь был шезлонг, когда вы въезжали? – спросил он.
Она отрицательно покачала головой.
– Его поставили специально для меня. Я не хотела спать на кровати. Мне это казалось бессмысленным: кровать, раздеваться и все такое. Зачем? Утром и днем я еще кое-как держалась. А вот ночью…
– Вам необходимо чем-то заняться. – Равик закурил сигарету. – Жаль, что мы не застали Морозова. Не знал, что сегодня он свободен. Сходите к нему завтра вечером. К девяти. Он что-нибудь для вас подыщет. В крайнем случае работу на кухне. Тогда будете заняты по ночам. Ведь вы этого хотите?
Жоан остановилась. Она выпила рюмку и села на кровать.
– Каждую ночь я ходила по улицам. Пока ходишь, все вроде бы легче. Но когда сидишь и потолок падает тебе на голову…
– С вами ничего не случилось во время этих прогулок? Вас ни разу не обокрали?
– Нет. Вероятно, по мне видно, что много у меня не украдешь. – Она протянула Равику пустую рюмку. – Ну а остальное? Довольно часто мне очень хотелось, чтобы кто-то хотя бы заговорил со мной! Лишь бы не чувствовать себя пустым местом, шагающим автоматом! Лишь бы на тебя взглянули чьи-то глаза – глаза, а не камни! Лишь бы не метаться по городу, как отверженная, словно ты попала на чужую планету! – Она отбросила назад волосы и взяла у Равика полную рюмку. – Не знаю, почему я говорю об этом. Мне этого вовсе не хочется. Может быть, оттого, что последние дни я была немой. Может быть, оттого, что сегодня в первый раз… – Она запнулась. – Не слушайте меня…
– Я пью, – ответил Равик. – Говорите все, что хотите. Сейчас ночь. Никто вас не слышит. Я слушаю самого себя. Утром все позабудется.
Он откинулся на спинку шезлонга. Где-то шумел водопровод. Изредка пощелкивало в батарее отопления. В окно мягкими пальцами стучался дождь.
– Когда возвращаешься и гасишь свет… и темнота оглушает тебя, словно маска с хлороформом… Тогда снова включаешь свет и смотришь, смотришь в одну точку…
Я уже, конечно, пьян, подумал Равик. Сегодня почему-то раньше обычного. В чем дело? Полумрак? Или и то и другое? Но это уже не прежняя женщина – невзрачная и поблекшая. Она какая-то другая. Вдруг появились глаза. И лицо. Что-то на меня глядит… Должно быть, тени… Их озаряют сполохи нежного пламени в моей голове… Первые отблески хмеля.
Равик не слушал, что говорила Жоан Маду. Он все это знал и не хотел больше знать. Одиночество – извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше, чем многое другое. О нем лишь чересчур много говорят. Человек одинок всегда и никогда. Вдруг где-то в мглистой дымке зазвучала скрипка. Загородный ресторан на зеленых холмах Будапешта. Удушливый аромат каштанов. Вечер. И, – как юные совы, примостившиеся на плечах, – мечты с глазами, светлеющими в сумерках. Ночь, которая никак не может стать ночью. Час, когда все женщины красивы. Вечер, как огромная бабочка, распластал широкие коричневые крылья…
Он поднял глаза.
– Спасибо, – сказала Жоан.
– За что?
– За то, что вы дали выговориться, не слушая меня. Это было хорошо. Я в этом нуждалась.
Равик кивнул. Он заметил, что ее рюмка снова пуста.
– Хорошо, – сказал он. – Я оставлю вам бутылку.
Он встал. Комната. Женщина. Больше ничего. Бледное лицо, в котором уже ничто не светилось.
– Вы хотите идти? – спросила Жоан. Она оглянулась, точно в комнате кто-то прятался.
– Вот адрес Морозова. И его имя, чтобы вы не забыли. Завтра вечером, в девять. – Равик записал все на бланке для рецепта, вырвал листок из блокнота и положил на чемодан.
Жоан встала и взяла плащ и берет. Равик посмотрел на нее.
– Можете меня не провожать.
– Я не собираюсь. Только не хочу оставаться здесь. Не сейчас. Поброжу еще немного.
– Все равно придется вернуться. И опять будет то же самое. Не лучше ли остаться? Ведь самое трудное осталось позади.
– Скоро утро. Когда я вернусь, уже будет утро, и жить станет проще.
Равик подошел к окну. Дождь лил не переставая. В желтом свете фонарей его мокрые серые нити извивались на ветру.
– Вот что, – сказал он. – Выпьем еще по рюмке, и ложитесь спать. Погода не для прогулок.
Он взял бутылку. Неожиданно Жоан вплотную придвинулась к нему.
– Не оставляй меня здесь, – быстро и горячо заговорила она, и он почувствовал ее дыхание. – Не оставляй меня здесь одну… Только не сегодня. Я не знаю, что со мной такое, но только не сегодня! Завтра наберусь мужества, но сегодня не могу… Я измучена, надломлена, разбита и теряю последние силы… Не надо было уводить меня отсюда сегодня, именно сегодня… Теперь я не вынесу одиночества…
Равик осторожно поставил бутылку на стол и высвободил свою руку.
– Дитя, – сказал он, – рано или поздно все мы должны привыкнуть к этому. – Он посмотрел на шезлонг. – Могу прилечь и здесь. Нет смысла идти куда-то еще. Для сна осталось несколько часов. В девять утра у меня операция. Тут можно спать не хуже, чем дома. Мне не впервые нести ночную вахту. Понимаете меня?
Она кивнула, но не отодвинулась от него.
– В половине восьмого мне надо уйти. Чертовски рано. Еще разбужу вас.
– Не важно. Я встану и приготовлю вам завтрак…
– Ничего вы не будете для меня готовить. Позавтракаю в ближайшем кафе. Как простой скромный рабочий. Кофе с ромом и булочка. Остальное – по приходе в клинику. Хорошо бы попросить Эжени приготовить ванну… Ладно, останемся здесь. Две души, затерявшиеся в ноябре. Спите на кровати. Если хотите, я побуду у старика портье, пока вы уляжетесь.
– Не надо, – сказала Жоан.
– Я не сбегу. К тому же нам нужно еще кое-что – подушки, одеяло и прочее.
– Я могу позвонить.
– И я могу. – Равик потянулся к звонку. – Лучше, если это сделает мужчина.
Портье не заставил себя долго ждать. В руке у него была бутылка коньяку.
– Вы переоцениваете наши возможности, – сказал Равик. – Премного благодарен. Но мы – люди послевоенного поколения. Принесите одеяло, подушку и пару простыней. Я вынужден заночевать здесь. На улице слишком холодно, и дождю конца не видно. А я только позавчера встал с постели после крупозного воспаления легких. Можете все это сделать?
– Разумеется, мсье. Я и сам хотел это предложить.
– Хорошо. – Равик закурил сигарету. – Я выйду в коридор. Произведу смотр обуви перед дверями. Мой любимый вид спорта. Не сбегу, – сказал он, уловив взгляд Жоан. – Я не Иосиф Прекрасный. Не брошу свое пальто на произвол судьбы.