Летом 1790 г. двадцатитрехлетний Николай Карамзин вернулся в Россию после долгого путешествия по Германии, Швейцарии, Франции и Англии. Собираясь заявить о себе как о писателе и пустить в ход плоды своего европейского образования, Карамзин решил издавать “Московский журнал” (1791–1792): это издание стало трибуной русского сентиментализма и положило начало тому, что позднее назовут “карамзинским периодом в русской литературе”. Ф.Ф.Вигель в своих воспоминаниях назвал журнал “кумиром всех благородно мыслящих юношей и всех женщин истинно чувствительных”1, а П.А.Вяземский заметил, что “Карамзин в “Московском журнале” разрушил готические башни обветшалой литературы и на ее развалинах положил начало новому европейскому зданию, ожидающему для своего окончания искусных трудолюбивых рук”2.

Разносторонний талант Карамзина начал проявляться уже с первого номера “Московского журнала”. Как журналист он сумел создать журнал, по облику и содержанию сопоставимый с европейскими образцами, столь его восхищавшими; он сделал одной из основных рубрик издания вдумчивые критические разборы русских и иностранных книг, а также театральных пьес; он печатал тщательно отобранные и хорошо выполненные переводы с европейских подлинников на самые разные темы; он привлекал к участию ведущих поэтов своего времени, а его собственные “Письма русского путешественника”, “Бедная Лиза” и “Наталья, боярская дочь” стали совершенными образцами русской прозы, приковали к себе внимание читающей публики и положили начало сентиментализму как литературному направлению в России. Не менее важно и то, что “Московский журнал” знаменовал собой стилистическую революцию: эмоциональная тонкость и нюансы, на каких строился сентиментализм, не могли бы быть достигнуты без той филигранной тщательности письма, которая впоследствии получила название “нового слога”.

Писательская деятельность Карамзина охватывает период более чем сорока лет (начиная с публикации его первого перевода в 1783 г. и до самой смерти в 1826-м, оборвавшей работу над двенадцатым томом его монументального труда по истории России); однако главные его литературные достижения сосредоточены в промежутке длиною тринадцать лет. Это время связано с двумя его важнейшими изданиями: “Московским журналом” и “Вестником Европы”. В 1790-е гг. стремление Карамзина способствовать развитию русской литературы и вывести культуру России на уровень Запада вдохновило целый поток публикаций. Он заботился о создании образцов занимательных и отточенно-совершенных сочинений, о выработке литературного языка, способного состязаться в высоте и богатстве с французским или английским языком.

В то же время на его творчество и жизненные воззрения в эту пору влияли и политические, внелитературные события в Европе и России. Репрессивные меры Екатерины II и Павла I коснулись не только его друзей, но и его самого как писателя. После беспросветного мрака павловского царствования не удивительно, что Карамзин был захвачен волной оптимистических ожиданий, прокатившейся по России со вступлением на престол Александра I. Вигель пишет, что “все чувствовали какой-то нравственный простор, взгляды сделались у всех благосклоннее, поступь смелее, дыхание свободнее”3; Николай Греч, пытаясь осознать наступившие перемены, примечательным образом ссылается на слова самого Карамзина:

“Изумления, радости, восторга, возбужденных этим, впрочем, бедственным, гнусным и постыдным происшествием (убийством Павла I. – Э.К.), изобразить невозможно. Россия вздохнула свободно. Никто не думал притворяться. Справедливо сказал Карамзин в своей записке о состоянии России: “Кто был несчастнее Павла! Слезы о кончине его лились только в его семействе”. Не только на словах, но и на письме, в печати, особенно в стихотворениях, выражали радостные чувства освобождения от его тиранства. Карамзин, в оде своей не восшествие Александра I, сказал:

Сердца дышать Тобой готовы:

Надеждой дух наш оживлен.

Так милыя весны явленье

С собой приносит нам забвенье

Всех мрачных ужасов зимы”.4

Однако это не означало и не могло означать полного возврата Карамзина к чаяниям и устремлениям его юности. Он продолжает рассуждать как Филалет, отстаивая философию умеренности и осторожности5. Опыт Карамзина и его новые интересы в десятилетний период между “Московским журналом” и “Вестником Европы” изменили его подход к журналистской работе: в первом журнале он выступал преимущественно как литератор, теперь же к этой роли добавились две другие: историка и политического публициста. Теперь пропаганда просвещения в России приобрела у него новую национальную окраску. “Вестник Европы” – узловая точка карамзинской мысли и творчества в начале царствования Александра I; это кульминация его деятельности на поприще русской литературы и одновременно – его лебединая песнь перед вступлением “в храм истории”6. Хотя известность и влияние Карамзина были велики на протяжении всего александровского царствования, на авансцену литературной жизни ему предстояло вернуться не ранее выхода в свет первых восьми томов “Истории государства Российского” в 1818 г.

Карамзин был одновременно издателем и главным автором “Вестника Европы”; печать его таланта лежит на всем содержании и оформлении издания столь же заметно, как и в его первом журнале. Сам Карамзин, вероятно, не вполне сознавал, в какой мере ему предстоит отныне играть роль народного трибуна; в предисловии к первому выпуску (так же как и в статьях конца 1802 г.) он подчеркивал литературную и просветительскую направленность журнала и выражал надежду, что политическая часть, “ко счастию Европы, будет не весьма богата и любопытна”7. Журнал делился на две части: “Литература и смесь” и “Политика”, но политика преобладала в журнале: не только в виде европейских новостей, но и в открытых обсуждениях внутренних российских реформ. “Литература и смесь” завершила творчество Карамзина как поэта, переводчика, автора повестей и реформатора русского литературного языка, тогда как “Политика” сфокусировала его ранние разрозненные идеи и заметки по историческим, политическим и социальным вопросам, приведя их в стройную систему и положив начало его дальнейшей деятельности.

В каком-то смысле литературный раздел “Вестника Европы” продолжает традиции “Московского журнала”. Из пяти главных составляющих, какие Карамзин запланировал для своего предыдущего журнала, три остались прежними – русские сочинения в стихах и прозе, переводы, занимательные анекдоты; четвертая – критические разборы русских книг – продолжилась в несколько урезанном, а потому менее интересном виде, а пятая – критика драматических произведений – исчезла полностью.

Из новых или же старых, но примечательных литературных произведений Карамзин отбирал для перевода весьма немногие. Один раз он обратился к г-же де Жанлис, чья набожность, настойчивое морализаторство и нападки на “ложных” философов стали поводом для серии анекдотов, приводимых в разделе II журнала. Приметой господствующих вкусов дня стал перевод сказки Огюста Лафонтена8, который соперничал в популярности среди русской читающей публики с г-жой де Жанлис, Мармонтелем и Коцебу. Английские, французские и немецкие журналы снабжали Карамзина множеством восточных притч, назидательных историй и новых литературных мелочей.

Несмотря на ориентацию на иностранную литературу, о которой сам Карамзин заявил в редакционной статье в конце 1802 г.9, новейшие сочинения самого Карамзина и его друзей обеспечивали журналу основную его литературную популярность. Иван Дмитриев, живший тогда в Москве в ссылке и тесно сотрудничавший с Карамзиным, регулярно давал в журнал стихотворения; кроме того, печатались поэтические произведения Г.Р.Державина, М.М.Хераскова, Ю.А.Нелединского-Мелецкого; отдельного упоминания заслуживает переложение “Элегии” Грея, выполненное В.А.Жуковским10. Собственные стихи Карамзина в “Вестнике Европы”, куда, в частности, вошли “Гимн глупцам”, “Меланхолия”, “К добродетели”, стали важной и четкой кодой к его поэтическому творчеству, а проза даже в большей мере, нежели стихи, знаменовала завершающий этап его работы по обновлению литературного языка. В “Рыцаре нашего времени”, “Марфе Посаднице”, “Моей исповеди”, “Чувствительном и холодном” раскрылись поиски как новых тем, так и повествовательных техник11.

Нежелание Карамзина продолжать рецензирование драматических произведений и книг коренилось в его изменившемся отношении к литературной критике. В предваряющем “Письме в редакцию”, которое он написал сам, Карамзин сформулировал свою новую позицию:

“…точно ли критика научает писать? Не гораздо ли сильнее действуют образцы и примеры? И не везде ли таланты предшествовали ученому, строгому суду? La critique est aisОe, et l’art est difficile. Пиши, кто умеет писать хорошо: вот самая лучшая критика на дурные книги!”12

А в конце 1802 г. он высказался еще более настойчиво:

“Что принадлежит до критики новых русских книг, то мы не считаем ее истинной потребностью нашей литературы (не говоря уже о неприятности иметь дело с беспокойным самолюбием людей). В авторстве полезнее быть судимым, нежели судить. Хорошая критика есть роскошь литературы: она рождается от великого богатства; а мы еще не Крезы. Лучше прибавить что-нибудь к общему имению, нежели заняться его оценкою”13.

Карамзин находился теперь в прямой оппозиции к той точке зрения, какую он отстаивал в “Московском журнале” в споре между В.С.Подшиваловым и Ф.О.Туманским о значении критики14. На горьком опыте он понял, сколь обидчивы такие авторы, как Туманский и Н.П.Николев, в отношении критики; испытал на себе то, как критические статьи вызывали грубые нападки со стороны московских франкмасонов и пародии Ивана Крылова и А.И.Клушина в “Зрителе”15. Очевидной приметой такого поворота на 180 градусов стало исключение переписки Туманского с Подшиваловым из второго издания “Московского журнала”, предпринятого как раз в эти годы (1802–1803). Но перемена чувств Карамзина в такой же мере была вызвана и его новым патриотическим подъемом, убежденностью, что молодые русские авторы нуждаются скорее в поддержке, чем в суровой критике: “Мы не аристократы в литературе: смотрим не на имена, а на произведения, и сердечно рады способствовать известности молодых авторов”16.

Изменившиеся предпочтения Карамзина не означали полного отречения от критики; но, как показал советский исследователь Г.П.Макогоненко17, Карамзин склонялся к замене критических обзоров передовицами, где предлагал критику скорее общего, нежели специфического свойства. Он замечал: “Впрочем, не закаиваемся говорить иногда о старых и новых русских книгах; только не входим в решительное обязательство быть критиками”18. В отличие от “Московского журнала”, критика в “Вестнике Европы” случайна и не систематична, но, тем не менее, значительна и по охвату, и по глубине. Карамзин делал сдержанные обзоры русских произведений, но был вполне откровенен, ведя речь о зарубежной литературе.

Карамзин рецензировал наиболее значимые иностранные, преимущественно французские, произведения, бывшие тогда еще недоступными в Москве, такие, как “Путешествие в Италию” Бартелеми, “Дельфина” г-жи де Сталь и “Гений христианства” Шатобриана19. Нападки Карамзина на труд Шатобриана весьма ироничны – как техника, так и их тон напоминают рецензию на “Баловня” Николева в “Московском журнале”:

“Мы не умеем вообразить ничего нелепее такой нелепости. Вот как пишут во Франции некоторые новые литераторы! Уверяю читателей, что перевод мой не уступает в верности никакому переводу на свете”20.

Иностранные сочинения в русских переводах тоже рецензировались. В частности, Карамзина воодушевил сделанный Н.И.Страховым перевод “Путешествия юного Анахарсиса” Бартелеми. Карамзин назвал его одним из выдающихся творений восемнадцатого столетия21. Он отметил и “ревностный патриотизм” А.Шторха, чей обзор по истории российской торговли был переведен с немецкого22. Третья статья из этого ряда – о переводе Э.Ф.Лантье “Антеноровы путешествия по Греции и Азии” (М., 1802) – интересна, в частности, схожестью с карамзинскими обзорами переводных сочинений в “Московском журнале”; она даже дана под заголовком “Критика” и во всем продолжает старую технику Карамзина. Рассмотрение содержания книги переходит в доскональный разбор качества перевода. Коль скоро подобные обзоры противоречили его новой позиции, Карамзин всячески старался смягчить действие критики:

“Но такая критика не похожа ли на привязку? Мы не виноваты, если не нашли в сем месте никаких важнейших пороков; и думая по сему неудачному опыту критики, что г. переводчик взял свои меры не бояться суда, закрываем Русского Антенора”23.

Не считая таких рецензий, основную часть критики в “Вестнике” составляют две большие статьи: одна – Дмитриева, другая – Карамзина. Статья Дмитриева “О русских комедиях” – единственный случай критики драматических произведений в журнале: она развивает понятие тонкой комедии в отличие от грубого натурализма и обличает склонность к пошлым фарсам и комедиям24. Статья Карамзина посвящена жизни и творчеству Ипполита Богдановича, чья смерть в 1802 г. вызвала поток бездарных эпиграмм, присылавшихся в “Вестник”25. Статья “О Богдановиче и его сочинениях” – важная веха в истории русской литературной критики. Карамзин попытался проследить развитие Богдановича как автора, проанализировать его главное сочинение, “Душеньку”, и сравнить ее с исходным образцом – лафонтеновской “Любовью Психеи и Амура”. Соединяя изложение тех или иных систематических теорий о природе и назначении искусства, обширные знания по предмету и умение писать в блестящем, воодушевляющем стиле, Карамзин в то же самое время упорно не отступал от положения “Вестника”: хвалить, а не бранить русские творения – и тем самым вуалировал свое действительное мнение относительно значимости Богдановича. Не далее как в 1800 г. Г.П.Каменев слышал, как Карамзин критиковал сочинения Богдановича, особенно некоторые места из его перевода вольтеровской поэмы о Лиссабонском землетрясении26; и все же это не помешало Карамзину в 1803 г. написать: Богданович перевел поэму “так удачно, что многие стихи ее не уступают красоте и силе французских”27. Вдобавок Карамзин склонялся к пересозданию образа Богдановича в своем, сентименталистском ключе; основные вехи биографии Богдановича образуют отправную точку для развертывания собственных взглядов Карамзина на радость художественного творчества, на необходимость мирной жизни, даже на неуместность строгой критики28. С другой стороны, карамзинское сравнение относительной ценности прозы и стихов на конкретных примерах и его оценка вклада Богдановича в русскую литературу остаются объективными и ценными.

Склонность Карамзина более снисходительно подходить к русской литературе, нежели он это делал в 1790-х гг., и связывать литературное развитие со стремлением послепетровской России к просвещению была очевидна уже в “Пантеоне российских авторов” (1801–1802). Хотя это сочинение и задумано в царствование Павла I, дух его – преимущественно александровский. Карамзин дал обзор своего “Пантеона” в “Вестнике” и полностью опубликовал свои заметки о Прокоповиче, Тредиаковском и Ломоносове. Их предваряла попытка периодизации русской литературы XVIII столетия:

“Феофан и Кантемир составляют сию первую эпоху; за нею следует эпоха Ломоносова и Сумарокова; третьею должно назвать время Екатерины Великой, уже богатое числом авторов; а четвертой… мы еще ожидаем”29.

Карамзина увлекали не только апологии ранней русской литературы, но и тенденции современного литературного процесса. Четвертым периодом должно было стать царствование Александра I, которое он в программной статье “Вестника” описал как время,

“…когда науки и художества в быстрых успехах своих обещают себе еще более успехов; когда таланты, в свободной тишине и на досуге, могут заниматься всеми полезными и милыми для души предметами; когда литература, по настоящему расположению умов, более, нежели когда-нибудь, должна иметь влияние на нравы и счастье”30.

Несмотря на то очевидное обстоятельство, что российским авторам все еще недостает таланта и вкуса, он выражал уверенность, что “в России литература может быть еще полезнее, нежели в других землях: чувство в нас новее и свежее; изящное тем сильнее действует на сердце и тем более плодов приносит”31.

Карамзин явно отбросил свой взгляд на литературу как на частное дело, утешение для поэта и его друзей, к чему его привело несоответствие между российскими и европейскими условиями. Путь Карамзина к утилитарным и патриотическим взглядам на искусство был и логичным, и неизбежным. Разочарование, вызванное событиями во Франции, укрепило его патриотическое чувство и убедило в важности той роли, какую может играть Россия в Европе. Задача литературы, таким образом, была не только в том, чтобы объединять лучшие силы России перед лицом Европы, но и вдохновлять гордость русских32.

Преследуя ту же цель в другой статье, “О любви к отечеству и народной гордости”, Карамзин подчеркивает важность некоторых (неопределенных) произведений русской литературы:

“Успехи литературы нашей <…> доказывают великую способность русских. Давно ли мы знаем, что такое слог в стихах и прозе? И можем в некоторых частях уже равняться с иностранцами. У французов еще в шестом-надесять веке философствовал и писал Монтань: чудно ли, что они вообще пишут лучше нас? Не чудно ли, напротив того, что некоторые наши произведения могут стоять наряду с их лучшими, как в живописи мыслей, так и в оттенках слога? Будем только справедливы, любезные сограждане, и почувствуем цену собственного”33.

“Язык наш выразителен не только для высокого красноречия, для громкой живописной поэзии, но и для нежной простоты, для звуков сердца и чувствительности. Он богатее гармониею, нежели французский; способнее для излияния души в тонах; представляет более аналогических слов, то есть сообразно с выражаемым действием: выгода, которую имеют одни коренные языки! Беда наша, что мы все хотим говорить по-французски и не думаем трудиться над обрабатыванием собственного языка: мудрено ли, что мы не умеем изъяснять им некоторых тонкостей в разговоре?”34

Карамзин воспроизвел эту точку зрения в важной статье, прямо обращенной к проблемам русской литературы и языка, – “От чего в России так мало авторских талантов?”. Обсуждая литературную отсталость России, Карамзин усматривал ее причины “не в климате, но в обстоятельствах гражданской жизни россиян”35. Он требовал от ищущих признания авторов прилежания и усердия, умения понимать язык и пользоваться им. В отличие от предыдущих своих статей Карамзин теперь сосредоточился скорее на действительном положении вещей, нежели на возможном. Так, он признавал и относительную незрелость русского языка, и недостаток вдохновляющих образцов в большинстве литературных жанров. Карамзин видел естественное решение проблемы развития языка в обращении к устному звучащему слову, но подчеркивал, что светские дамы, носительницы наиболее притягательной речи, говорят исключительно по-французски. Однако обратиться к русскоговорящим классам, минуя образованное общество, Карамзин не призывал, ибо это значило бы обойти дворянство, чье просвещение и совершенствование были для него главной политической задачей. Соответственно, его решение было интеллектуальным и художественным. Он ссылался на примеры полностью развитых европейских языков и на те возможности внутри русского языка, которые может развить талантливый или гениальный человек:

“Что ж остается делать автору? Выдумывать, сочинять выражения; угадывать лучший выбор слов, давать старым некоторый новый смысл, предлагать их в новой связи, но столь искусно, чтобы обмануть читателей и скрыть от них необыкновенность выражения”36.

Таковы были проводимые последовательно принципы Карамзина, основанные на его убеждении, что “французы пишут, как говорят, а русские об многих предметах должны еще говорить так, как напишет человек с талантом”37.

Заботы Карамзина о национальных нуждах и возможностях в области языка и литературы не имели необходимым следствием конфликт с основными догмами его былого космополитизма. “Вестник” развивал тенденцию отмечать недостатки и нелепости в других литературах, в частности в современной английской литературе38, но Карамзин ничуть не отрекался от своей любви к великим писателям и мыслителям, составлявшей основу его понимания просвещения. Теоретическое восхищение истинно космополитическим образом мысли вылилось в перевод “Разговора о невидимо-видимом обществе” Гердера. Чаемое “общество”, в отличие от масонства, было “не тайное, не сокрытое от света, но работающее явно; не обрядами и символами, но ясными словами и делами; не среди двух или трех народов, но везде, где есть просвещение”39. Будучи выше национальных предрассудков и мелких распрей, такое общество черпало бы вдохновение в мире книг и в любви к человечеству.

“В беседе с Гомером, Платоном, Ксенофонтом, Тацитом, Баконом, Фенелоном я не думаю, к какому государству они принадлежали, какого состояния были и в каких храмах молились”40.

Сохраняя верность этим идеалам, Карамзин подчеркивал благородство патриотизма. Поистине великие писатели, например, представляются великими патриотами; такие авторы, как Клопшток, “старались усовестить жалких сограждан, неутомимо прославляли любовь к отечеству в такой земле, где, еще за несколько десятилетий, нация уважала единственно чужестранное”41. Карамзин ощущал отрицательные коннотации слова “космополит” и противопоставлял лживый космополитизм вдохновляющему примеру Петра Великого:

“Он был русский в душе и патриот; а сии господа или англоманы или галломаны и желают называться космополитами. Только мы, обыкновенные люди, не можем с ними парить умом выше низкого патриотизма; мы стоим на земле, и на земле русской, смотрим на свет не в очки систематиков, а своими природными глазами”42.

Петр I был центральной фигурой в карамзинской концепции русского просвещения; его реформы знаменовали начало ускоренного развития России, стремились поставить ее наравне с Западом, и его пример, согласно тезису Карамзина, вдохновлял Екатерину II и Александра I. Рецензируя стихотворение А.Шенье о просвещении, Карамзин к тому месту, где Шенье называет Фридриха Великого выдающимся национальным просветителем, дает многозначительное примечание: “А Петр Великий?”43 В то же время Карамзина все больше интересует допетровская Россия, он старается проследить, как глубоко уходят корни русской культуры и истории. И теперь он уже старается не видеть конфликта между петровскими революционными методами и русскими традициями, ибо российская история дает еще одну опору для национальной гордости и самосознания44.

Интерес к истории стал для Карамзина главным устремлением: уже в 1801 г. он ясно видел свое будущее поприще как историка, что можно заметить по его первой оде Александру I. Издавая “Вестник”, он пользовался возможностью разделить плоды своих изысканий с читателями, тем самым одновременно удовлетворяя и личные интересы, и более широкие нужды журнала.

“Наталья, боярская дочь”, “Райская птичка” (1791), начальные страницы “Бедной Лизы”, как и неоконченная поэма “Илья Муромец” (1794), показали желание Карамзина использовать русскую историю и предания (или злоупотреблять ими); однако первой его собственно исторической повестью стала “Марфа”. В декабре 1802 г., за месяц до публикации “Марфы”, он выступил со своего рода теоретическим и вместе с тем патриотическим оправданием такого рода опытов. Его статья “О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств” в первую очередь касается сюжетов для живописи, но идеи Карамзина обращены к художникам всех областей творчества. К этой статье и к литературному воссозданию Марфы посадницы близко примыкает другая статья, озаглавленная: “Известие о Марфе Посаднице, взятое из жития Зосимы” (июнь 1803). Кроме новых сведений о характере и образе Марфы, статья содержит призыв, чтобы “искусное перо изобразило нам галерею россиянок, знаменитых в истории или достойных сей чести”45. Перечень таких женщин существенно дополняет более ранний, содержавший рекомендации о подходящих сюжетах для живописи. Возможно, Карамзина опять-таки побудил к тому зарубежный пример: г-жа де Жанлис в статье, переведенной Карамзиным, писала: “Всего более хотелось мне изобразить кистью славных в истории женщин, главные черты и добродетели жизни их”46.

В итоге своих исторических изысканий Карамзин пришел к признанию важности сохранения народных песен и пословиц. Одобряя Богдановича, он говорил, что “он издал “Русские пословицы”, в которых сохранились драгоценные остатки ума наших предков, их истинные понятия о добре и мудрые правила жизни”47. Сам Карамзин напечатал якутскую народную песню, в которой “просто и живо изображается привязанность сего добродушного народа к животным, достойным в самом деле благодарности человека”48. Карамзин считал необходимым собирать все виды исторических анекдотов и легенд, в самом деле считая это поистине патриотическим долгом:

“Как бы хорошо было собрать все русские предания, которые имеют отношение или к истории, или к старинным обыкновениям! Я похвалил бы русского, который бы с сим намерением вздумал объездить некоторые страны нашего отечества”49.

Он сожалел, что устные рассказы стариков, помнящих Петра Великого, Анну и Елизавету, не собираются и не хранятся тщательно50. Сам он описал некую сомнительную встречу с пожилой супружеской четой, обвенчавшейся более восьмидесяти лет назад; старый крестьянин у него изъясняется чередой пословиц и поговорок – явное свидетельство вековой мудрости – в характерно стилизованной сентиментальной манере:

“Я хотел знать, любят ли они друг друга? – Как не любить! Муж да жена больше, чем брат и сестра. – Боитесь ли вы смерти? – Чего бояться? Мы, слава Богу, пожили. Смерть не беда. – Тебе не жаль будет старушки? – Чего жалеть? Кому-нибудь надобно умереть прежде. – А если она переживет тебя? – Ну что же? в свете не без добрых людей; дадут ей уголок”51.

Карамзин призывал не только сохранять сведения о прошлом, но и освещать в печати все славные деяния настоящего для назидания потомства:

“Но и мы виноваты в том, что по сие время не имеем собрания истинных анекдотов русской народной добродетели, которое могло бы обезоружить мизантропов. Я не принял бы в такое собрание ничего вымышленного, неверного – ничего даже украшенного: одна истина прелестна, и сама собою”52.

Существовала тенденция искать русские эквиваленты для всего, что может предложить Запад, и английский пример во всех вещах pro bono patriae, как казалось, представляет особый вызов российскому патриотизму. Третья статья в самом первом номере “Вестника” сообщала об английском плане воздвижения памятника прошлой славе и победам отечества53, а сноска к дальнейшему переводу указывала на открытие в Вестминстерском аббатстве памятника павшему солдату “от благодарного Короля и народа”54. Карамзин говорил о необходимости включить такие сведения о России в первый рассказ о российском “благодеянии”, предназначенный для публикации в “Вестнике”:

“Дела человеколюбия служат украшением веку и государству. Когда и где бы люди ни поступали добродетельно, всякое чувствительное сердце радуется; но чем ближе к нам благотворитель, тем живее наше удовольствие. Если россиянин трогает меня великодушием, то я радуюсь как человек и еще как сын России. Патриот, любя добродетель во всех землях, обожает ее в своем отечестве; она есть важнейшая услуга государству, и пример ее не только утешителен, но и полезен в гражданских связях, имея спасительное влияние на общественные нравы”55.

В заключение автор призывал “всех патриотов, всех друзей человечества доставлять ему сведения о происшествиях, утешительных для чувствительного сердца”56. Такие рассказы о невоспетых подвигах русских все чаще печатались в дальнейших номерах “Вестника”. Доблесть русского крестьянства воспевалась вместе с благородством дворянства57.

Собирая пословицы, песни, анекдоты о прошлом и настоящем, подчеркивая свою убежденность в их патриотической и исторической ценности, Карамзин также давал в журнал свои исторические статьи, бывшие плодом прилежного исследования и сбора документов. В своих эссе он достиг высокого уровня литературного мастерства, стремясь сделать российскую историю живой и реальной для читателей. По сути, он был первым выдающимся популяризатором русской истории. Он приводил примеры из древней русской истории в связи с московским землетрясением58, сообщал читателям об исторических судьбах местностей и зданий вокруг Москвы59, излагал происхождение и функции Тайной Канцелярии60, анализировал причины московского восстания 1648 г.61 Похоже, Карамзин старался укорить своих братьев-русских их незнанием прошлого России и в то же время готовил себя к будущему поприщу историка. Его исторические очерки выявили зачаточное состояние российской историографии, недостаточность летописей и предвзятость иностранных путешественников62; он исправлял ошибки, сделанные его непосредственными предшественниками, В.Н.Татищевым и М.М.Щербатовым63, нападал на иностранцев вроде П.-К.Левека, автора невежественных писаний по истории России64, и сожалел, что место профессора российской истории в Академии Российской занимает иностранец65. Он полагал, что, поскольку в России еще нет настоящих историков, великие деяния предков мало известны потомкам, хотя дела эти и достойны самого красноречивого пера66. Таким пером Карамзин по справедливости считал свое67. Его замечания о задачах, встающих перед историком, предвосхищали установки его пока еще не написанной “Истории…”: с одной стороны, это большой интерес к характеру, а с другой – мерило доблести и нравственности. Он приводил мнения других историков об историописании и в первых томах своего труда явно разделял точку зрения Антуана Тома, что “историк не должен подробно описывать таких приключений, которых нельзя изобразить драматически; то есть разделить на предложение, следствие и заключение. Иначе подробные описания будут скучны и могут занимать только современников, которые участвуют в них по своему пристрастию”68. Проводя границу между историками и летописцами, Карамзин замечал, что русские летописцы, в отличие, например, от Тацита, не судят царей, а предпочитают из всех их дел описывать лишь самые успешные: военные победы, подвиги благочестия и т.п.69 Именно потому, что сам он обнаруживал элементы и того, и другого типа, Пушкин и назвал его “первым нашим историком и последним летописцем”70.

Сочетание нравственного и эмоционального аспектов просвещения и патриотизма с особенным интересом к общественным и политическим установлениям отражается в идеях Карамзина в области совершенствования российского образования. Он рассматривал образование как внутреннее, патриотическое дело и с большим сарказмом отзывался о попытках иностранцев критиковать российские методы или вмешиваться в них. В “Странности” он высмеивал замысел некоего француза устроить неподалеку от Парижа школу, где в ряду других предметов юные россияне изучали бы и свой родной язык; Карамзин настаивал на том, что русским надо воспитываться и обучаться в России71.

В “Моей исповеди” он критиковал тот род дворянского образования, что ведет к пренебрежению собственной страной72. При этом он со всей готовностью приветствовал любые меры по учреждению образовательных заведений в России. Карамзин восхвалял Екатерину с ее народными школами, важность коих он еще и еще раз подчеркивал в своем “Историческом похвальном слове Екатерине II” (1802)73, а когда Александр I провел несколько реформ в образовании, Карамзин возвестил о них несколькими публикациями в “Вестнике”74.

В роли просвещенного патриота Карамзин призывал к замене иностранных учителей русскими, ибо “у нас не будет совершенного морального образования, пока не будет русских хороших учителей, которые единственно могут вселять в юное сердце чувства и правила доброго россиянина”75. Его просветительское рвение заставило его заклеймить невежество как противное патриотическому чувству, даже как признак нелояльности к государю, ибо невежество сводит на нет любые благие начинания правителя, выхолащивает самые мудрые законы, поощряет злоупотребления, несправедливости и т.д.76

Хотя Карамзин видел в просвещении прогрессивную силу, разрушающую предрассудки, невежество и реакцию, он верил, что сила эта не приведет к революции, но, напротив, укрепит социальный status quo; его взгляды сильно напоминают преобладающее масонское отношение к просвещению, что ясно видно из “Детского чтения для сердца и разума” (1785–1789), где побуждение к учебе идет рука об руку с защитой классовой системы.

Карамзин в “Вестнике” взял на себя роль апологета русского дворянства – роль, позволявшую ему снисходительно критиковать существующие непорядки внутри этого класса во имя его идеальной функции и характера. Он верил, что дворянство – душа всей нации и ее благородный лик; в мечтах он наделял российского дворянина не только мечом воина и весами судьи, но также и дарами земледелия и лаврами Аполлона77.

Хотя он и признавал, что образованный дворянин – редкость в любой стране и что учителей нужно будет набирать из низших классов78, немного позже он уже с гордостью опубликовал подробный рассказ о первом “профессоре-дворянине” в России – Григории Глинке из Дерптского университета79. Такого рода случаи подкрепляли карамзинский тезис, согласно которому исключительные права дворянства должны подкрепляться безупречной образованностью80.

Обращаясь к центральному критическому вопросу об отношении между господином и крепостным, Карамзин полагал, что просвещение приведет к ослаблению деспотической власти81. Эту точку зрения он изложил в своей, пожалуй, самой оптимистичной и идиллической статье для “Вестника” – “Приятные виды, надежды и желания нашего времени”:

“Просвещение истребляет злоупотребление господской власти, которая и по самым нашим законам не есть тиранская и неограниченная. Российский дворянин дает нужную землю крестьянам своим, бывает их защитником в гражданских отношениях, помощником в бедствиях случая и натуры: вот его обязанности! За то он требует от них половины рабочих дней в неделе: вот его право!”82

Имея таких хозяев и такое понимание своей участи, крестьянин должен был примириться со своим жребием и служить своей стране, как то позволит ему его положение. Просвещение, полагал Карамзин, дало бы крестьянину возможность увидеть справедливость его доли; образованные европейские крестьяне благословляют свое скромное положение в гражданском сообществе, считают себя не рабами его, но благодетелями, как и другие классы, и каждый трудится, по-своему приумножая свое и общее благо83.

Защищая российскую социальную систему, Карамзин сознательно выступал против того, в чем он усматривал невежественные нападки и критику со стороны иностранцев84; наиболее откровенное его выступление в защиту рабства, “Письмо сельского жителя”, опровергает рассуждения иностранных путешественников о лености русского крестьянина как следствии пороков крепостничества. Карамзин полагал, что крепостные “ленивы от природы, от навыка, от незнания выгод трудолюбия”85. Вдобавок крестьянин отличается неистребимой склонностью к пьянству, о чем Карамзин весьма резко отзывается во всех спорах об освобождении без просвещения86. Карамзин был критически настроен по отношению к выдумкам кабинетных ученых, систематическим философским теориям, игнорирующим реальную жизнь87; верный своему убеждению в том, что истина посередине, Карамзин стоял за постепенные, неторопливые изменения:

“Время подвигает вперед разум народов, но тихо и медленно: беда законодателю облетать его! Мудрый идет шаг за шагом и смотрит вокруг себя. Бог видит, люблю ли человечество и народ русский; имею ли предрассудки, обожаю ли гнусный идол корысти – но для истинного благополучия земледельцев наших желаю единственно того, чтобы они имели добрых господ и средство просвещения, которое одно, одно сделает все хорошее возможным”88.

Карамзин резко выступал против немедленного освобождения. Он не способен был вообразить освобождение крестьян без земли – а таковое он считал практически невозможным для своего времени; вместе с тем он был убежден, что, не достигнув некоторого уровня образования, не будучи готовы к множеству проблем, которые встанут перед ними, крестьяне обратят свободу себе же во зло, погрязнут в праздности и пьянстве. Поколение молодых реформаторов вскоре перетолковало его осторожность как реакционность, а его аргументы в защиту крепостничества – как предпочтение рабства свободе89.

Выступления Карамзина в защиту господства дворян и крепостного права были одной из сторон стройной концепции того типа правления и общественного устройства, какое он мыслил для России. Она основывалась на некоторых убеждениях, по сути, высказанных уже в ранних произведениях Карамзина, но видоизмененных его опытом, личным и общественным, в продолжение царствований Екатерины II и Павла I. Сочинения Карамзина первых лет царствования Александра I показывают, что писатель вполне сформировался и как политический публицист.

Восшествие на престол Александра I он приветствовал одой – так же, как и Павла. Получив от царя подарок – кольцо с печатью, он написал еще одну оду на коронацию Александра, а в конце 1801 г. подготовил к публикации “Историческое похвальное слово Екатерине II”. В этих трех сочинениях выразились и надежды, какие Карамзин возлагал на молодого царя, и – в виде набросков – основные тезисы будущего “Вестника Европы”. Рефрен всех этих восхвалений – необходимость свода гражданского законодательства, который бы обеспечивал свободу личности и определял обязанности гражданина90. Речь не идет о том, что закон стоит над самодержцем: царь превыше всех и ответствен только перед Богом; и все же страх перед судом истории должен побуждать монарха быть добродетельным91.

Карамзинские славословия Екатерине II были попыткой в завуалированной форме высказать требования к новому царю, воспевая отдельные стороны екатерининского царствования; к такому маневру Карамзина побудили обещания, содержавшиеся в первом манифесте Александра I, где тот, вступая на престол, принимал на себя ответственность за народ, вверенный ему Богом, следуя законам и примеру своей венценосной бабки, императрицы Екатерины92.

Карамзинский вольный исторический обзор достижений Екатерины II – это фантазия о том, что могло бы быть; он предпочел забыть все то, что в пору ее царствования делало его похвалы сдержанными, и представить Екатерину II в идеальном свете. Она стала необходимой частью его схемы развития России, ее имя заняло место рядом с Петром Великим и Александром I. Для новых целей гражданской риторики Карамзин использовал все находки и весь пафос своего сентиментального стиля, что верно подметил тогдашний сатирик93.

Вслед за кратким введением, где он привлекает внимание к “бессмертным страницам” “Духа законов” Монтескье, книги неизмеримой важности и для Екатерины, и для его собственных политических воззрений94, Карамзин перечисляет успехи Екатерины под тремя рубриками: победы, законодательство и учреждения. Итог же – по сути, изложение собственных политических и социальных взглядов Карамзина, что видно не только на страницах “Вестника”, но и в таких позднейших сочинениях, как “Записки о древней и новой России” (1811), “Мнение русского гражданина” (1819) и “Мысли об истинной свободе” (1826). Карамзин обосновывал необходимость екатерининских войн для безопасности России, бранил коварную Польшу95 и, восхваляя то, как мудро Екатерина выбирала военных вождей, осторожно обходил Потемкина – возможно, это был пережиток старой неприязни к нему масонов96. Третий раздел, где Карамзин ведет речь о таких учреждениях, как Академия художеств, народные школы, Воспитательный дом и даже мудрая цензура97, служит ответом русских тем социальным институциям, которыми среди прочего так гордится Англия98. Но именно рассуждение о Екатерине-законодательнице позволило Карамзину в полной мере развернуть свою концепцию системы управления и отношений между личностью и государством. Карамзин живописал Екатерину II как царицу, предпочитающую разумные законы и отвергающую всякий деспотизм99.

Карамзин подробно прослеживает аргументы Екатерины II в пользу самодержавия, содержащиеся в ее “Наказе”, и готов проиллюстрировать справедливость ее слов примерами: он ссылается на злосчастное бессилие тогдашней Франции, где для спасения от внутреннего коллапса понадобился “корсиканский солдат”100. Приводя доводы в пользу самодержавия, Карамзин неожиданно подтверждает свою любовь к великим республиканцам в истории. Хотя сам он отвергал возможность осуществления идеальной республики в современном ему мире101 , он восхищался республиканскими добродетелями. И все же требования к личности в республике слишком высоки, а утрата гражданской доблести влечет за собой падение республики102.

Идея самодержавия как формы правления, соответствующей времени и единственно подобающей для России, пропагандировалась Карамзиным и в “Вестнике”. По возможности Карамзин всюду восхвалял Александра I как мудрого самодержца и связывал предстоящую славу России с его личным руководством и примером103. В частности, он предостерегал от того, как бы лживые царедворцы и советники не обманули Александра I относительно его истинных обязанностей перед его страной и не попытались посягать на его власть. В своей первой оде Карамзин говорил о таких льстецах104, а в статье о московском восстании 1648 г. он нарисовал образ доброго царя, юного отца своего народа, но предостерегал от услужливых мошенников и фаворитов105. В отличие от них, Карамзин занимал позицию законопослушного благонамеренного патриота106. Выстраивается образ России, управляемой мудрым самодержцем, под ним – дворянство, нарождающаяся буржуазия и крестьянство, все исполняют свой долг преданно и доблестно, с учетом вклада каждого члена общества в общее достояние и в соответствии с его положением: отбросив западные модели республик и конституционных монархий, Карамзин заменил их своей собственной самодержавной Аркадией.

За убедительными и вескими доводами Карамзина в пользу того, что Пушкин обозначил как “необходимость самовластья и прелести кнута”107, стоял его страх перед бунтом, перед тиранией одного человека или нескольких, а конкретнее – отсвет Французской революции, снова и снова приковывавшей к себе его мысль в течение десяти с лишним лет:

“Революция объяснила идеи: мы увидели, что гражданский порядок священ даже в самых местных или случайных недостатках своих; что власть его есть для народов не тиранство, а защита от тиранства, что, разбивая сию благодетельную эгиду, народ делается жертвою ужасных бедствий, которые несравненно злее всех обыкновенных злоупотреблений власти; что самое турецкое правление лучше анархии, которая всегда бывает следствием государственных потрясений; что все смелые теории ума, который из кабинета хочет предписывать новые законы нравственному и политическому миру, должны остаться в книгах вместе с другими, более или менее любопытными произведениями остроумия; что учреждения древности имеют магическую силу, которая не может быть заменена никакой силой ума; что одно время и благая воля законных правительств должны исправлять несовершенства гражданских обществ; и что с сею доверенностию к действию времени и к мудрости властей должны мы, частные люди, жить спокойно, повиноваться охотно и делать все возможное добро вокруг себя”108.

Он замечает, что все выдающиеся умы того времени ожидали “великих перемен и новостей в учреждении обществ”, но поняли, что “революция была злословием свободы”109. В качестве примера великого европейского ума, обольщенного Французской революцией, но однажды отвергнувшего ее, Карамзин выбрал для перевода статью Архенгольца о Клопштоке. Не только центральное рассуждение, отстаивающее близкий Карамзину взгляд на революцию, но и вся статья в целом напоминают карамзинские мысли о патриотизме и литературном творчестве:

“Клопшток, подобно всем искренним филантропам, всем людям ума необыкновенного, не эгоистам, но друзьям общего добра, был другом Французской революции, когда она казалась благодетельною переменою судьбы человеческой во Франции. Он вместе с другими надеялся, что народ сильный и просвещенный может быть для себя мудрым законодателем; многое, особливо вдали, имело тогда вид пленительный. Всего более человеколюбивое сердце его восхитилось славным определением Народного Собрания, что Франция навеки отказывается от завоеваний; определение, сделанное на заре сего великого происшествия, но скоро осмеянное и забытое новыми правителями Франции. Тогда, как благородные сердца с жаром хвалили его, Клопшток в оде своей к Людовику XVI сказал:

Век счастливый! И счастлив я,

Что видел я тебя!

Но сия ревностная любовь к новой свободе французов от следующих происшествий мало-помалу угасала и наконец, во время ужасов Конвента, совершенно исчезла”110.

Желание Карамзина изгнать прочь французское влияние очевидно уже из первого номера “Вестника”. В добавление к статье, озаглавленной “История французской революции, избранная из латинских писателей”, где ужасы и крайности всех стадий революции иллюстрируются цитатами из Тацита, Саллюстия и др.111, был дан отрывок “Альцибиад к Периклу”, полный явных аллюзий на ложную мудрость революционных вождей112. Третья статья, “Женские парики”, связывала фасоны париков с “несчастными жертвами” революции; Карамзин в статье “О легкой одежде модных красавиц XIX века”, напечатанной тремя месяцами позже, в апреле 1802 г., нападал на русских дам, подражающих бесстыдным француженкам, которые танцевали контрдансы на могилах своих отцов, мужей и любовников113.

Карамзин с сожалением говорит о цивилизации предреволюционных дней; он готов отмечать все, что свидетельствует о возвращении благородных нравов и любезности. Переведенные статьи “О привычке” и “Об учтивости и хорошем тоне”114 наряду с замечаниями о “дурном вкусе nouveaux riches” и пожеланиями увидеть вновь введенными “светские тонкости”115 напоминают карамзинский тезис 1793 г.: учтивость, вежество суть цвет общества; Карамзин не оставлял попыток привить эти качества русскому дворянству116.

Статьи о французах и о жизни в Париже, как и переводы французских источников более общего порядка, составляли значительную часть раздела “Литература и смесь” в “Вестнике”. Не удивительно, что политические судьбы Франции занимали важное место в разделе “Политика”. Именно этот раздел на деле оправдывал название журнала, информируя русскую публику о внутренних событиях в европейских государствах.

Однако это не были только переводы интересных статей из иностранной прессы; Карамзин был захвачен европейскими событиями, но в то же время стремился использовать зарубежный материал для освещения внутренних российских проблем. С этой целью Карамзин часто перепечатывал или вольно переводил иностранные оригиналы, так чтобы сторонний авторитет по видимости поддерживал мнения, которые сам он выразил в другом месте или считал невозможным высказать открыто. Эту технику убедительно продемонстрировал Ю.М.Лотман, опираясь на переводные статьи по самым разным темам117, но, не считая лотмановской статьи, переводы Карамзина, касающиеся политики, как и его собственные политические обзоры, почти не привлекали внимания исследователей.

Свои политические заметки Карамзин начал подробным обзором десятилетия, прошедшего после революции в Европе, где подчеркивал стремление всех стран к продолжительному миру и устойчивому образу правления. Внимание Карамзина привлекала в основном Франция, и в частности Наполеон. Наполеон царил в “Вестнике” и как личность, и как ключ к европейскому миру. Во вводной статье Карамзин характеризовал его как “нового Цесаря, нового Кловиса”118 и замечал:

“…опасные и безрассудные якобинские правила, которые вооружили против Республики всю Европу, исчезли в самом своем отечестве, и Франция, несмотря на имя и некоторые республиканские формы своего правления, есть теперь, в самом деле, не что иное, как истинная монархия”119.

Образ Наполеона – самовластного деспота, – кроме прочего, изменил отношение к Франции Павла I; Александр, хотя и осторожно добивался расположения английского правительства, был в то же время дружественно настроен по отношению к Наполеону. Карамзин, таким образом, отражал официальную линию, и вместе с тем отношение Карамзина к Наполеону отразило и многочисленные перемены во мнениях в 1800–1812 гг. Так или иначе, восстановление монархии Наполеоном, как казалось, в целом поддерживало карамзинский тезис об одной-единственной исторически оправданной форме правления для страны. Каждая статья “Вестника” содержала отсылки к Наполеону, в продолжение всей двухлетней издательской деятельности Карамзина более тридцати статей прямо касались Наполеона или его действий. Наполеон отвечал тем требованиям Карамзина к Великому Человеку, какие были высказаны в “Историческом похвальном слове Екатерине II”120.

Наполеон обладал тем, что Монтень называл “толикой безумия”121, без которой ничто великое не может существовать, ибо “основательное благоразумие никогда не бывало достоинством героев славолюбия”122. Хотя Карамзин считал Наполеона великим полководцем и вождем людей, он замечал в нем и определенные человеческие слабости, не позволявшие прославить его как великого и в то же время доблестного123. Вопреки всем изъянам Карамзин готов был воспеть Наполеона, особенно за то, что он восстановил авторитет церкви и помог развитию просвещения124.

Карамзин внимательно следил за новыми законодательными актами, как и за тем, как Франция поддерживала маниакальное увлечение конституциями, охватившее, в частности, Швейцарию и Италию. В 1802 г. Карамзин высказал пожелание, чтобы независимость была возвращена Швейцарии, поскольку “республиканская свобода и независимость принадлежат Швейцарии так же, как ее гранитные и снеговые горы; человек не разрушит дела природы”125. Так, когда Ландамман Алоиз Рединг организовал сепаратистское движение в малых кантонах Швейцарии, Карамзин был возмущен таким пренебрежением историей:

“Жаль, что такие жестокие властолюбцы имеют такое влияние на судьбу сих добрых, но простых людей, которые столько веков жили счастливо в союзе с большими кантонами, а теперь, следуя внушению одного злобного эгоиста, требуют разделения!”126

Последовавший конфликт в Швейцарии заставил его вновь повторить свое утверждение: без национальной доблести республика обречена:

“Вот почему монархическое правление гораздо счастливее и надежнее: оно не требует от граждан чрезвычайностей и может возвышаться над той степенью нравственности, на которой республики падают”127.

Враждебность Карамзина к Редингу продолжалась из номера в номер128, но в марте 1803 г. он перевел немецкую статью, где Рединга хвалили как самоотверженного, беззаветного патриота129. Это – хорошая иллюстрация того, как Карамзин старался представить объективную картину событий в Европе, причем собственная его точка зрения ясно излагалась в колонке “Известия и замечания”. Карамзин, таким образом, воспользовался немецким материалом для “внешней” критики и Франции, и Германии. Некоторые немецкие журналисты были явно настроены проанглийски и на все лады смаковали “ханжество” французской политики130; Карамзин сам находил удовольствие, выставляя французскую печать в неприглядном свете перед ее английской соперницей, уличая ее в частой лжи и клевете на противников131.

Интерес Карамзина к событиям в Англии служил противовесом его поглощенности Наполеоном; сам он ясно заявил то, что “в одной мы любопытствуем знать дела народные, а в другой дела Консула Бонапарте”132. Привлекал его прежде всего английский патриотизм, причем скорее в социальных установлениях, нежели в политических формах133. Он обычно подчеркивал, что наиболее часто превозносимые черты английской политической системы, особенно парламент и демократические выборы, не столь совершенны и не заслуживают подражания. В шутливой статье о выборах в Англии Карамзин процитировал замечание Руссо, что выборы – единственная пора, когда англичанин чувствует себя поистине свободным, но высказал опасения, что “сии выборы модно назвать только обрядом: министры невидимо управляют ими, соглашаясь однако ж с лучшими людьми в каждой округе”134.

Карамзинские политические заметки в “Вестнике” совпали с периодом краткого мира в Европе. Первый номер сообщал о предстоящей встрече в Амьене, а последние выпуски уже были полны предчувствием возобновления недавних столкновений. Когда Наполеон готовился к вторжению в Англию, Карамзин задавался вопросом, чья победа, Франции или Англии, обернется лучшим исходом для Европы; его восхищение Наполеоном вошло в противоречие с симпатиями к Англии:

“Англия употребляет во зло перевес морских сил своих; но кто пожелает, чтобы французы завоевали сию счастливейшую страну на земном шаре, страну, где царствуют мудрые законы и граждане благоденствуют?”135

Важно, впрочем, заметить, что ожидание нового европейского конфликта не вело Карамзина к отчаянию или скорби, как то было с событиями Террора и революционных войн. Причиной его относительного спокойствия была патриотическая вера в Россию и вновь обретенная независимость от Европы. Его уверенность основывалась не только на внутренней мощи и самосознании России, упрочившихся с приходом Александра, но и на том, какая миссия и какое влияние принадлежали России в Европе136.

Он гордо напоминал, что вмешательство России в дела Германии сделало ее “предметом всемирного почтения, всемирной доверенности”, что жители острова Корфу призвали русских на помощь и что даже Англия признала силу России137.

“Вестник Европы” предоставлял русской публике широкое разнообразие предметов для чтения, однако в журнале господствовала одна личность, пристрастия одного человека, сообщавшие изданию единство как стиля, так и постоянных тем и идей. В сравнении с “Московским журналом” “Вестник” – по большей части политический, а не литературный журнал; карамзинское стремление к культурному просвещению сопровождалось пропагандой вполне определенной социальной и политической системы, внутри которой могли осуществиться его идеи. Журнал был вестником европейских событий на том уровне, чтобы европейский опыт в положительном или отрицательном смысле показывал путь развития России; по сути, это завет человека, изучившего и усвоившего многое из европейской культуры, но теперь почувствовавшего тягу к перемене и желавшего вдохнуть в россиян сознание величия и могущества.

Сам Карамзин со школьных лет благополучно жил под влиянием западной литературы и мысли и в своей повести “Лиодор” (1792) легко признавал, что русские пока еще лишь учатся у Запада во всех областях, даже в литературе138. Сейчас он был уверен в своем положении писателя и в России, и за ее пределами; он был единственным из тогдашних русских авторов, получившим широкую известность на Западе, и в период 1797–1803 гг. переводы его “Писем”, повестей и статьей выходили на английском, греческом, датском, немецком, польском и французском языках139. На страницах “Вестника” Карамзин уделял внимание английским, немецким и французским версиям своих сочинений140, и именно из “Вестника” Иоганн-Готфрид Рихтер, переводчик “Писем”, брал статьи и повести для публикации в своих “Russische Miszellen” (1803–1804)141.

“Вестник Европы” занял исключительное место в истории русской журналистики как первый “толстый журнал”, и его значимость была сразу же признана современниками Карамзина. Вначале журнал вышел тиражом 600 экземпляров, но имел такой успех, что первый номер пришлось перепечатать, а ежемесячный тираж довести до 1200 экземпляров. Из похвал карамзинскому успеху самая, пожалуй, впечатляющая, из-за своей неожиданности, исходит от оппонента, шишковиста и декабриста Вильгельма Кюхельбекера, который в ссылке прочел сочинения Карамзина, написанные в XIX веке. Хотя взгляды его существенно расходились с карамзинскими142, он счел своим долгом признать заслуги “Вестника”:

“Должен признаться, что для того времени этот журнал чрезвычайно хорош; да и ныне он по занимательности занял бы не из последних мест между нашими изданиями, а по слогу чуть ли не первое”143.

“Увы. Принесли мне два тома карамзинского “Вестника” и два его преемников: какая разница! Должно отдать справедливость Карамзину, что он, как журналист, был мастер своего дела”144.

Перевод с английского Н.Н.Трубниковой

1 Вигель Ф.Ф. Записки: В 2 т. Т. I. М., 1928. С. 131 (цит. по: Вигель Ф.Ф. Записки. М., 2000. С. 78. – Пер.).

2 Арзамас и арзамасские протоколы. Л., 1933. С. 240 (цит. по: Арзамас. Сб.: В 2 кн. Кн. 1. М., 1994. С. 459. – Пер.).

3 Вигель. С. 125.

4 Греч Н.И. Записки о моей жизни. М.; Л., 1930. С. 190.

5 Во втором томе своего литературного альманаха “Аглая” (1795) Карамзин напечатал переписку Мелодора и Филалета, отражающую собственный мировоззренческий кризис писателя в связи с террором, воцарившимся во Франции. Мелодор у Карамзина – идеалист, утративший иллюзии, а Филалет – оптимист, защищенный житейской мудростью. Спор был продолжен в “Разговоре о счастии” (1797).

6 Сочинения Карамзина: В 3 т. Т. 1. СПб., 1848. С. 210 (Примечание: По возможности дальнейшие ссылки даются по этому изданию, включающему важнейшие статьи Карамзина из “Вестника Европы”: Карамзин, далее номер тома и номер страницы).

10 Там же. № 24. С. 319–325.

11 В задачи нашей статьи не входит анализ прозаических сочинений Карамзина, печатавшихся в журнале или вне его. Их важность, впрочем, признается в нескольких заслуживающих внимания исследованиях, напр.: Федоров В.И. “Историческая повесть” Карамзина “Марфа Посадница” / Уч. зап. Московского городского пед. ин-та. LXII. № 6. М., 1957. С. 109–120; Лотман Ю.М. Пути развития русской прозы 1800–1810-х годов / Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 104. Тарту, 1961. С. 3–57; История русского романа. I. М.; Л., 1962. С. 71–83; Канунова Ф.З. К эволюции сентиментализма Н.М.Карамзина (“Марфа Посадница” / Уч. зап. Томского гос. ун-та. № 50. 1965. С. 3–13. Канунова Ф.З. Эволюция сентиментализма Карамзина (“Моя исповедь”) / Роль и значение литературы XVIII века в истории русской культуры. XVIII век. Сб. 7. М.; Л., 1966. С. 286–290.

13 Там же. VI, декабрь, № 23. С. 228–229. (Новые взгляды Карамзина на критику были подхвачены Жуковским, который начал издавать “Вестник” с 1808 г.: “критика и роскошь дочери богатства: а мы еще не Крезы в литературе!” – Там же. 1808, январь, № 1. С. 9.)

15 Барсков Я.Л. Переписка московских масонов XVIII века, 1780–1792. Пг., 1915. С. 90. Зритель. II. СПб., 1792, июнь. С. 158–159.

16 Вестник Европы. VI. С. 228.

17 Макогоненко Г.П. Литературная позиция Карамзина в XIX веке // Русская литература. Л., 1962. № 1. С. 90.

18 Вестник Европы. VI. С. 229.

19 Там же. III. 1802, май, № 10. С. 103–119; VII. 1803, январь, № 2. С. 136–140; III. 1802, июнь, № 11. С. 242–244.

20 Там же. С. 244.

21 Там же. X. 1803, июль, № 13. С. 57–58 (ср. Cross A.G. N.M.Karamsin and BarthelОmy’s Voyage du jeune Anacharsis / Modern Language Review. LXI. 1966, July, No. 3. P. 467–472).

24 Там же. II. 1802, апрель, № 7. С. 232–236. (Ср. заметки Карамзина Дмитриеву о “Смехе и горе” Клушина в 1793: Письма Н.М.Карамзина к И.И.Дмитриеву. СПб., 1866. С. 36–37.)

25 Дело зашло так далеко, что Дмитриев написал стихотворение “Эпитафия эпитафиям, сочиненная одним из авторов эпитафий”: Вестник Европы. IX. 1803, май, № 9. С. 46. Уровень эпитафий можно оценить по тому, что Карамзину приходилось исправлять по две грамматические ошибки в двустрочной эпиграмме! – Там же. VIII. 1803, март, № 6. С. 140.

26 Второв Н. Гаврила Петрович Каменев // Вчера и сегодня. I. СПб., 1845. С. 50.

27 Карамзин. I. С. 610 (цит. по: Карамзин Н.М. Избранные статьи и письма. М., 1982. С. 115–116, далее Избр. статьи. – Пер.).

28 Там же. С. 615, 643–644, 647. (См. переписку Карамзина с Виландом в “Письмах”, где затрагиваются все три темы. Там же. II. С. 149.)

29 Вестник Европы. V. 1802, октябрь, № 20. С. 285. (В заметках о Кантемире в “Пантеоне” Карамзин поделил XVIII в. на четыре периода.)

31 Там же. С. 5.

32 Карамзин. III. С. 551–552.

33 Там же. С. 473 (цит. по: Избр. статьи. С. 96. – Пер.).

34 Там же. С. 474–475 (цит. по: Избр. статьи. С. 97. – Пер.).

35 Там же. С. 527 (цит. по: Избр. статьи. С. 101. – Пер.).

36 Там же. С. 528 (цит. по: Избр. статьи. С. 102. – Пер.).

37 Там же. С. 529 (цит. по: Избр. статьи. С. 102. – Пер.). Идея “писать как говорят” была поддержана наследниками Карамзина, в частности Батюшковым, но высказана была еще в 1778 г. Ф.Г.Кариным, последователем Сумарокова: Саитов В.И. Федор Григорьевич Карин. Один из малоизвестных писателей второй половины XVIII века / Библиограф. СПб., 1893, № 1. С. 16.

40 Там же. С. 126.

42 Там же. С. 167–168 (ср.: Карамзин. III. С. 609).

44 Карамзин. III. С. 552.

45 Там же. I. С. 384 (цит. по: Избр. статьи. С. 137. – Пер.).

47 Карамзин. I. С. 641 (цит. по: Избр. статьи. С. 133. – Пер.).

48 Вестник Европы. VI. 1802, ноябрь, № 22. С. 133 (подробный анализ изменения карамзинского отношения к народной литературе дан Н.Н.Трубицыным: Трубицын Н.Н. О народной поэзии в общественном и литературном обиходе первой трети XIX века. СПб., 1912. С. 328–332).

50 Карамзин. I. С. 424–425.

51 Там же. С. 470.

54 Там же. С. 48.

56 Там же. С. 55.

57 Там же. VIII. 1803, март, № 5. С. 39–42; апрель, № 7. С. 227– 229; № 8. С. 298–301; IX, май, № 10. С. 124–126; июнь, № 11. С. 235; № 12. С. 291–294; XII, ноябрь, № 23–24. С. 268–275.

58 О московском землетрясении 1802 года // Карамзин. III. С. 581–584.

59 Путешествие вокруг Москвы // Карамзин. I. С. 448–457; Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице // Там же. С. 458–501.

60 О тайной канцелярии // Там же. С. 419–426.

61 О московском мятеже в царствование Алексея Михайловича // Там же. С. 398–418.

62 Там же. С. 420–421, 487.

63 Там же. С. 422–423, 485.

64 Там же. С. 419.

65 Там же (Карамзин имел в виду А.Л.Шлёцера ).

66 Там же. С. 479.

67 В конце своего сочинения о Марфе Карамзин замечает: “Галерея славных россиянок может быть весьма приятным сочинением, если автор, имея талант и вкус, изобразит лица живыми красками любви к женскому полу и к отечеству. Нужно ли сказывать, кому надлежало бы приписать такое сочинение в наше время?” Там же. С. 387 (Цит. по: Избр. статьи. С. 139. – Пер.).

69 Карамзин. I. С. 424.

70 Пушкин А.С. Полн. собр. соч. XI. М.; Л., 1949. С. 120.

71 Карамзин. III. С. 607 (ср. письмо Карамзина Александру Тургеневу на ту же тему в сентябре 1816 г. // Там же. С. 740).

72 Там же. С. 505–507.

73 Там же. I. С. 361.

74 О новых благородных училищах, заводимых в России // Вестник Европы. II. 1802, апрель, № 8. С. 358–366; О новом образовании народного просвещения в России // Карамзин. III. С. 348–359; О верном способе иметь в России довольно учителей // Карамзин. III. С. 340–347; О публичном преподавании наук в Московском университете // Там же. III. С. 611–617.

76 Карамзин. III. С. 349.

77 Там же. С. 597.

78 Там же. С. 343–344.

79 Вестник Европы. IX. 1803, июнь, № 11. С. 197–199. (Позже Карамзин издал фрагмент из первой книги Глинки – “Храм Световида”, замысловатого изыскания насчет божеств славянской мифологии // Там же. X, август, № 15. С. 173–186.)

80 Карамзин. III. С. 616.

81 Там же. С. 399.

82 Там же. III. С. 591. (Ср.: там же. С. 580.) Цит. по: Карамзин Н.М. Избранные сочинения. Т. 2. М.; Л. 1964. С. 272–273, далее Избр. соч. – Пер.

83 Там же. С. 351.

84 Там же. С. 573–574, 350.

85 Там же. С. 573 (цит. по: Избр. соч. С. 292).

86 Там же. С. 570; I. С. 406.

87 В “Историческом похвальном слове Екатерине II” проводит четкое различение между философским теоретизированием и политической целесообразностью // Там же. I. С. 370.

88 Там же. III. С. 575 (цит. по: Избр. соч. С. 293).

89 Ср. сообщение Пушкина о разговоре с Карамзиным на эту тему и о том, как Карамзин с жаром отклонил подобное обвинение: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. XII. 1949. С. 306.

90 В более поздней статье Карамзин говорил, что острее всего Россия нуждается в полном тщательно составленном своде гражданского права, изложенном ясным и мудрым языком. Карамзин. III. С. 592.

91 Там же. I. С. 209.

92 Скабичевский А.М. Очерки истории русской цензуры (1700–1863). СПб., 1892. С. 86.

93 “Один с улыбкою умильной / Желал дела твои воспеть / И слов пустя поток обильный / Мнил славу Томаса иметь. /К романам, к пасторальну слогу / Имея страсть – скроил эклогу / И слово милая вклеил / Твои и лавры и трофеи / И храмы все, и мавзолеи / Слезою нежной окропил” // Русская старина. XCII. СПб., 1897, ноябрь. С. 306.

94 Карамзин. I. С. 280.

95 Карамзин. I. С. 289. (Неприязнь Карамзина к Польше явствует и из “Мнения русского гражданина”.)

96 Вернадский Г.В. Русское масонство в царствование Екатерины II. Пг., 1917. С. 236–238.

97 Он настаивал на необходимости цензуры, ибо разум способен отклоняться от истины; он с готовностью забыл цензорские эксцессы времен Екатерины и Павла.

98 Карамзин. II. С. 723.

99 Там же. I. С. 303–304.

100 Там же. С. 312.

101 Впрочем, верный теориям Монтескье и Руссо о приемлемости республики для небольшой страны, Карамзин поддерживал швейцарскую систему // Там же. I. С. 313, 320.

102 Там же. I. С. 312–313.

103 Там же. III. С. 345, 349, 357.

104 Там же. I. С. 202.

105 Там же. С. 402–403. (Ср. карамзинский перевод статьи, дающей похожий образ Людовика XVI: Вестник Европы. I. 1802, январь, № 1. С. 18–28.)

106 Там же. С. 203. (Ср. эпиграф к “Запискам о старой и новой России”.)

107 Этой эпиграммы на “Историю” Карамзина не включили в академическое издание сочинений Пушкина, но принадлежность ее Пушкину доказана Б.В.Томашевским: Пушкин. Исследования и материалы. I. М.; Л., 1956. С. 208–215.

108 Карамзин. III. С. 585–586. (Ср.: там же. II. С. 462–463.) Цит. по: Избр. соч. С. 268–269. – Пер.).

109 Там же. С. 586, 587 (цит. по: Избр. соч. С. 269–270).

112 Там же. С. 9–16.

113 Карамзин. III. С. 522.

116 Карамзин. III. С. 387.

117 Лотман Ю.М. Эволюция мировоззрения Карамзина (1789–1803) / Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 51. Тарту, 1957. С. 150–155.

118 Карамзин. I. С. 527.

119 Там же. С. 530 (цит. по: Избр. соч. С. 262). (Карамзин также перевел речь барона Неккера о преимуществах монархии перед республикой: Вестник Европы. V. 1802, октябрь, № 20. С. 301–319.)

120 Там же. I. С. 276–277. (Ср.: “Не народ французский, а провидение поставило сего удивительного человека на степень такого величия” – Вестник Европы. III. 1802, июнь, № 11. С. 270).

121 Цит. по: Карамзин. “Чувствительный и холодный” // Там же. III. С. 620.

122 Здесь Карамзин имеет в виду план Наполеона завоевать Англию. Вестник Европы. X. 1803, август, № 15. С. 230.

123 Карамзин. I. С. 552.

125 Карамзин. I. С. 536 (цит. по: Избр. соч. С. 266).

127 Там же, октябрь, № 20. С. 319–320.

130 В частности, Архенгольц. – Карамзин. II. С. 691.

131 Вестник Европы. II. 1802, апрель, № 8. С. 386; IV, август, № 15. С. 247; VI, ноябрь, № 22. С. 165.

133 См.: Cross A.G. Karamsin and England / Slavonic and East European Rewiew. XLIII. 1964. № 100. December, p. 101–106.

136 Карамзин. III. С. 590.

139 Пономарев С. Материалы для библиографии литературы о Н.М.Карамзине. СПб., 1883. С. 46–51.

140 Вестник Европы. VII. 1803, февраль, № 3. С. 229; X, август, № 15. С. 195–198; XI, октябрь, № 20. С. 291; XII, ноябрь, № 21– 22. С. 50.

141 Кулешов В.И. Из истории русско-немецких литературных связей (“Вестник Европы” Н.М.Карамзина и “Russische Miszellen” И.Г.Рихтера) // Славянская филология. V. М., 1963. С. 436–451.

142 “Со всеми мнениями Карамзина – историческими, литературными, философическими – невозможно быть согласным” // Кюхельбекер В.К. Дневник. Л., 1929. С. 88. (Цит. по: Кюхельбекер В.К. Путешествие, дневник, статьи. Л., 1979. С. 268. – Пер.)

143 Там же. С. 60–61. Цит. по: Кюхельбекер В.К. Путешествие… С. 147–148. Цитируется запись от 20 июня 1832 г. – Пер.

144 Там же. С. 64–65. (Непосредственными преемниками Карамзина в “Вестнике” были П.Сумароков, М.Т.Каченовский и Жуковский.) Цит. по: Кюхельбекер В.К. Путешествие… С. 156. Цитируется запись от 11 июля. – Пер.

Представляет собой немалый интерес. Писатель-сентименталист , индивидуалист, по существу своего темперамента, интересовавшийся сперва, главным образом, своей чувствительной душой, – он в александровскую эпоху явился в роли общественного деятеля-публициста. Целый ряд статей, отражающих живые интересы современности, Карамзин написал и напечатал в журнале «Вестник Европы» (1802-1830), главным редактором которого являлся.

Николай Михайлович Карамзин. Видеолекция

Программа этого журнала была гораздо шире, чем программа «Московского Журнала », отличавшегося исключительно литературным характером. «Вестник Европы» был органом политическим по преимуществу: вопросы русской жизни и политики европейских народов заняли в нем первое место. Посвящая в своем журнале немало страниц вопросам общественной жизни, Карамзин на первое место ставил всегда интересы русского общества, указывал его недостатки, старался пробудить в нем сознание национального достоинства.

Сам Карамзин явился главным вкладчиком статей в свой журнал, – с особым вниманием он останавливается на вопросах народного просвещения («Приятные виды, надежды и желания нынешнего времени», «О новом образовании народного просвещения в России»). Все меры правительства в этом направлении (учреждение учебных заведений, особенно сельских, образование министерства народного просвещения) встречают в нем умелого истолкователя для публики их значения. Он свободно дает в своем журнале советы правительству, как «иметь в России довольно учителей», делает указания о необходимости методического собрания гражданских законов. От правительства он требует уважения к «общественному» мнению. Рассуждение Карамзина «О любви к отечеству и народной гордости » рисует нам в его лице зрелого гражданина, который любит отчизну и знает ее прошлое и настоящее.

Эти настроения Карамзина особенно любопытны потому, что он, по духу, был человеком XVIII столетия, когда преклонение перед всем иностранным в русском обществе доходило до крайних пределов и вело за собой равнодушие к своему родному. Очевидно, велик был переворот его миросозерцания: из «космополита» той эпохи, когда императрица Екатерина уже начала проповедовать патриотизм, Карамзин сделался «патриотом» в то время, когда на русском престоле оказался «космополит» Александр.

Отдел «внешней» политики в «Вестнике Европы» заполнялся известиями о важнейших современных европейских событиях и суждениями о них. Эта «суждения» не всегда были оригинальны, – очень часто переводились они из лучших иностранных политических журналов. Конечно, главное место в этом отделе занимал Наполеон , звезда которого тогда высоко взошла. К нему Карамзин относился критически, отозвавшись о нем однажды так: «видно, что быть искусным генералом и хитрым политиком гораздо легче, нежели великим, т. е. героически-добродетельным человеком».

Собственно литературный отдел журнала составлен был, главным образом, из переводов всего лучшего, выходившего по части литературы во Франции, Англии, Германии. Сочинения русские печатались здесь со строгим выбором. На страницах «Вестника Европы» помещалась произведения Державина , Дмитриева, Василия Пушкина, Жуковского , самого Карамзина. Критический отдел отсутствовал: попытка Карамзина ввести критику на страницы его прежнего «Московского Журнала» не имела успеха. «Хорошая критика, – писал теперь Карамзин, – есть роскошь литературы», – она рождается «от великого богатства, а мы еще не Крезы».

НАЗВАВ СЕБЯ РЕДАКТОРОМ, Н. М. КАРАМЗИН ВПЕРВЫЕ ВВЕЛ У НАС ЭТО ПОНЯТИЕ. Один из первых русских литературнополитических журналов; издавался в Москве (1802- 1830), по две книжки ежемесячно. Основателем журнала был Н. М. Карамзин

В ЖУРНАЛЕ ПУБЛИКОВАЛИСЬ: В. А. Жуковский, Г. Р. Державин, И. И. Дмитриев, В. Л. Пушкин, К. Н. Батюшков, кн. П. А. Вяземский, Д. В. Давыдов и др. В 1814 в «Вестнике Европы» появились первые стихи А. С. Пушкина

Журнал был задуман как общественно-политический и литературный орган, призванный познакомить русских читателей с общественной и культурной жизнью Европы. В редакционной статье первого номера журнала сообщалось, что на страницах его будут публиковаться выдержки из 12 иностранных изданий. Этому способствовали личные интересы редактора. В молодости, путешествуя по Европе, Карамзин познакомился со многими известными европейскими учеными и писателями (Кантом, Виландом и др.), изучил французскую и немецкую литературу. Теперь он хотел ознакомить русских читателей с общественной и литературной жизнью Европы

Наряду с этим в журнале довольно широко освещались новинки русской литературы. В самостоятельный раздел были выделены политические новости. При этом журнал давал не сухую газетную информацию, а самостоятельное толкование фактов современной общественно-политической жизни. Здесь печатались не только статьи о международном положении, но и речи иностранных государственных деятелей, документы, письма и т. п. Карамзин прилагал много усилий для того, чтобы поднять значение этого отдела. И действительно, он отличался не только разнообразием и обилием материалов, но и живостью изложения

ОЦЕНКА ЖУРНАЛИСТСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ Н. М. КАРАМЗИНА В. Г. БЕЛИНСКИМ: «Какое разнообразие, какая свежесть, какой такт в выборе статей, - впоследствии восторженно писал Белинский, - какое умное живое передавание политических новостей, столь интересных в то время! Какая по тому времени умная и ловкая критика!»

При Карамзине и позднее «Вестник Европы» был выразителем взглядов либерального дворянства (те, кто выступал за постепенные реформы при сохранении монархии). В статьях «Вестника Европы» доказывалось, что наилучший образ правления - монархия, что именно этому строю Россия обязана своим величием, что русские крестьяне благоденствуют и т. д. Отрицательные явления русской жизни в журнале замалчивались

Из пяти главных составляющих, какие Карамзин запланировал для своего предыдущего журнала, три остались прежними – русские сочинения в стихах и прозе, переводы, занимательные анекдоты; четвертая – критические разборы русских книг – продолжилась в несколько урезанном, а потому менее интересном виде, а пятая – критика драматических произведений – исчезла полностью

Из новых или же старых, но примечательных литературных произведений Карамзин отбирал для перевода весьма немногие. Один раз он обратился к мадам де Жанлис, чья набожность, настойчивое морализаторство и нападки на “ложных” философов стали поводом для серии анекдотов, приводимых в разделе II журнала.

Приметой господствующих вкусов дня стал перевод сказки Огюста Лафонтена, который соперничал в популярности среди русской читающей публики с г-жой де Жанлис, Мармонтелем и Коцебу. Английские, французские и немецкие журналы снабжали Карамзина множеством восточных притч, назидательных историй и новых литературных мелочей.

Несмотря на ориентацию на иностранную литературу, новейшие сочинения самого Карамзина и его друзей обеспечивали журналу основную его литературную популярность. Иван Дмитриев, живший тогда в Москве в ссылке и тесно сотрудничавший с Карамзиным, регулярно давал в журнал стихотворения. Печатались поэтические произведения Г. Р. Державина, М. М. Хераскова, Ю. А. Нелединского-Мелецкого; Отдельного упоминания заслуживает переложение знаменитой “Элегии” Грея, выполненное В. А. Жуковским. Собственные стихи Карамзина, в частности, “Гимн глупцам”, “Меланхолия”, “К добродетели”. В “Рыцаре нашего времени”, “Марфе Посаднице”, “Моей исповеди” раскрылись поиски новых тем и повествовательных техник

КАРАМЗИН ПРИНЦИПИАЛЬНО ОТКАЗЫВАЛСЯ ПУБЛИКОВАТЬ В ЖУРНАЛЕ РЕЦЕНЗИИ И ДЕЛАТЬ ОБЗОРЫ ЛИТЕРАТУРНОЙ ЖИЗНИ В “Письме в редакцию”, которое он написал сам, Карамзин сформулировал свою позицию: “…точно ли критика научает писать? Не гораздо ли сильнее действуют образцы и примеры? И не везде ли таланты предшествовали ученому, строгому суду? La critique est ais. Оe, et l’art est difficile. Пиши, кто умеет писать хорошо: вот самая лучшая критика на дурные книги!”

В КОНЦЕ 1802 Г. ОН ВЫСКАЗАЛСЯ ЕЩЕ БОЛЕЕ НАСТОЙЧИВО: “Что принадлежит до критики новых русских книг, то мы не считаем ее истинной потребностью нашей литературы (не говоря уже о неприятности иметь дело с беспокойным самолюбием людей). В авторстве полезнее быть судимым, нежели судить. Хорошая критика есть роскошь литературы: она рождается от великого богатства; а мы еще не Крезы. Лучше прибавить что-нибудь к общему имению, нежели заняться его оценкою”

ОСНОВНУЮ ЧАСТЬ КРИТИКИ В “ВЕСТНИКЕ” СОСТАВЛЯЮТ ДВЕ БОЛЬШИЕ СТАТЬИ: ОДНА – И. И. ДМИТРИЕВА, ДРУГАЯ – Н. М. КАРАМЗИНА. Статья Дмитриева “О русских комедиях” – единственный случай критики драматических произведений в журнале: она развивает понятие тонкой комедии в отличие от грубого натурализма и обличает склонность к пошлым фарсам и комедиям.

СТАТЬЯ КАРАМЗИНА ПОСВЯЩЕНА ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВУ ИППОЛИТА БОГДАНОВИЧА Статья “О Богдановиче и его сочинениях” – важная веха в истории русской литературной критики. Карамзин попытался проследить развитие Богдановича как автора, проанализировать его главное сочинение, “Душеньку”, и сравнить ее с исходным образцом – лафонтеновской “Любовью Психеи и Амура”

Склонность Карамзина более снисходительно подходить к русской литературе, нежели он это делал в 1790 -х гг. , и связывать литературное развитие со стремлением послепетровской России к просвещению была очевидна уже в “Пантеоне российских авторов” (1801– 1802). Хотя это сочинение и задумано в царствование Павла I, дух его – преимущественно александровский. Карамзин дал обзор своего “Пантеона” в “Вестнике” и полностью опубликовал свои заметки о Прокоповиче, Тредиаковском и Ломоносове. Их предваряла попытка периодизации русской литературы XVIII столетия: “Феофан и Кантемир составляют сию первую эпоху; за нею следует эпоха Ломоносова и Сумарокова; третьею должно назвать время Екатерины Великой, уже богатое числом авторов; а четвертой… мы еще ожидаем”

КАРАМЗИНА УВЛЕКАЛИ НЕ ТОЛЬКО АПОЛОГИИ РАННЕЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ, НО И ТЕНДЕНЦИИ СОВРЕМЕННОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОЦЕССА. Четвертым периодом должно было стать царствование Александра I, которое он в программной статье “Вестника” описал как время: “…когда науки и художества в быстрых успехах своих обещают себе еще более успехов; когда таланты, в свободной тишине и на досуге, могут заниматься всеми полезными и милыми для души предметами; когда литература, по настоящему расположению умов, более, нежели когданибудь, должна иметь влияние на нравы и счастье”

Src="https://сайт/presentation/3/-43642795_161876487.pdf-img/-43642795_161876487.pdf-18.jpg" alt="КАРАМЗИН ПРЕДУГАДАЛ СТРЕМИТЕЛЬНЫЙ ПРОГРЕСС РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ: “Успехи литературы нашей доказывают великую способность русских."> КАРАМЗИН ПРЕДУГАДАЛ СТРЕМИТЕЛЬНЫЙ ПРОГРЕСС РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ: “Успехи литературы нашей доказывают великую способность русских. Давно ли мы знаем, что такое слог в стихах и прозе? И можем в некоторых частях уже равняться с иностранцами. У французов еще в шестом-надесять веке философствовал и писал Монтань: чудно ли, что они вообще пишут лучше нас? Не чудно ли, напротив того, что некоторые наши произведения могут стоять наряду с их лучшими, как в живописи мыслей, так и в оттенках слога? Будем только справедливы, любезные сограждане, и почувствуем цену собственного”

КАРАМЗИН ВЫСОКО ОЦЕНИВАЛ ВОЗМОЖНОСТИ РУССКОГО ЯЗЫКА “Язык наш выразителен не только для высокого красноречия, для громкой живописной поэзии, но и для нежной простоты, для звуков сердца и чувствительности. Он богатее гармониею, нежели французский; способнее для излияния души в тонах; представляет более аналогических слов, то есть сообразно с выражаемым действием: выгода, которую имеют одни коренные языки! Беда наша, что мы все хотим говорить по-французски и не думаем трудиться над обрабатыванием собственного языка: мудрено ли, что мы не умеем изъяснять им некоторых тонкостей в разговоре? ”

Карамзин вошёл в историю как великий реформатор русского языка. Его слог лёгок на галльский манер, но вместо прямого заимствования Карамзин обогатил язык словамикальками, такими, как: «впечатление» «влияние» «трогательный» «занимательный» «промышленность» «сосредоточить» «моральный» «эстетический» «эпоха» «сцена» «гармония» «катастрофа» «будущность»

Читающая публика высоко оценила журнал - первоначальный его тираж был вскоре увеличен с 600 экземпляров до 1200. Белинский ставил в заслугу Карамзину то, что он «размножил» читателей во всех классах общества и «создал русскую публику»

"СЕВЕРНАЯ ПЧЕЛА" - газета, негласный орган III Отделения, основана в 1825 г. Редактор-издатель с 1825- 1830 - Ф. В. Булгарин, с 1831- 1859 - Булгарин и Н. И. Греч, с 1860- 1864 - П. С. Усов. До 1831 выходила 3 раза в неделю, с 1831 - ежедневно. Пропаганда патриотизма и благонамеренности, утверждение охранительных тенденций - основное содержание газеты

«Северная пчела» пользовалась монополией помещения политических известий, всевозможнымиспособами выражая свое отвращение к конституциям, к парламентским ораторам Франции и Англии, представляя последних как крикунов и вольнодумцев, нуждающихся в полицейском внушении. Помимо внутренних и иностранных новостей газета печатала нравоописательные рассказы, библиографию, "смесь" и моды

Литературно-критическая часть отразила быструю эволюцию Булгарина от внешней близости к декабристам до литературной работы по заказу III Отделения. Начав литературный отдел печатанием произведений Пушкина и Рылеева и восторженной оценкой поэмы последнего "Войнаровский", она дошла затем до прямой травли Пушкина, помещая фельетоны, полные издевательских выходок по адресу поэта, упреков за прошлое "вольнодумство" и т. п.

В школе французских романтиков «Северная пчела» видела наследие французской революции, разрушительницу нравственности и устоев государственности. Творчество Гоголя характеризовалось газетой как изображение без всякой нравственной цели "заднего двора жизни человечества «. В критических статьях «Северная пчела» доходила не только до прямой ругани, но и занималась доносами на писателей. После Крымского разгрома в связи с радикализацией общественного мнения круг читателей газеты начал сокращаться. Попытка Усова преобразовать «Северную пчелу» по типу больших иностранных газет (формат, расположение отделов) не увенчалась успехом. В 1864 газета прекратила свое существование.

Исторический, политический и литературный журнал, издавался в Санкт. Петербурге с 1812 по 1852 гг. Первый редактор и издатель – Н. И. Греч До восстания декабристов журнал занимал либеральные позиции

В «Сыне Отечества» активно публиковались декабристы и близкие к ним по общественным и литературным взглядам авторы: В. А. Жуковский А. А. Дельвиг, П. А. Плетнев, А. А. Бестужев, Ф. Н. Глинка, А. С. Пушкин, П. А. Катенин, В. К. Кюхельбекер, П. А. Вяземский, А. С. Грибоедов, О. М. Сомов, К. Ф. Рылеев

Опубликованной в 1815 в «Сыне Отечества» статьёй «Обозрение русской литературы 1814 г. » Греч впервые ввёл в русской журналистике и литературной критике жанр годового обозрения; аналогичные обозрения впоследствии писали А. А. Бестужев, Н. А. Полевой, В. Г. Белинский и другие русские критики

Широкий резонанс имела полемика 1816 г. между Н. И. Гнедичем и А. С. Грибоедовым о творчестве В. А. Жуковского и национальной самобытности русской литературы, вызванная публикацией баллады П. А. Катенина «Ольга» (переделки баллады Бюргера «Ленора») До 1825 г. журнал был одним из наиболее влиятельных и популярных русских журналов; тираж достигал 1200- 1800 экземпляров

С 1825 г. соиздателем журнала стал. Ф. В. Булгарин. Одновременно Греч сотрудничал в журнале Булгарина «Северный архив» . В 1829 г. оба журнала были объединены в один под названием «Сын отечества и Северный архив. Журнал литературы, политики и современной истории» . Содержание, формат, периодичность журнала менялись. В 1837 г. году Греч и Булгарин продали журнал издателю А. Ф. Смирдину, оставив за собой функции редакторов. Смирдин привлёк к редактированию Н. А. Полевого. Позднее журналом руководили цензор Никитенко и Полевой (1841), Никитенко и Сенковский (1842), затем- прозаик, драматург, переводчик К. П. Масальский

С САМОГО НАЧАЛА ЗАМЫШЛЯЛСЯ КАК АЛЬТЕРНАТИВА «БИБЛИОТЕКЕ ДЛЯ ЧТЕНИЯ» О. И. СЕНКОВСКОГО Выходил в 1835- 39 гг. два раза в месяц. Издана 21 часть в 8 книжках. В 1835- 37 издавался «журнальной складчиной» литераторов и учёных, в основном участников распавшегося в 1828 московского кружка «любомудров» (В. П. Андросов, Е. А. Баратынский, И. В. Киреевский, А. И. Кошелев, Н. А. Мельгунов, Н. Ф. Павлов, М. П. Погодин, Д. Н. Свербеев, А. С. Хомяков, С. П. Шевырёв, Н. М. Языков и др.) Редактором был избран статистик, экономист и поэт Андросов.

К участию в «Московском наблюдателе» были привлечены также А. С. Пушкин (опубликовал в журнале стихотворения «Туча» , «На выздоровление Лукулла»), П. А. Вяземский, Н. В. Гоголь, А. И. Тургенев, В. И. Даль, А. Ф. Вельтман, Н. А. Полевой.

ПОСТОЯННЫЕ ОТДЕЛЫ «МОСКОВСКОГО НАБЛЮДАТЕЛЯ»: Словесность русская и иностранная, Науки, Искусства, Биографии, Критика и библиография, Промышленность, Современная летопись, Моды

Содержание публикаций «Московского наблюдателя» свидетельствует об оформлении приверженности вчерашних «любомудров» к теории «официальной народности» (Шевырёв, Погодин) и славянофильству (Хомяков, Кошелев). В 1835- 37 гг. литературные отделы «Московского наблюдателя» возглавлял Шевырёв, научные - Погодин. Неофициальным редактором журнала стал В. Г. Белинский, ранее сотрудничавший в журнале «Телескоп» и выступивший там со статьей «О критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя"» (1836). Белинский привлёк к сотрудничеству членов кружка Станкевича - К. С. Аксакова, М. А. Бакунина, М. Н. Каткова, В. И. Красова и др. , а также А. В. Кольцова, А. И. Полежаева, И. П. Клюшникова и др. За полтора года редакторства Белинский опубликовал в «Московском наблюдателе» около 120 работ (рецензий, обзоров, статей)

Ежемесячный журнал универсального содержания, выходивший в Санкт-Петербурге в 1834 – 1865 гг. Журнал основал издатель и книготорговец А. Ф. Смирдин. Редактором журнала был приглашён профессор Санкт. Петербургского университета и литератор О. И. Сенковский, которому было назначено необычно большое для того времени жалованье в 15 тысяч рублей (не считая платы за сотрудничество).

Разделение функций между издателем и редактором было новшеством в русской журналистике. Смирдин также впервые в русской печати ввёл твёрдый авторский гонорар- 200 рублей за лист, для знаменитых писателей до 1000 рублей и выше. На титульном листе печатался список из шестидесяти авторов, чьи учёные и литературные труды предполагалось помещать в журнале. За согласие известных писателей указать своё имя в списке сотрудников Смирдин также платил. Во второй год издания у журнала насчитывалось пять тысяч подписчиков, два года спустя их число выросло до семи тысяч человек. Большой тираж позволял удерживать сравнительно невысокую подписную плату - 50 рублей за год

Журнал словесности, наук, художеств, промышленности, новостей и мод «Библиотека для чтения» выходил с исключительной точностью 1 числа каждого месяца. Каждая книжка была объёмом 25 -30 печатных листов. Постоянными отделами были: «Русская словесность» , «Иностранная словесность» , «Науки и художества» , «Промышленность и сельское хозяйство» , «Критика» , «Литературная летопись» , «Смесь» ; каждый номер содержал также описание модных туалетов с картинкой мод.

Журнал был задуман как общественно-политический и литературный орган, призванный познакомить русских читателей общественной культурной жизнью Европы. В редакционной статье первого номера журнала сообщалось, что на страницах его будут публиковаться выдержки из 1 2 иностранных изданий. Этому способствовали личные интересы редактора. В молодости, путешествуя по Европе, Карамзин познакомился со многими известными европейскими учеными и писателями (Кантом, Виландом и др.), изучил французскую и немецкую литературу. Теперь он хотел ознакомить русских читателей с общественной и литературной жизнью Европы. Наряду с этим в журнале довольно широко освещались новинки русской литературы. В самостоятельный раздел были выделены политические новости. При этом журнал давал не сухую газетную информацию, а самостоятельное толкование фактов современной общественно-политической жизни. Здесь печатались не только статьи о международном положении, но и речи иностранных государственных деятелей, документы, письма и т. п. Карамзин прилагал много усилий для того, чтобы поднять значение этого отдела. И действительно, он отличался не только разнообразием и обилием материалов, но и живостью изложения. «Какое разнообразие, какая свежесть, какой такт в выборе статей, - впоследствии восторженно писал Белинский, - какое умное живое передавание политических новостей, столь интересных в то время! Какая по тому времени умная и ловкая критика!».1 К участию в журнале Карамзин привлек наиболее выдающихся литераторов тех лет: Державина, Хераскова, Нелединского-Мелецкого, Дмитриева, Жуковского, В. Л. Пушкина. В журнале был опубликован ряд повестей и самого Карамзина: «Моя исповедь», «Рыцарь нашего времени», «Марфа Посадница» и др. Читающая публика высоко оценила журнал - первоначальный его тираж был вскоре увеличен с 600 экземпляров до 1200. Белинский ставил в заслугу Карамзину то, что он «размножил» читателей во всех классах общества и «создал русскую публику».

Общественно-политическая позиция журнала определялась взглядами самого Карамзина. Мировоззрение будущего выдающегося писателя и ученого формировалось в эпоху подъема антифеодальной борьбы. Ребенком он пережил восстание Пугачева, в годы учения узнал об американской революции и создании республики - Соединенных Штатов Америки.

Молодым человеком, путешествуя по Европе, он стал свидетелем Великой французской революции. Однако события последней, особенно «крайности» революционного действия вызвали осуждение молодого Карамзина. Идеи революции он не принял, хотя не избежал и влияния французских философов и писателей конца XVIII века. Именно эти прогрессивные стороны его мировоззрения впоследствии будут привлекать к нему молодых современников - Пушкина и его друзей. Вместе с тем Карамзин был убежденным противником революционного преобразования общества, идей социального равенства (признавая в то же время равенство моральное), сторонником монархического правления в России. Однако монархизм его был монархизмом «дней александровых прекрасного начала», монархизм эпохи либеральных реформ. Идеи французских просветителей и монархические убеждения образовали своеобразный сплав. Так, Карамзин объявляет, «что самодержавие совместимо со свободой и начинает довольно решительно говорить и писать на эту тему».2 Сложная общественно-политическая позиция Карамзина определяет его отношение к крепостному праву. Не протестуя против закабаления крестьян, Карамзин тем не менее возмущается «тиранством» помещиков. Дворянский гуманист, он был сторонником широкого распространения просвещения, которое, как он считал, истребляет «злоупотребления господствующей власти». Поэтому большое место в «Вестнике Европы» отводилось вопросам народного образования. В статье «О новом образовании народного просвещения в России» Карамзин, горячо одобряя проводимую правительством реформу народного образования, особенно приветствует разрешение помещикам заводить сельские школы, которые, по его мысли, могут стать «истинным основанием государственного просвещения».

Горячо желая, чтобы дворянство стало в России главным поборником просвещения, Карамзин в то же время понимал слабость культурных потребностей своего времени. Дворяне, по его словам, «хотят чинов», купцы - богатства, поэтому он предлагает восстановить в университете бесплатное обучение для юношей недворянского происхождения, которые стремятся «к успехам самой науки». Та же мысль пронизывает статью «О книжной торговле и любви ко чтению в России». Пристально следя за новыми явлениями в культурной жизни России, Карамзин с удовлетворением отмечает распространение книжной торговли в начале XIX века, увеличение числа периодических изданий, но в то же время наблюдает - при сравнительно равнодушном отношении к прессе дворян - растущий интерес к ней со стороны «самых бедных людей». Подобный вывод еще раз подводит автора к утверждению необходимости народного просвещения. При этом проблему отечественного образования Карамзин связывал с задачами развития национальной культуры, что было особенно важно в период увлечения всем иностранным, особенно французским. Во втором номере «Вестника Европы» за 1802 год он писал о том, что «природный язык для нас важнее французского», «в одной России можно сделаться хорошим русским». И сомневался, могут ли вообще иностранные учителя «наставлять русских юношей в важных науках». В повести, помещенной в журнале также в 1802 году, Карамзин выводит как отрицательный пример героя, который «выучился по-французски и не знал народного языка своего»; в итоге, оторвавшись от родной почвы, «образовав ум, а не сердце», он превращается в злого, развращенного человека. Так тема образования в статьях Карамзина сочетается с идеей нравственного воспитания.

В 1804 году Карамзин, в связи с назначением придворным историографом, отходит от журнальной деятельности, посвящая себя целиком научным занятиям. После ухода Карамзина «Вестник Европы» постепенно меняет свое лицо: политические обзоры становятся меньше и суше, превращаясь в перечень политических событий; менее содержательной делается и литературная часть. Только во время непродолжительного руководства Жуковского журнал обновляется свежими силами. В нем в это время сотрудничают К. Н. Батюшков, Н. И. Гнедич, П. А. Вяземский. С 1811 года и до закрытия журнала редактором его стал М. Ткаченовский, при котором совершенно изменяется направление журнала. «Вестник Европы», в связи с обострением франко-русских отношений, занимает антифранцузскую позицию. В журнале все больше места отводится статьям по истории России, в которых идеализируются патриархальные черты русского быта. В соответствии с принятым направлением журнал участвует и в дискуссии о новом литературном языке, решительно выступая в защиту А. С. Шишкова и его сторонников. В 20-х годах, по меткому выражению А. Бестужева, «Вестник Европы» «толковал о старине и заржавленным циркулем примерял новое». Растеряв читателей, журнал прекратил существование в 1830 году.

16-го ноября, 1801 года, в №92 «Московских ведомостей» было напечатано объявление о новом издании: «С будущего января, 1802 года», говорит Карамзин в этом объявлении, «намерен я издавать журнал под именем «Вестника Европы», который будет извлечением из двенадцати лучших английских, французских и немецких журналов. Литература и политика составят две главные части его. Первая часть украсится всеми цветами новых произведений ума и чувства в Европе. Извлечения из книг, повести, любопытные анекдоты, разные открытия в искусствах и науках входят в план сего отделения. Политические известия будут сообщаемы в некотором систематическом порядке и как можно скорее. Для нашей словесности и критики назначается особливая статья», и пр.

В субботу, 4-го января, 1802 года, вышел первый номер «Вестника Европы», который начинается с письма к издателю. Это письмо едва ли не писано самим Карамзиным; в нем высказано отчасти направление журнала, цель и польза его: неизвестный сочинитель письма к издателю радуется его намерению издавать журнал для России «в такое время, когда сердца наши, под кротким и благодетельным правлением юного монарха, покойны и веселы; когда вся Европа, наскучив беспорядками и кровопролитием, заключает мир, который, по всем вероятностям, будет тверд и продолжителен; когда науки и художества в быстрых успехах своих обещают себе еще более успехов; когда таланты в свободной тишине и на досуге могут заниматься всеми полезными и милыми для души предметами; когда литература, по настоящему расположению умов, более нежели когда-нибудь должна иметь влияние на нравы и счастие». «Уже прошли те блаженные и вечной памяти достойные времена, когда чтение книг было исключительным правом некоторых людей; уже деятельный разум во всех состояниях, во всех землях чувствует нужду в познаниях и требует новых, лучших идей. Уже все монархи в Европе считают за долг и славу быть покровителями учения. Министры стараются слогом своим угождать вкусу просвещенных людей. Придворный хочет слыть любителем литературы. Судья читает и стыдится прежнего непонятного языка Фемиды и т. д.» Далее он говорит, что в России литература может быть еще полезнее, нежели в других землях: «чувство в нас новее и свежее; изящное тем сильнее действует на сердце и тем более плодов приносит. Сколь благородно, сколь утешительно помогать нравственному образованию такого великого и сильного народа, как российский; развивать идеи, указывать новые красоты в жизни, питать душу моральными удовольствиями и сливать ее в сладких чувствах со благом других людей!» «Сочинять журнал одному трудно и невозможно; достоинство его состоит в разнообразии, которого один талант (не исключая даже и Вольтерова) никогда не имел. Хороший выбор иностранных сочинений требует еще и хорошего перевода.»

Неизвестный автор письма, говоря о критике, советует издателю «быть не столько осторожным, сколько человеколюбивым. Точно ли критика научает писать? Не гораздо ли сильнее действуют образцы и примеры? И не везде ли таланты предшествовали ученому, строгому суду? Пиши, кто умеет писать хорошо: вот самая лучшая критика на дурные книги! Глупая книга есть небольшое зло в свете. У нас же так мало авторов, что не стоит труда и пугать их. Но если выйдет нечто изрядное, для чего не похвалить? … Таковы мои правила!» Письмо оканчивается мнением автора о политике, которая, он надеется, ко счастью Европы будет не весьма богата и любопытна, потому что гибель и бедствия государств то же для политики, что буря для Вернетовой кисти. Журнал выходил постоянно два раза в месяц; об успехе его можно судить по тому, что в том же году первая книжка была напечатана вторым изданием.

В течение года Карамзин наполнил журнал большей частью своими произведениями, некоторыми баснями И. И. Дмитриева, В. Л. Пушкина, одним стихотворением Державина и первым переводом «Сельского кладбища» В. Жуковского, который с большими изменениями был перепечатан в собрании его сочинений (издан. 1849 года). Намереваясь продолжать издание и в 1803 году, Карамзин напечатал статью «К читателям Вестника» (1802 г., №23, стр. 227), в которой развил первоначальное объявление об издании журнала; он высказал в ней свое желание, чтобы русские сочинения в стихах и прозе, помещаемые в Вестнике, могли бы без стыда для нашей литературы мешаться с произведениями иностранных авторов. «Мы не аристократы в литературе, смотрим не на имена, а на произведения. Что принадлежит до критики русских книг, то мы не считаем ее истинною потребностью нашей литературы, (не говоря уже о неприятности иметь дело с беспокойным самолюбием людей). В авторстве полезнее быть судимым, чем судить. Хорошая критика – есть роскошь литературы; она рождается от великого богатства, а мы еще не Крезы.» Статья оканчивается так: «Наконец скажем, что мы издаем журнал для всей русской публики и хотим не учить, а единственно занимать ее приятным образом, не оскорбляя вкуса ни грубым невежеством, ни варварским слогом. Честолюбие наше не простирается далее.»

В 1803 году «Вестник Европы» издавался по прежнему. Статьи Карамзина занимали большую часть журнала; Державин, И. И. Дмитриев, В. Л. Пушкин принимали в нем участие; и в этом же году в нем была напечатана повесть В. А. Жуковского «Вадим Новгородский», не перепечатанная в издании его сочинений 1849 года.

В продолжение двух лет, что Карамзин издавал «Вестник Европы», кроме статей: Смерть Шелехова; портрет любезной женщины; мысли о русских комедиях; прогулка молодой россиянки; сказка г. Измайлова; храм световидова; объявление о путешествии в Малороссию князя Ш.; письмо о законодательстве в отношении к России; письмо г. Фон-Визина к г. N. N. о сочинении Русского лексикона; речь г. Карамзина; разные известия о великодушных делах; описание Геттингенского университета и повесть Вадим, все остальное в прозе писано издателем.

Последняя книжка «Вестника Европы» 1803 года оканчивается обращением Карамзина к читателям Вестника, в котором объяснена причина, принудившая его прекратить издание. «Сею книжкою», говорит он, «заключается «Вестник Европы», которого я был издателем. В продолжении его не буду иметь никакого участия.

Изъявляю публике мою признательность. Я работал охотно, видя число пренумерантов. Вестник имел счастье заслужить лестные отзывы самых иностранных литераторов; многие русские сочинения переведены из него на немецкий и французский и помещены в журналах, издаваемых на сих языках. Милость нашего императора доставляет мне способ отныне совершенно посвятить себя делу важному и без сомнения трудному; время покажет, мог ли я без дерзости на то отважиться. Между тем с сожалением удаляюсь от публики, которая обязывала меня своим лестным вниманием и благорасположением. Одна мысль утешает меня, та, что я долговременной работой могу, (если имею какой-нибудь талант) оправдать доброе мнение сограждан о моем усердии к славе отечества и благодеяние великодушного монарха.» В именном его императорского величества указе, данном Кабинету от 31 октября, 1803 года, сказано: «Как известный писатель, Московского университета почетный член, Николай Карамзин язъявил нам желание посвятить труды свои сочинению полной истории отечества нашего, то мы, желая ободрить его в толь похвальном предприятии, всемилостивейше повелеваем производить ему в качестве историографа, по 2000 руб. ежегодного пенсиона из Кабинета нашего.»

С 1804 по 1807 год включительно, «Вестник Европы» издавал М. Каченовский; он держался программы, назначенной для этого журнала Карамзиным. В 1805 году (№16, стр. 321) Каченовский напечатал объявление об издании «Вестника Европы» в 1806 году; в этом он говорит, что в вышедших 16 книжках Вестника 1805 года, все в прозе писано им самим, кроме статей: Рюрик; о музее г. Дубровского; о красноречии Бридена; письмо о языке древних сарматов; два письма из Грузии и статья о благости владетелей. На 1808 год Каченовский передал редакцию журнала В. А. Жуковскому, чтобы: «вновь выступить на оставляемое им поприще, когда исполнит некоторые обязанности по части учебной при Московском университете и гимназии.» Жуковский издавал «Вестник Европы» один с 1808 года по №20, 1809 года; с №21 по 1811 год он издавал его вместе с Каченовским. 1808 год начинается с письма из уезда к издателю, написанного самим Жуковским; в этом письме он говорит об обязанностях журналиста, о любви к чтению и выборе его в России. Вот несколько отрывков из этого письма:

«Русские, говоря о тех, которые не знают иностранных языков и ограничиваются одной отечественной литературой, любят читать; но судя по выбору чтения и книгам, которые предпочтительно печатаются перед другими, читают единственно для рассеяния… Покуда чтение будет казаться одним посторонним делом, которое позволено пренебрегать; пока не будем уверены, что оно принадлежит к одним из важнейших и самых привлекательных обязанностей образованного человека, до тех пор не можем ожидать от него никакой существенной пользы, а романы, самые нелепые, будут стоять на первой полке в библиотеке русского читателя. Пускай воспитание переменит понятия о чтении! Пускай оно скажет просвещенному юноше: «Обращение с книгою приготовляет к обращению с людьми. И то, и другое равно необходимы.

В России, при сильной охоте читать и таком нестрогом выборе чтения, хороший журнал мог бы иметь самые благодетельные действия; к услугам журналиста богатства литературы чужестранной и собственной, искусства и науки, единственное условие – разборчивость. Политика в такой земле, где общее мнение покорно деятельной власти правительства, не может иметь особенной привлекательности для умов беззаботных и миролюбивых.»

О критике Жуковский разделяет мнение Карамзина и даже повторяет его слова, сказанные в 1802 году: «Какую пользу может приносить в России критика? Что прикажете критиковать? Посредственные переводы посредственных романов? Критика и роскошь – дочери богатства, а мы еще не Крезы в литературе .» Несмотря на это, в объявлении об издании «Вестника Европы» в 1810 году был помещен особенный отдел критики; это вызвало письмо к издателям Вестника: О критике (1809 г. №21, стр. 33), подписанное В. (Жуковский?). Тут высказано мнение, что разуметь под критикой и каковою она должна быть.

В объявлении об издании «Вестника Европы» на 1810 год сказано, что расположение книжек по новому плану должно быть следующее.

Структура журнала

Вестник Европы» - российский литературно-политический двухнедельный журнал. «Вестник Европы» издавался в продолжение 29 лет (1802 – 1830), два раза в месяц, по 24 книжки (6 частей) в год, в 8 д. л. Н. Карамзин издавал первые два года; П. Сумароков – 1804; М. Каченовский – 1805, 1806 и 1807; В. Жуковский – 1808; М. Каченовский и В. Жуковский – 1809 и 1810; М. Каченовский – 1811, 1812 и 1813; В. Измайлов – 1814, а с 1815 по 1830 г. включительно «Вестник Европы» издавался от Московского университета под редакцией М. Каченовского. Все издание состоит из 174 частей. Журнал состоял из двух разделов: «Литература и смесь» и «Политика». В разделе «Литература и смесь» было не много чистой литературы. В основном – публицистика, исторические заметки, сообщения о происшествиях и новостях.

В «Политике» освещалась политическая и военная ситуация в мире, печатались документы (речи, письма).

В соответствии с названием «Вестник Европы» имел не много отечественных новостей.

– Статьи с краткими аннотациями и Литература . (взято из «Указателя к Вестнику Европы». М. П. Полудетского 1861 год

Политическая концепция Карамзина.

Начало творческого пути Н. М. Карамзина связано с литературным поприщем. Он принимал активное участие в издательской деятельности, а также заявил о себе как писатель и родоначальник нового направления в литературе – сентиментализма. В 1803 г. Кар
амзин расстается с издательством и сосредоточивает свое внимание на создании «Истории государства Российского». Для осуществления своих замыслов он получает от Александра I звание историографа, пенсию и на двадцать три года, по выражению поэта П. Вяземского, «постригается в историки». Успех каждого тома карамзинской истории был огромным. «Древняя Россия,– писал А. С. Пушкин,– была найдена Карамзиным как Америка Колумбом». Современники с изумлением увидели, что Карамзин обличает деспотизм уже «не вмале и не в прикровении словес», а открыто и гневно осуждает тиранов и тиранический образ правления. Девятый том карамзинской истории, посвященный разоблачению тиранического царствования Ивана IV, был восторженно встречен русским обществом.

Свою политическую концепцию Карамзин высказывал еще в издаваемом им «Вестнике Европы», который был практически первым политическим журналом в России, где, наряду с публикациями политических сочинений античных, французских, английских авторов, Карамзин излагал и свои взгляды относительно форм правления, политических режимов, содержания законов и т.д. Но последовательную и подробную разработку его политическая концепция получила именно в «Истории государства Российского», а конкретизацию – в «Записке о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях», составленной на имя царя Александра I в 1811 г.

Главной темой «Записки» было исследование форм правления, наиболее пригодных для России. На примере анализа правления Ивана IV Карамзин подверг аргументированной критике тиранию. Он осудил незаконное «свирепствование» этого царя, погубившее целые города и множество подданных, и в целом характеризовал его царствование «как омрачение России ужасами мучительства», отметив, что результатом подобной тирании стало не только повсеместное «запустошение земель», приведшее к «оскудению жизни всех людей», но и глубокое падение нравов, наступившее вследствие воздействия на подданных страхом насильственной смерти. Теоретически Карамзин характеризовал тиранию как образ правления, при котором нарушаются естественные, положительные и нравственные законы.

В своих рассуждениях о форме правления Карамзин неоднократно подчеркивал, что в душе он республиканец, добавляя при этом, что вполне возможно оставаться республиканцем и при монархии. Само понятие республики как организации государственной и общественной жизни для него означало достиже-г ние свободы и безопасности всеми гражданами при высоком нравственном статусе общества. Реальный уровень нравственности людей, степень их политической грамотности являются теми показателями, которые определяют, к какой форме правления подготовлена та или иная страна. Например, Франция, которая так жаждала республики, не была к ней готова и потому в конечном итоге подчинилась Бонапарту, и последний, по мнению Карамзина, не был похитителем власти, а напротив, носителем истинной монархии, проводящим «благодетельную политику».

Идеалом Н. М. Карамзина был сильный монарх (не обязательно наследственный), опирающийся в своей деятельности на законы и принимающий меры к нравственному воспитанию и политическому просвещению народов своей страны. Предпочтение к монархическому образу правления у Карамзина мотивируется также и географическими факторами. Историк полагал, что обширность территории России, численность ее народонаселения и былое историческое величие предопределили ее к монархии.

Карамзин считал, что историческое преодоление раздробленности в XIII–XIV вв., свержение татаро-монгольского ига и образование единой и независимой страны с централизованной властью и управлением во многом явилось результатом деятельности великих московских князей, обладавших единодержавной властью.

Карамзин противник разделения властей. «Две власти в одной державе суть два грозные льва в одной клетке, готовые терзать друг друга». Государь соединяет в одном лице все власти, поскольку «наше правление есть отеческое и патриархальное» и особа монарха представляет образ отечества. Всю социальнополитическую систему страны он представлял формулой: «Дворянство, Духовенство, Сенат и Синод как хранилище законов, над всеми Государь – единственный законодатель, единственный источник власти», а потому «Самодержавие есть Палладиум России; целостность его необходима для ее счастья». Однако не следует считать, что Карамзин не желал никаких перемен в нынешнем состоянии Российского государства. В «Записке» он писал: «Я не безмолвствовал о налогах в мирное время, о нелепой… системе финансов, о грозных военных поселениях, о странном выборе некоторых сановников, о министерстве Просвещения или затмения, о необходимости уменьшить войско, воюющее только в России… и наконец, о необходимости иметь твердые законы гражданские и государственные».

Расхождения предложений Н.М. Карамзина с проектами М. М. Сперанского заключались не в содержании их политических взглядов (оба хотели «учредить Россию на законах непременных»), а в способе их реализации. Сперанский предложил реформу государственных преобразований, предусматриваювдую существенные изменения в устройстве основных институтов и учреждений власти и управления в стране. Карамзин же полагал, что «дела не лучше производятся… чиновниками другого названия… так как не формы, а люди важны». Дело не сдвинется учреждением Государственного совета (Государственный совет образован по проекту Сперанского в 1810 г.) и министерств. Величие царствования Петра I не в создании Сената с коллегиями, а в приближении «мужей знаменитых и разумом честных… не только в республиках, но и в монархиях кандидаты должны быть назначаемы единственно по способностям». В вопросах назначения и подбора чиновников на государственную службу Сперанский, кстати, придерживался тех же взглядов, но Карамзина раздражало «увлечение формой», результаты которого он усматривал в программах образования новых представительных учреждений, реализующих в своей деятельности принцип разделения властей.

Власть на местах должна быть представлена губернаторами, для чего Карамзин советовал найти пятьдесят умных и компетентных людей, которые «ревностно станут блюсти вверенное каждому из них благо полумиллиона России», и если «там дела пойдут как должно, то министры и Совет могут отдыхать».

Много внимания в «Записке» уделено критике государственного аппарата. Карамзин отмечал его некомпетентность, взяточничество чиновников всех рангов, полную безответственность лиц, облеченных высшими властными полномочиями. Перестройку этого звена государственного управления он видит не в создании новых учреждений, а в подготовке грамотных, специально обученных кадров. Чиновников, при расстановке их на должностях, следует правильно организовать, т.е. распределить по чинам в соответствии со знаниями и способностями и всемерно поощрять к выполнению их служебного долга системой наград и наказаний. Главное же начало хорошего управления состоит в ослаблении прерогатив центральной власти и расширении полномочий власти на местах, ибо только местной власти известно истинное положение дел в провинции.

Предъявляя высокие требования к личности, поставленной по воле бога над людьми, Карамзин считал, что предпочтительнее полагаться на нравственные качества правителя, нежели на те законы, которыми в западных странах принято ограничивать монарха. Однако это не отказ от принципа законности в деятельности верховной власти в стране. В данном случае, упоминая «западные законы», он скорее имеет в виду новшества, достигнутые революционным путем, к которым Карамзин относился отрицательно, причем он опасался не только революций, но и серьезных реформ, полагая, что эти мероприятия не способны разрешить проблемы, стоящие перед Россией. Здесь «более требуется мудрости хранительной, нежели творческой… новости идут к новостям и благоприятствуют необузданности произвола». Однако Карамзин не противопоставлял Россию Западу, напротив, «он,– по мнению историка С. Ф. Платонова,– мыслил Россию как одну из европейских стран и русский народ как один из равнокачественных с прочими нациями». Не впадал он и в другую крайность, «не клял Запада во имя любви к Родине», но не хотел и забывать собственную историю и унижать свой народ. «Россия,– писал Н. М. Карамзин,– существует уже более тысячи лет и не в образе дикой Орды, но в виде государства великого», поэтому он советовал бережно относиться к «древним учреждениями и нравам». Здесь Карамзин как бы продолжил мысль дипломата XVII в. А. Л. Ордина-Нащокина о том, что «не стыдно доброму навыкать со стороны», но при этом свои порядки и нравы следует беречь и уважать.

В своем правопонимании Карамзин придерживался естественно-правовой теории, утверждая, что в нравственном государстве законы гражданские должны полностью соответствовать законам естественным.

Историк подчеркивал ответственность работы законодателя, которому при подготовке новых законопроектов следует тщательно рассматривать «все вещи с разных сторон, а не с одной, иначе, пресекая зло, он может сделать еще более зла». Он отмечал также назревшую необходимость современного пересмотра всех российских законов путем проведения инкорпо-ративных и кодификационных работ. Карамзину хотелось видеть издание обширного Свода законов, в котором бы законы были систематизированы и снабжены комментариями. Необходимость в проведении таких работ давно назрела, так как многие законы устарели и даже стали вредными, поэтому следует некоторые из них «исправить… в особенности же уголовные, жестокие и варварские… но они существуют к стыду нашего законодательства ».

Но более, нежели на законы, автор «Записки» полагался на распространение просвещения и нравственное воспитание народа. Однако взгляды его отличались непоследовательностью. Так, с одной стороны, он выступал сторонником просвещения и желал бы широко распространить в стране политические и исторические знания (и сам всемерно содействовал этому), а с другой – критиковал принятую в западноевропейских странах систему просвещения, считая ее излишне теоретической и оторванной от практической деятельности. Карамзин полагал, что «в России нет охотников для высших наук», купцам нужна арифметика, стряпчим и судьям – основы юриспруденции, а не познания в римском праве, ибо современный уровень отечественной науки еще не подготовлен к восприятию «общих знаний», сейчас необходимо для пользы отечества от каждого человека единственно требовать нужных для той службы знаний, которой он желает себя посвятить». В такой форме Карамзин возражал Сперанскому, предложившему «введение экзаменов на чин» в целях повышения общей образованности и компетентности русских чиновников.

Карамзин уделил внимание и сословной организации общества, в структуре которого он выделял: духовенство, дворянство, купечество, крестьянство и прочий народ.

Дворянство он рассматривал как сословие, пользующееся особыми привилегиями, обеспеченное уважением и достатком. Дворяне должны занимать высокие посты в армии и на государственной службе, но тем не менее Карамзин всегда повторял, что и для низких сословий нельзя «заграждать пути» к чинам и званиям, если они обладают способностями и имеют «превосходные знания».

Духовенство – «учительное сословие», и поэтому оно должно обладать высоким нравственным потенциалом и образовательным уровнем. Его следует хорошо обучать в специальных заведениях и достаточно обеспечивать.

В определении положения крестьян и дальнейших перспектив развития крестьянства как основного сословия России суждения Карамзина противоречивы. Будучи сторонником естественно-правовой концепции, Карамзин признавал за каждым человеком его неотъемлемое, естественное право на свободу и в связи с этим считал что Борис Годунов был не прав, когда укрепил за господами вольных крестьян (Карамзин имеет в виду перепись населения, проведенную при Федоре Иоанновиче, когда правителем был Годунов, а затем введение урочных лет). Крестьяне по справедливости, отмечал он, «могут требовать прежней свободы», но современное их состояние бесперспективно, ибо земель у них нет и, получив свободу, они не смогут ее реализовать, так как вынуждены будут оставаться на прежней земле и работать у тех же помещиков, так что «в их жизни мало что изменится». К тому же отмена крепости может вызвать и определенные беспорядки, ибо, получив свободу, крестьяне начнут себе подыскивать других владельцев, в результате поля останутся невозделанными и, прежде всего, потерпит убыток казна. Между тем хлебом снабжают страну помещики, а не «вольные хлебопашцы». Кроме того, крестьяне, лишившись узды, начнут «пьянствовать и злодействовать». Монарх же в сохранении порядка в стране полагается на дворян, которые «опора трона и хранители порядка и тишины в стране», и если поколебать существующее положение, то государству может угрожать гибель.

Облегчение участи крестьян Карамзин ожидает не от отмены крепостного права, а от установления над крестьянами «благоразумной власти помещика»: введения умеренного оброка, законного определения размеров барщины, хорошего личного обращения и т.д. Власть помещиков над крестьянами в целях недопущения злоупотреблений он предлагал поставить под контроль губернаторов и в случаях выявления недостойного поведения дворян учреждать над ними опеку.

Предложенные Карамзиным мероприятия успеха не обещали. По-видимому, он не понимал всей бесперспективности крепостного права для экономического развития России.

Во внешнеполитических отношениях Карамзин придерживался мирной ориентации. «Политическая система московских государей заслуживала удивления своей мудростью, имея целью одно благоденствие народа; они воевали только по необходимости, всегда готовые к миру – восстановив Россию в умеренном величии, не алкали завоеваний неверных или опасных, желая сохранять, а не приобретать». В организации современной армии Карамзин усматривал необходимость перемен: сокращения ее численности, уничтожения военных поселений и «уменьшения строгости в безделицах».

«Записка» произвела большое впечатление на Александра I, поскольку содержала серьезную критику действительности и требования перестройки всего государственного аппарата. В силу этих причин «Записка» осталась неизвестной для современников.

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования

РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ГУМАНИТАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ИНСТИТУТ МАССМЕДИА

ФАКУЛЬТЕТ ЖУРНАЛИСТИКИ

Кафедра литературной критики

ЖУРНАЛ «ВЕСТНИК ЕВРОПЫ» Н.М. КАРАМЗИНА: ОСНОВНЫЕ ИДЕИ, ЖАНРЫ,

КРУГ СОТРУДНИКОВ

Специальность 021400 «Журналистика»

Студентки 1-го курса очной формы обучения

Москва 2009

Введение……………………………………………………………………………………………………………………………………3

Основная часть

• 
  История создания журнала………………………………………………………………………………………….5
• 
  Круг сотрудников и содержание журнала…………………………………………………………………..7
• 
  Основные идеи журнала………………………………………………………………………………………………9
• 
  Журнал «Вестник Европы»: основные жанры……………………………………………………………14

Заключение……………………………………………………………………………………………………………………………..19

Список источников и литературы…………………………………………………………………………………………..20

Введение.

Тема настоящей курсовой работы – «Журнал «Вестник Европы» Н. М. Карамзина: основные идеи, жанры, круг сотрудников». С самого начала журнал был очень популярен, он выходил два раза в месяц небывалым для той эпохи тиражом - 3600 экземпляров, регулярно издавался в течение 28 лет. Но все же основателем его стал Карамзин и со сменой редактора в 1804 году это уже было издание иного рода.

Принимаясь за данную работу, я определила для себя следующие задачи. Во-первых, я хотела определить, в какой период своей жизни решил Николай Михайлович приступить к работе над этим изданием, что происходило в его жизни незадолго до этого и ради чего он прекратил эту работу. Во-вторых, я хотела разобраться, какие именно идеи Карамзин пытался донести до общественности, ради чего он начал трудиться над «Вестником Европы». В-третьих, я решила определить круг сотрудников и соратников, которые помогали Николаю Михайловичу в работе над этим издания. В-четвертых, я изучила те жанры, которые были использованы в журнале.

Цель моей работы – определить, какое место в жизни и творчестве Карамзина занимал труд над «Вестником Европы». Ведь ко времени начала издания этого журнала Карамзин уже сыскал славу писателя, а сразу после того, как он оставил место редактора в «Вестнике …», он стал придворным историографом, человеком, которому Александр I поручил написание истории родной страны.

В XXI веке трудно рассуждать об актуальности данной темы – «Вестник Европы» издавался в самом начале XIX века. Но стоит заметить, что XIX век – важная страница в истории русской публицистики, в эту эпоху работали такие одаренные русские критики, публицисты, издатели, как Н. А. Полевой, К. Ф. Рылеев, А. А. Бестужев, А. И. Герцен, Н. П. Огарев, В. Г. Белинский, Н. А. Некрасов, Н. Г. Чернышевский, А. Н. Добролюбов, М. Е. Салтыков-Щедрин, Ф. М. Достоевский и другие. Рассматривать историю русской журналистики без должного внимания к этому периоду нельзя, в то же время нельзя и отрицать наличие публицистики в XVIII веке. Карамзин и его «Вестник Европы» был неким мостом из одного века в другой, поскольку и издавался журнал на рубеже веков, в то время как сам писатель жил, получил образование в XVIII столетии. Мало того, сам журнал был значимым явлением не только благодаря имени его издателя: его читали и много после того, как номер выходил, журнальные книжки находились в обращении десятилетиями. Он выражал идеи, который витали в воздухе, которые бродили в умах. Эти умонастроения занимают историков, поскольку спустя чуть более чем 20 лет произойдет восстание декабристов, а почва для этого события готовилась много раньше.

Под редакцией Карамзина было выпущено 44 номера журнала «Вестник Европы». Для написания данной работы я прочитала каждый из них и составила общее представление об издании, а также о провозглашаемых на его страницах идеалах и пропагандируемых идеях, и о том, что было дозволено опубликовывать цензурой. По биографии самого Карамзина можно определить, как власть относилась к литераторам и публицистам того времени. Обо всем этом я расскажу в основной части работы.

Нельзя сказать, что литературы по этой теме необозримо много. Есть несколько исследователей непосредственно творчества Карамзина: Евгений Иванович Осетров и Юрий Михайлович Лотман. Однако их монографии не были посвящены кокретно интересующей мне теме. Так, в книге «Три жизни Карамзина» Е. Осетров повествует о жизни Карамзина в целом, рассматривает ее на культурном фоне отечественой и западноевропейской истории. В этой книге периоду работы над «Вестником …» посвещено менее одной главы. Осетров считает нужным лишь обозначить некоторые идеи Карамзина и привести примеры.

М. Ю. Лотман в книге «Сотворение Карамзина» рассматривает жизнь писателя как будто под микроскопом, раскладывает ее по полочкам, пишет «биографию души». Однако такой подход к теме не подразумевает подробного разбора формы журнала, его жанрового наполнения. Лотмана политическая тема этого журнала увлекает больше, чем круг сотрудников и литературные произведения, напечатанные в журнале.

Помимо этого я использовала книгу василия Осиповича Ключевского «Исторические портреты». Среди личностей, которые заинтересовали историка, был и Карамзин. Но его автор рассматривает с точки зрения вклада в историческую науку. К журналу это имеет не самое прямое отношение, больше говорится об «Истории государства Российского». Но, как я выяснила в ходе написания этой курсовой работы, истоки, начало работы над этим монументальным трудом были заложены еще во время издания «Вестника …». Книга «Исторические портреты» была интересна в плане составления собственной точки зрения и оценивания творчества Карамзина как историка.

Дополнительно я привлекла такие источники как «История русской журналистики XIX века» Б. И. Есина и «История русской литературы XIX века» В. И. Кулешова. В этих изданиях я находила необходимую информацию для написания главы о круге сотрудников журнала.

^ Основная часть.

Глава1. История создания журнала.

В ноябрьском номере «Московских ведомостей» в 1801 году было напечатано следующее заявление Карамзина: «С будущего января 1802 года намерен я издавать журнал под именем «Вестник Европы», который будет извлечением из двенадцати лучших английских, французских и немецких журналов. Литература и политика составят две главные части его. Первая часть украсится всеми цветами новых произведений ума и чувства в Европе… Политические известия будут сообщены в некотором систематическом порядке и как можно скорее ». Идея создания журнала принадлежит не самому Карамзину, а Ивану Васильевичу Попову – одному из арендаторов Московской университетской типографии, который предложил Николаю Михайловичу взять на себя его редакцию. Тогда же была обговорена сумма оплаты Карамзину: 3000 рублей в год. Это был первый случай оплаты редакторского труда.

Как видно, сам Карамзин понимал, что заниматься чем-то неслыханным для России: никогда раньше национальных политических журналов не было, хотя и предпринимались попытки: например, в 1790 году ученик Новикова П. А. Сохацкий начал издавать «Политический журнал» (с переменой названия выходил до 1830 года), но это было полностью переводное предприятие - дословная копия гамбургского консервативного издания. Никакой роли в русской общественной жизни журнал этот не сыграл.

Журнал Карамзина, напротив, был очень популярным, причем с первого выпуска. Во многом это обуславливалось известностью самого Карамзина: к тому времени уже состоялась публикация «Писем русского путешественника» (1791-1792) и повести (1792), которые прославили писателя. Но успех мероприятия превзошел все ожидания. Периодика XVIII в. не являлась долговременной, а журнальные рубрики (критика, политика и т.д.) не были строго разграничены, поэтому издание «Вестника» следует признать новым этапом в истории русской журналистики. Издатель был вынужден допечатывать журнал с первого номера. И как журналист, и как писатель Карамзин был профессионалом и умел обеспечивать себе широкую аудиторию. «Вестник Европы» выходил дважды в месяц в течение двух лет под руководством Карамзина. Журнал продолжал существовать и после, до 1918 года, когда был запрещен. В наше время тоже существует издание с таким названием, которое, по замыслу, продолжает дело основателя.

В первом номере Николай Михайлович во вступительной статье изложил суть дела, за которое он принялся с невероятным усердием. В статье «Письмо к издателю» 1 Карамзин от имени читателя из азиатской глуши дает совет быть человеколюбивым, а не осторожным, а помимо этого излагает жалобу на «бедность литературы» и подчеркивает ее наибольшую значимость из всех искусств в родной стране. Относительно политики азиатский читатель, выказав комплименты молодому монарху, пишет, что она не обещает быть слишком объемной, поскольку «вся Европа, наскучив беспорядками и кровопролитием, заключает мир, который, по всем вероятностям, будет тверд и продолжителен».

Опыта в области издательского дела у Николая Михайловича хватало: в 1785 году молодой Карамзин, после отставки из петербургского гвардейкого полка, приезжает в Москву, где знакомиться с видными литераторами своего времени: А. М. Кутузовым, А. А. Петровым и Н. И. Новиковым. Николай Иванович Новиков (1744-1818) был прирожденным организатором и принимался за проекты один шире другого. Среди его в замыслов, воплотившихся в жизнь, были «Городская и деревенская библиотека» (1782-1786), «Вечерняя Заря» (1782), «Покойщийся Трудолюбец» (1784-1785), первый русский журнал для детей «Детское чтение» (1785-1789).

Лозунгом Новикова было – общественная самодеятельность, идущая не за и не против, а мимо государственной машины. Именно этого не могла ему простить Екатерина II, поскольку вся дворянская пирамида во главе с ней была беспомощна, была лишней, нужной лишь самой себе. Его деятельность была эффективной, он мог увлечь за собой людей пылким красноречием, а также имел талант сосредотачивать вокруг себя талантливых людей. Ему удалось сколотить тесную группу единомышленников, которых объединяли общие взгляды: вера в необходимость просвещения, личного усовершенствования, отрицание насилия, стремления повлиять на власть имущих при помощи литературы, восприятие влияния французской культуры на русскую как враждебной, патриотизм, страсть к просветительству. В этом круге оказался Карамзин и большинство идей Новикова усвоил и пронес через всю жизнь. Карамзин переводил для «Детского чтения», писал стихи, перевел и опубликовал «Юлия Цезаря» Шекспира и «Эмилию Галотти» Лессинга. В такой атмосфере Карамзин находился 4 года, упорно занимаясь самообразованием, после чего он уехал в путешествие по Европе (1789-1790) 2 . Это путешествие вылилось в знаменитые «Письма русского путешественика», которые принесли известность писателю.

Произошли перемены в личной жизни Николая Михайловича: в 1801 году он женился на Лизе Протасовой-Плещеевой, долгое время воспеваемой им под именем Аглаи. Николай Михайлович был счастлив и благодарил проведение за милую жену. Но его супруге не был сужден долгий век и скоро она оставила писателя с новорожденной дочерью Софьей на руках.

Вступление в новое столетие ознаменовалось крупными переменами в жизни страны. Новый император Александр I взошел на престол и Карамзин встретил его хвалебной одой на восшествие. Однако если сравнить это приветствие с приветствием Павла, то можно заметить, что на нового императора не возлагалась надежд на олицетворение «свободы и милости», а лишь скромно подчеркивалось, что «равенство – одна мечта». Деятельность Карамзина в «Вестнике Европы» (1802-1803 гг.) неразрывно связана с общественным климатом начала царствования Александра I, существенным смягчением отличавшего царствование Павла I жесткого цензурного режима, и установкой нового императора на реформы. К тому же новый император был благосклонен к Карамзину – недаром некоторое время спустя аугустейшая особа поручила писателю написание «Истории государства Российского». Сам Карамзин отводил душу в работе, поскольку был глубоко подавлен после смерти любимой жены.

Итак, приступая к работе над журналом «Вестник Европы», Карамзин понимал, что ничего подобного в его стране еще не выходило, поскольку журналов о политике раньше не выпускалось. Но у него были все шансы преуспеть в этом деле: во время своего путешествия по странам Европы, он своими глазами наблюдал за происходившем там (во время Великой французской революции он находился в Париже), познакомился с выдающимися европейскими журналами и готов был начать нечто подобное в России. В то же время благодаря кружку Новикова он имел четкую жизненную установку и массу знакомых среди выдающихся дворян, которые позже помогали ему в издании «Вестника …», а также определенный опыт работы в печатных органах. Помимо этого он уже был известным состоявшимся писателем. Личная драма способствовала тому, чтобы писатель погрузился в работу с головой, а политические события (на трон взошел новый император) создавали благоприятный климат для начинания новых периодических изданий.

^ Глава 2. Круг сотрудников и содержание журнала

Весь «Вестник Европы» - это как бы единый монолог издателя, выражающий его политическую утановку 3 . Но «сочинять Журнал одному трудно и невозможно; достоинство его состоит в многообразии, которого один талант (не исключая даже и Вольтерова) никогда не имел», - так пишет Карамзин во вступительной статье «Письмо к издателю» 4 . Эту статью многие исследователи выделяют как программную, и в ней автор дает понять, что принимается за дело не в одиночестве. Однако если полистать сам журнал, то можно заметить, что статьи в основном были анонимными.

Журнал с первого номера четко делился на 2 части: первая - литература и смесь, вторая – политика. Издание состоит в основном из переводов литературных произведений и статей из европейских журналов, а также отечественных писателей. Среди тех, кто печатался в первом разделе мы видим Г. Р. Державина, В. А. Жуковского, И. И. Дмитриева, В. Л. Пушкина, К. Н. Батюшкова, П. А. Вяземского, М. М. Хераскова, Ю. А. Нелединский-Мелецкого, Д. В. Давыдова – по сути, вокруг Карамзина собрался весь цвет литературы конца XVIII века.

Все литераторы, участвовашие в издании «Вестника», были близкими друзьями Николая Михайловича и были родственны ему по духу, были карамзинистами. Основой общественной и литературной карамзинистов была вера в прогресс: нравственное улучшение человека, политическое улучшение государства, успехи разума и прогресс литературы составляли для них разные грани единого понятия цивилизации. Отношение к ней было безусловно положительным. Литература мыслилась как существенная составная часть этого поступательного развития, и успехи ее не отделялись от общих успехов просвещения.

Поскольку тексты в журнале в основном были анонимны, то трудно определить, авторами каких статей был каждый из названных выше литераторов. Но доподлинно известно, например, что литературной известностью Жуковский обязан Карамзину: в конце 1802 года в "Вестнике Европы" была опубликована элегия "Сельское кладбище" - вольный перевод произведения английского поэта-сентименталиста Томаса Грэя. Элегия очень органично и глубоко связана с сентиментализмом Карамзина, была выдержана в духе журнала (его литературной части).

Сам Карамзин активно печатался в этом журнале. Он весьма последовательно излагал аудитории свои взгляды. Например, он стал автором статей «О случаях и характерах в Российской истории, которые могут быть предметом художеств» 5 , «О любви к отечеству и народной гордости» 6 и некоторых других, которые в эпоху галломании и стеснения говорить на родом языке преподавали урок патриотизма соотечественникам. Мысль Карамзина была проста: «Должно приучить россиян к уважению собственного».

Из своих произведений в «Вестнике…» он опубликовал повести "Марфа Посадница", "Рыцарь нашего времени", "Моя исповедь". Помимо этого он переводил статьи зарубежных журналов и газет, а так же писал всевозможные послания: «Письмо к издателю», «История слез» 7 , «Письмо госпожи Жанлис из Швейцарии» 8 , «Великодушное дело Тверского Дворянина» 9 , «Забавные Шотландские Графы» 10 и т.д.

Однако не все убеждения Карамзина были политического характера. Так, красной нитью сквозь литературную часть издания прошла следующая мысль Карамзина: он разделял точку зрения Фридриха Шлегеля, что художественное мнение не является художественным произведением, а потому в своем журнале старался обходиться без литературной критики. Уже в «Письме к издателю» он пишет: «Пиши, кто умеет писать хорошо: вот самая лучшая критика на дурные книги!» Однако самому писателю было трудно обойтись без выражения своего мнения о каком-либо произведении. Например, книжка номер 9 за 1803 год начиналась со статьи «О Багдоновиче и его сочинениях». В ней Карамзин рассказывал об авторе «Душеньки»: рассказав о жизни Багдановича, Карамзин обратил внимание «на сильный, хороший стих, счастливое слово, искусный переход от одной мысли к другой». Евгений Осетров, писатель и литературовед, исследователь творчества Карамзина, считает, что с этой статьи началась отечественная литературная критика.

Таким образом, при работе над журналом Карамзин привлекал своих друзей-литераторов, однако из-за анонимности трудно определить авторство статей. Но сам карамзин подчеркивает, что работал над изданием не в одиночку, хотя Лотман и считает «Вестник Европы» монологом издателя. Журнал состоял из двух частей – литературы и политики, как было заявлено изначально и чему автор не изменил на протяжении двух лет, хотя и создается впечатление, что второй части автор отдает предпочтение.

^ Глава 3. Основные идеи журнала.

В книге «Сотворение Карамзина» М. Ю. Лотман 11 довольно скупо пишет о работе Карамзина редактором «Вестника Европы». Не смотря на это, Лотман считает нужным обстоятельно рассмотреть идеи политического характера. Он дает емкую характеристику изданию: ««Вестник Европы» Карамзина - журнал откровенно бонапартистский», - и после следующее объяснение.

По Лотману, «весь материал «Вестника» строго организован вокруг двух идеальных центров»: положительный образ правителя-практика и гибельный образ «мечтателя на престоле». При этом в первом абсолютно точно угадывался Наполеон Бонапарт, а во втором – Александр I. Для современного читателя это покажется дикостью, но мы смотрим на эти события с высоты, поскольку знаем события 1812 года, но тогда они были неизвестны. В 1802 году это выглядело иначе. С. Н. Глинка, известный патриот, провозглашавший в 1812 году Наполеона людоедом и сыгравший своим журналом «Русский вестник» немалую роль в возбуждении «отечественнолюбивого духа» в русском обществе, на рубеже веков был пламенным бонапартистом. Эти чувства разделял с ним его друг А. А. Тучков, в будущем герой Бородинского сражения, погибший со знаменем в руках у Семеновского редута.

Приступая к изданию «Вестника», Карамзин был настроен оптимистически. Одну из программных статей журнала он назвал «Приятные виды, надежды и желания нынешнего времени» 12 . Он считал, что после Великой французской революции должно наступить затишье и надеялся на долгий мир. Но его ждало разочарование: в связи с провозглашением первого консула императором, он писал брату: «Наполеон Бонапарте променял титул великого человека на титул императора: власть показалась ему лучше славы».

Однако антитеза Наполеон – Александр сохранялась, поскольку Карамзин видел политическую силу Наполеон и не мог того же сказать об Александре. «Карамзин не доверял государственным способностям Александра I, хотя и верил в его «прекрасное сердце». Он надеялся на длительный мир и союз с Бонапартом», - считает Ю. Лотман. В качестве источника скептического отношения журналиста к Александру I Лотман указывает следующие статьи – «Письмо из Константинополя» 13 и «О Московском мятеже в царствование Алексея Михайловича» 14 . И там, и там говорится, что передача власти в руки вельмож вызвала народный мятеж, из чего делается однозначный выбор в пользу жесткой централизованной власти. В «Вестнике» много и других примеров этого рода (материал черпается из известий о гражданских раздорах в Швейцарии, Гаити и других иностранных сообщений).

Слухи о деятельности «Негласного комитета», в котором Строганов, Новосильцев, Чарторижский и Кочубей, как Рашид Рейс Эффенди и Челеди Эффенди, «в тишине» «сочиняли» конституционные реформы, распространялись в это время достаточно широко, и конституционные планы Александра I ни для кого не были секретом. Эти обстоятельства перекликались с происходящем в «Письмах из Константинополя», когда турецкие вельможи и султан составили и ввели «конституцию» не спросив.

Раздумывая над идеальным режимом в понимании Карамзина, Лотман приходит к выводу, что «реальным содержанием монархизма Карамзина в этот период было президентское правление с очень сильной властью президента как в исполнительной сфере, так и в области законодательной инициативы. Главе государства принадлежала высшая воинская власть и роль конечного арбитра во всех государственных вопросах. Однако сохранение ряда республиканских институтов, выборность законодательных органов и свобода печати (попытки ограничить ее во Франции вызывают в «Вестнике» осуждение) не дают превратиться этому правлению в деспотическое. А сила правительства - гарантия от анархии».

Но не все исследователи разделяют эту точку зрения. Евгений Осетров в книге «Три жизни Карамзина» иначе трактует идеал власти по Карамзину. По его мнению, Карамзин был хорошо знаком с учением Ж.-Ж. Руссо, ненавидел неравенство и деспотизм, но считал «монархию наиболее приемлемой формой правления в большой стране, ибо республиканский строй связывался в размышлениях женевского философа со сравнительно небольшими государствами». Но Е. Осетров не останавливается подробно на этом вопосе и даже не упоминает, по каким статьям он пришел к такому выводу 15 .

Ю. Лотман же понимает, что многие могут не согласиться с его точкой зрения, поэтому прибегает к следующему примеру: «в номере втором журнала за 1802 год было опубликовано «Письмо из Соединенных Американских Областей», в котором дается портрет президента Джефферсона - идеального главы государства. Портрет этот текстуально близок к характеристикам, которые даются в «Вестнике» Бонапарту. Даже вождь гаитянского восстания негров Туссен-Лювертюр получает в «Вестнике» положительную характеристику, пока кажется, что он способен ввести восстание в рамки порядка, и пока его поддерживают бонапартистские газеты Франции: «Туссен-Лювертюр есть, как Бонапарте, победитель и примиритель» (1802, № 3, «Письмо из С.-Доминго»). Одновременно постоянную иронию издателя вызывает английский парламентаризм. В нем подчеркивается купеческий или аристократический эгоизм и отсутствие подлинной демократии».

Юрий Михайлович понимал, что такой взгляд идет в разрез с общепринятым представлением, поэтому продолжает рассуждение: «Такая позиция была очень своеобразна: она ставила Карамзина вне рядов русского англоманского либерализма начала века и еще в большей мере отгораживала его от тех, кто оставался верен традициям философии XVIII века с ее верой в доброту человека и народный суверенитет. Но не менее чужды были издателю «Вестника Европы» любые оттенки идеологии эмигрантов, сторонников Бурбонов и теоретиков легитимизма». Он также отмечает, что политические взгляды карамзина мало кто разделял, а на его журнал смотрели как на интересное чтение, свежую, прекрасно изложенную информацию, вопринимая автора или как ретрограда, или как опасного якобинца. «Парадоксы Карамзина», как назвал Пушкин идеи редактора «Вестника», оставляли читателя равнодушными.

М. Ю. Лотман проводит исследование и приходит к занимательному выводу: если сравнить многочисленные переводы «Вестника…» с оригиналом, то становится ясно, что автор высказывал собственную позицию и нарочно туманно указывает на источники. Так, например, «Письмо из Константинополя», конечно, писалось не в столице Оттоманской империи. Это комбинация отрывков из книги «Путешествие в Оттоманскую империю, Египет и Персию, произведенное по приказу правительства в период шести первых лет республики Г. А. Оливье, членом национального института и проч., и проч., т. 1, Париж., девятый год республики» (по-французски) и «Политического журнала», октябрь 1801 г. (Карамзин, видимо, пользовался немецким оригиналом, а не позже появившимся русским изданием). Сопоставление убедительно показывает свободу и субъективность интерпретации Карамзина. Например:

^ «ПИСЬМО ИЗ КОНСТАНТИНОПОЛЯ» КАРАМЗИНА:	«ПУТЕШЕСТВИЕ» ОЛИВЬЕ:
О Пасване-Оглу
Сим первым успехом он прославился по всей империи, и народ, почти везде недовольный новой (курсив Карамзина) системой Дивана, явно желал Па-свану дальнейшего счастья, считая его великим воином и другом старинных обычаев.	Его первые успехи создали ему репутацию талантливого полководца и заставили видеть в нем человека, целиком преданного делу народа (перевод мой. - Ю. Л. ).
^ «ВЕСТНИК ЕВРОПЫ»	«ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ»
Последствие доказало, что такая Аристократия не годится для Турецкого народа.	Неоспоримо выводимое из того следствие, что для турок годится только деспотический образ правления. (перевод П. А. Сохацкого).
Причины реформы
^ «ВЕСТНИК ЕВРОПЫ»	«ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ»
...мать добродушного Селима III <...> была встревожена слухами <ложными. - Ю. Л.> о всеобщем неудовольствии народа, о разных бунтах в провинциях и предложила сыну своему сей новый план хитрых честолюбцев, как самое лучшее средство успокоить империю. Селим принял его охотно, уступая часть власти своей для государственного блага.	Селим хотел вместо сонного правления своего предшественника вновь ввести строгость военной власти. Дикое рвение его завело его слишком далеко. Он боялся своих вельмож... <перевод мой. - Ю. Л.>

Менее загадочна позиция Карамзина относительно крестьянского вопроса в России. Тут Исследователи Е. Осетров и Ю. Лотман сходится. Это произошло потому, что свое мнение автор ясно выразил в статье «Письмо сельского жителя» 16 . Так, редактор «Вестника Европы» был против планов немедленного освобождения крестьян, но категорически настаивал на широком просвещении народа, которое должно предварить и подготовить отмену крепостного права: меру необходимую и справедливую, но требующую нравственной и просветительской подготовки.

Журнал о политике неотделим от истории. К тому же следует помнить, что по окончании работы над «Вестником Европы», Карамзин приступил к написанию «Истории государства Российского», что называется, по госзаказу: император Александр I именным указом от 31 октября 1803 даровал звание историографа Николаю Михайловичу Карамзину (титул историографа в России после смерти Карамзина не возобновлялся). По этим двум причинам вполне естественно, что в своем журнале Карамзин много уделял истории, причем и российской в том числе, хотя в эпоху галломании это было весьма странно.

Карамзин тяготел ко всему российскому и явно не приветствовал современных веяний моды. В статье «Женские парики» 17 он пишет: «Не далее как десять лет перед сим говорили мы с отвращением о той женщине, которая носила парик. Старуха, самая набожная, по неволе только прибегала к чужим волосам; но всячески старалась подбирать их под цвет своих, чтоб обмануть глаза… Какая же быстрая перемена в идеях произошла с того времени! Лучшее украшение женского полу, которым пленялись все народы и все веки, впало в совершенное презрение. … В париках милые красавицы!.. О времена! о нравы! Марциал и Ювенал в свое время гремели против женщин, которые плешивые свои головы скрывали под чужими волосами: чтобы сказали они, видя теперь молодую, стыдливую девицу, которая нежный лоб свой оскверняет – (по чему знать?) – какой-нибудь гнусной женщины, какого-нибудь злодея, убийцы?» Позже автор извиняется за такие слова и просит прощение, если перешел грань. Но бросается в глаза то, что сентименталист Карамзин, который считал, что для чтения женщиной подходят только самые нежные слова, так резко осуждает ношение париков прекрасным полом. Статья подписана, как перевод с французского, но из изысканий Ю. Лотмана стало ясно, что Карамхин не просто переводил и печатал у себя в журнале материалы, исключительно подходящие его точке зрения, но и мог немного исказить источник. Отсюда можно сделать вывод, что на страницы журнала не могло попасть мнение, с которым не был бы согласен редактор. Следовательно, в этой статье была нарочно так осмеяна мода на парики, хотя это совсем не характерно для автора. Карамзин явно не одобрял и моду в целом: в заметке «Письмо из Парижа» (№6 «Вестник Европы», 1802) он отождествляет мнения и моды, подчеркивая, что нет в мире ничего более переменчивого. Но эта перемена, по мнению автора, ведет только к худшему: теперь французы стали скупы и негостеприимны, для них имеет значение только богатство, а развлечения и собрания похожи на трактирные общества. Имея такое мнение, Николай Михайлович не мог не желать, чтобы его современники отказались от слепого подражания французам.

После окончания работы над «Вестником Европы» Карамзин принялся за монументальный труд по истории России. Однако его желание обратить внимание на прошлое родной страны в эпоху повального увлечения французской литературой и следования французской моды было выражено и в «Вестнике Европы». «О случаях и характерах в Российской Истории, которые могут быть предметом Художеств» начинается словами: «Мысль задавать художникам предметы из отесественной Истории достойна вашего Патриотизма и есть лучший способ оживить для нас ее великие характеры и случаи, особливо пока мы еще не имеем красноречивых Историков, которые могли бы поднять из гроба знаменитых предков наших и явить тени их в лучезарном венце славы». Много позже в своей книге «Исторические портреты» В. О. Ключевский 18 напишет о Карамзине: «Он не объяснил и не обобщил, а живописал, морализовал и любовался, хотел сделать из истории России … героическую эпопею русской доблести и славы. Конечно, он много помог русским людям лучше понимать свое прошлое; но еще больше он завтавил их любить его». Ключевский пишет здесь об «Истории государства Российского», но те же цели и задачи можно проследить и прочитав данную статью в журнале.

Евгений Осетров отмечает, что в статье «О случаях и характерах…» автор не только преподал урок патриотизма современникам и хотел привить им чувство гордости за отечество, но и «принес в статье, как в волшебном ящике, сюжеты, которые искусство воплощало на протяжении всего XIX века». Он приводит в пример «Песнь о вещем Олеге» Пушкина, причем не исключает, что Александр Сергеевич мог взять основу для этой песни непосредственно из «Вестника Европы», поскольку тогда журнальные книжки находились в обращении годами и иногда десятилетиями. «Можно сказать, что Карамзин насыщал воздух литературы живительным кислородом», - заключает Е. Осетров. То есть если внимание Пушкина к этому летописному сюжету привлек не конкретно журнальная статья Карамзина, то его желание обратить современников к отечественной истории позволило и впоследствии не забыть напрочь этот сюжет.

Значительной темой «Вестника» была проповедь просвещения. Уже в первом номере была помещена статья «О Просвещении» 19 в которой идет речь об успехах просвещения в Европе: Франции, Германии, Англии. Тут автор ссылается на имя поэта Шенье и на его новый труд, в котором повествование ведется о «медленных и трудных успехах человеческого разума» от времени, когда «сей разум начал собствеными силами из варварского невежества», до изобретения книгопечатания, «с которого начинается важнейшая эпоха и быстрое течение познаний, вечных, неистребимых». Тут виден намек на предназначение публицистики, а значит, и детища автора как такового. Ведь с изобретением печатного станка стало не только проще и эффективнее книгопечатание, но и издание прериодических изданий.

Тема просвещения в журнале не ограничивается одной статьей. В заметке «Странность» 20 автор рассказывает о французе, который решил открыть пансион для детей российских дворян с целью «учить их всему нужному, особливо же языку Русскому». Для автора такая новость кажется более забавной, чем досадной: «Французы ветрены – были и будут! … Иначе как вздумать, чтобы родители в отечестве нашем не имели способов воспитывать детей и могли безрассудно удалить их от себя, забыть священный долг свой и вверить судьбу юных сердец чужому, неизвестному человеку? … Мы знаем первый и святейший закон Природы, что мать и отец должны образовывать нравственность детей своих, которая есть главная часть воспитания; мы знаем, что всякой должен расти в своем отечестве и заранее привыкать к его климату, обычаям, характеру жителям, образу жизни и правления; мы знаем, что в одной России можно сделаться хорошим русским а нам, для государственного счастия, ни надобно ни Французов, ни Англичан! Пусть в некоторые времена молодой человек, уже приготовленный к основательному рассуждению, едет в чужие земли узнавать европейские народы, сравнить их физическое и гражданское состояние с нашим, чувствовать даже и самое их превосходство во многих отношениях!» Тут явно Карамзин конкретизирует свое мнение: становится ясно, что несмотря на все достижения Европы, несмотря на стремление походить на нее, так занимавшее умы дворян в XVIII веке и продолжавшееся в XIX веке, Карамзин чувствует национальное достояние русского народа, видит его потенциал. Он уважает «физическое и гражданское состояние» Европы, но не считает, что Россия должна принимать с восхищением все европейское. На его взгляд, надо выращивать свою талантливую молодежь на своей, российской, почве, принимая только самое лучшее от Европы, а именно их достижения в науках и изяществах. В этой статье особое внимание уделяется национальному сознанию в образовании и воспитании молодого человека: по мнению автора, молодого человека не нужно отправлять учиться за границу в молодом возрасте, поскольку в этом случае он будет ощущать своим отечеством не Родину, где он родился, а то место, где он обучался. Карамзин так же уверен, что в России достаточно возможностей учиться, как и во Франции: «Мы уже, слава Богу! не варвары; у нас есть все способы просвещения, какие только могут найтись во Франции; и там и здесь учат одному, по одним Авторам и книгам».

В заключении этой главы хотелось бы подвести следующий итог: карамзин в первом русском политическом журнале не только оповещал читателей о происходящем, но и знакомил их с прошлым, а также делилися своими соображениями насчет современности. Так, он поднимает наиболее животрепещущие темы: французская революция, новый император в России, Бонопарт, крестьянский вопрос, проблема просвещения, галломания, французская мода. Во многом он был первопроходцем, именно поэтому «Вестник Европы» читали и много после выпуска. «Вестник …» сыграл свою не маленькую роль в истории отечества: и дело не только в том, что он просвещал при помощи своего журнала, но и в том, что накануне войны с Наполеоном любовь к Родине, дух патриотизма и национальная гордость были необходимы.

^ Глава 4. Журнал «Вестник Европы»: основные жанры

Хотя журнал «Вестник Европы» и позиционировался в равной степени литературным и политическим, все же политика автора интересовала больше. Но это мало повлияло на разнообразие жанров, поскольку оно характерно и для того, и для другого разделов.

При повествовании о политике Карамзин часто использовал не только аналитические жанры журналистики (корреспонденция, комментарий, статья, письмо, обозрение), но и художественно-публицистические (очерк, фельетон, история). Но не стоит забывать и о литературной части журнала, в которой печатались повести – «Колодезь Истины» 21 , «Марфа Посадница, или покорение Новагорода» 22 и «Рыцарь нашего времени» 23 , басни – «Лев и его любимец» 24 , «Бот, Нева и Море» 25 , «Петух, кот и мышонок» 26 , «Соловей и чиж» 27 и «Башмак, или мерка равенства» 28 , путешествия – «Путешествие вокруг Москвы» 29 , «Взор на нынешний Рим» 30 .

Е. Осетров замечает, что на страницах журнала Карамзин выступает мастером эпистолярного жанра. Дествительно, в каждом номере можно найти по нескольку примеров письм-посланий, причем разного рода: «Письмо к Издателю», «Письмо из Генуи от 12 Декабря» 31 , «Остров Святой Елены» 32 , «О случаях и характерах в Российской Истории, которые могут быть предметом Художеств», «Моя Исповедь» 33 и многие другие. Карамзин не зря избирает именно этот жанр: во-первых, в журнале в основном публиковались анонимно, в том числе и сам редактор, во-вторых, было удобно излагать свое мнение с позиции стороннего наблюдателя, в-третьих, журнал писал и о внешней политике, а письма из заграничных государств казались читателю более достоверными, чем размышления соотечественника, проживающего в России.

Для Карамзина, который любил родную страну и пытался вызвать те же чувства у соотечественников, был очень симпатичен жанр памфлета, особенно когда речь заходила о французской моде и образовании за границей («Письмо из Парижа» 34 , «Женские парики», «Странность», «Нынешний вкус» 35). В этом отношении любопытен памфлет «Китайские газеты» 36 . Он привлекает внимание не только тем, что уже в названии упоминает не европейскую страну, а азиатскую, но и своим размером. Она рассказывает о газетах в Китае, которые издавна печатаются и славятся верностью, что за ложное известие в такой газете однажды был казнен чиновник, а цензором является сам император. Заканчивается текст словами: «… но Император вздумал, что европейцы могут употребить во зло сии известия, и запретил указом писать и говорить о том». Наверняка это не была заметка, поскольку говориться о событиях 1798 года, и в то же время делается акцент на влияние аугустейших особ на издательскую деятельность.

Николай Михайлович обещал в ноябрьском номере «Московских ведомостей» в 1801 году «политические события сообщать в некотором систематическом порядке и как можно скорее» в своем новом журнале. Но как писатель, он также не мог не выражать личного мнения о том или ином событии. Поэтому такие статьи как «Париж от 5 Ноября» 37 , «О нынешней войне» 38 и «Известия и замечания» (ряд статей, которые помещались в конце каждого номера), повествовашие об актуальных событиях, вполне соответствуют жанру корреспонденция. Помимо этого есть несколько статей в жанре комментарий: автор публиковал речь какого-либо законадательного или исполнительного органа европейской страны, или речь королевской особы, или обозначает какое-либо событие, после чего давал к ней некоторые пояснения и выражал собственное мнение на этот счет. Такими статьями являются «Истинный смысл народного согласия на вечное Консульство наполеона Бонапарте» 39 , «Несколько слов о новой Французской Конституции» 40 , «Речь Роменского Повета Маршала Василия Полетики, произнесенная им в собрании Дворянства в Полтаве» 41 , «Речь Консула Бонапарте, читанная им ее Тайном Совете» 42 .

В первом номере была помещена статья «Анекдоты о Бонапарте, еще неизвестные». В других номерах тоже присутствовали короткие истории о Наполеоне - «Бонапарте в пирамиде» 43 , об «одном Мерсье» - «Кантова Философия во Франции» 44 и другие материалы о французах: «Странность», «Анекдот из нового собрания материалов для описания Французской Революции» 45 , «Анекдоты и мысли, переведенные из Французских Журналов» 46 . В данном случае анекдот – небольшой рассказ об исторически существовашем герое или событии. Они отвечали сразу двум требованиям журнальных материалов: краткости и актуальности. Но Франция не была единственной страной, которая интересовала издателя. Он также писал о Соединенных Областях Американских («Общества в Америке» 47 , «Джефферсон, Президент Соединенных Областей Американских» 48), об Италии («Любопытная нота Французского Кабинета, напечатанная в Монитере» 49), Англии («Любопытные заседания Английского Парламента» 50 , «Забавные шотландские графы»), Германии («Записки одной молодой Немецкой Дамы, живущей ныне в Париже» 51), Греции («О нынешнем состоянии Греции и степени ее гражданского просвещения» 52) иногда даже о не европейских странах – «О Российском Посольстве в Японию» 53 .

В начале XIX века, как и сейчас, из печатных изданий узнавали о смерти выдающихся современников. Эта тенденция не обошла и «Вестник Европы». В №9 от 1803 года появился материал под названием «Эпитафия Эпитафиям, сочиненная одним из Авторов Эпитафий» 54:

Прохожий! Пусть тебе напомнит этот стих,

Что все начас под небесами:

По утру плакали о смерти мы других,

А к вечеру скончались сами!

Стихи появлялись в журнале нечасто, несмотря на его литературную направленность наравне с политической. Одним из таких единичных случаев были «Стихи на смерть Сен-Ламберта» 55 , «Стихи на скорпостижную смерть Петра Афанасьевича Пельского» 56 и «Прохожий» 57 .

О начале издания журнала «Вестник Европы» Карамзин предупредил читающую публику статьей в «Московских ведомостях», где говорилось, что новый журнал будет представлять собой «извлечение из двенадцати лучших английских, французских и немецких журналов». Большая часть материалов в «Вестнике …» позиционировалась как переводы из различных журналов, хотя, по замечанию Лотмана, источники назывались неясно и иногда перевод не соответсвовал оригиналу. В то же время в журнале так и не появилось обозрения. Зато в журнале было достаточно выписок: «Выписка из Лондонских Журналов» 58 , «Выписка из Лондонских ведомостей» 59 , «Шутки Парижских Журналистов на счет Английских Министров» 60 , «Анекдоты и мысли, переведенные из Французских Журналов» 61 (№13 «Вестник Европы», 1803).

Несмотря на то свое пренебрежительное отношение к литературной критике, все же одна статья-рецензия и в то же время биография закралась в журнал – «О Богдановиче и его сочинениях» 62 . Она была написана через 4 месяца после смерти русского поэта Ипполита Федоровича Богдановича по материалам, предоставленным братом писателя Иваном Федоровичем Богдановичем, который откликнулся на просьбу Карамзина в статье «О смерти Автора Душеньки» 63 рассказать о жизни умершего.

Карамзин не просто рассказал об основных событиях, поизошедших с Богдановичем в течение его жизни, он проанализировал, насколько его семья, образование и остальное повлияли на становление личности и духовной жизни. Он прослеживал шаги его творчества: например, Богданович занимался переводами в возрасте двадцати лет, а Карамзин в своей статье приводит строки из этих переводов. Каждому этапу карамзин давал оценку в отдельности, например, об этих стихах-переводах он отзывается так: «Такие стихи … показывают редкий талант для стихотворства; некоторые из них может осудить только набожный, строгий Христианин, а не Критик». Из этой цитаты видно, что, принимаясь за написание этого текста, Карамзин осознавал себя критиком. Возможно, он считал, что по смерти автора нужно обратить внимание на его творения, по его мнению – достойные, которые и должны читателям дать хороший пример и служать контрастом для «бедной литературы» современности.

Работая над журналом, Карамзин не отходил от поставленных изначально целей: оповещать читателях о главных событиях внешней и внутренней политики, о новых произведениях литературы отечественной и заграничной. Для первых целей требовались емкие и лаконичные тексты, а для вторых нужно было печатать то, что получали от авторов, и часто это были не басни или стихи небольшого размера, а, например, повести. Помимо этого автор часто привлекал внимание общественности к порокам и губительным тенденциям, для чего использовал такие жанры, как памфлет. Но в целом журнальные материалы «Вестника Европы» отвечали требованиям современной журналистики: емкости и лаконичности в пределах традиций своего времени.
Заключение

Во-первых, я выяснила, что приступая к работе над журналом «Вестник Европы», Карамзин уже был известен, он успел поездить по Европе и познакомиться с издательским делом Запада, он состоял в счастливом браке, но скоро потерял любимую жену, у него была малолетняя дочь, сам он уже мел дело с печатными органами. На троне в это время пойвился новый император Александр I, а со сменой правителя проитсходила либерализация жизни и печатной прессы в том числе.

Во-вторых, сам по себе журнал был специфичен и уникален: это был первый национальный журнал о политике. Славное имя редактора и качество издания обеспечили журналу широкую аудиторию. В то же время сам Карамзин провозглашал на страницах издания идеи, не близкие современникам (критика слепого подражания французской моде, настойчивое желание познакомить читателя с историей отечества, бонопартизм).

В-третьих, при работе над журналом были задействованы многие друзья автора, близкие ему по духу (так называемые карамзинисты). Но всвязи с анонимностью текстов было трудно понять, чьему перу принадлежат материалы из журнала.

В-четвертых, я определила ряд жанров, которые предпочитал Карамзин, чтобы догнести свои идеи до умов читателя.

В качестве главного итога из всей работы я могу назвать следующее: журнал «Вестник Европы» Карамзина стал важной вехой в истории российской журналистики. Сам Карамзин стоит у истоков отечественной журналистики не только потому, что его журнал стал значимым явлением, но еще и потому, что он был одним из учеников и участников кружка Николая Ивановича Новикова, который является знаковой фигурой литературы и публицистики XVIII века. В данном случае можно говорить даже о некоторой приемственности не тольуо между учеником и учителем, но и между молодым и более опытным поколением.

Благодаря своей популярности в годы редакторской работы Карамзина, журнал «Вестник Европы» не был закрыт и издавался вплоть до 1918 года с переменным успехом. Мало того, существует современное издание «Вестник Европы», авторы которого позиционируют журнал как преемник идей основателя, Карамзина. Таким образом, дело писателя не просто пережило его самого, оно пережило два века и два режима.

Список источников и литературы
Источники:

1. 
   Письмо к издателю / Вестник Европы. – 1802. - №1. – С. 3-8.
2. 
   Женские парики / Вестник Европы. – 1802. - №1. – С. 38-40.
3. 
   О Просвещении / Вестник Европы. – 1802. - №1. – С. 41-45.
4. 
   Остров Святой Елены / Вестник Европы. – 1802. - №2. – С. 38-43.
5. 
   Бонапарте в пирамиде / Вестник Европы. – 1802. - №2. – С. 44-51.
6. 
   Странность / Вестник Европы. – 1802. - №2. – С. 52-57.
7. 
   Письмо из Генуи от 12 Декабря / Вестник Европы. – 1802. - №2. – С. 72-74.
8. 
   Письмо из Константинополя / Вестник Европы. – 1802. - №4. – С. 79-83.
9. 
   Кантова Философия во Франции / Вестник Европы. – 1802. - №6. – С. 43-44.
10. 
    О любви к отечеству и народной гордости / Вестник Европы. – 1802. - №4. – С. 56-70.
11. 
    Моя Исповедь / Вестник Европы. – 1802. - №6. – С. 52-72.
12. 
    Письмо из Парижа / Вестник Европы. – 1802. - №6. – С. 72-75.
13. 
    Любопытная нота Французского Кабинета, напечатанная в Монитере / Вестник Европы. – 1802. - №6. – С. 75-79.
14. 
    Приятные виды, надежды и желания нынешнего времени / Вестник Европы. – 1802. - №12. – С. 23-40.
15. 
    Колодезь Истины / Вестник Европы. – 1802. - №24. – С. 1-27.
16. 
    О случаях и характерах в Российской истории, которые могут быть предметом художеств / Вестник Европы. – 1802. - №24. – С. 28-47.
17. 
    Нынешний вкус / Вестник Европы. – 1802. - №24. – С. 47-48.
18. 
    Китайские газеты / Вестник Европы. – 1802. - №24. – С. 57.
19. 
    Любопытные заседания Английского Парламента / Вестник Европы. – 1802. - №7. – С. 69-78.
20. 
    Лев и его любимец / Вестник Европы. – 1802. - №21. – С. 51-52.
21. 
    Несколько слов о новой Французской Конституции / Вестник Европы. – 1802. - №21. – С. 52-62.
22. 
    Петух, кот и мышонок / Вестник Европы. – 1802. - №22. – С. 47.
23. 
    Истинный смысл народного согласия на вечное Консульство наполеона Бонапарте / Вестник Европы. – 1802. - №22. – С. 52-65.
24. 
    Истинный смысл народного согласия на вечное Консульство наполеона Бонапарте / Вестник Европы. – 1802. - №23. – С. 60-79.
25. 
    Париж от 5 Ноября / Вестник Европы. – 1802. - №23. – С. 79-83.
26. 
    Общества в Америке / Вестник Европы. – 1802. - №24. – С. 54-58.
27. 
    Анекдот из нового собрания материалов для описания Французской Революции / Вестник Европы. – 1802. - №24. – С. 87-89.
28. 
    Марфа Посадница, или покорение Новагорода / Вестник Европы. – 1803. - №1. – С. 3-31.
29. 
    Марфа Посадница, или покорение Новагорода / Вестник Европы. – 1803. - №2. – С. 18-48.
30. 
    Взор на нынешний Рим / Вестник Европы. – 1803. - №3. – С. 14-18.
31. 
    Марфа Посадница, или покорение Новагорода / Вестник Европы. – 1803. - №3. – С. 24-57.
32. 
    О смерти Автора Душеньки / Вестник Европы. – 1803. - №3. – С.58-59.
33. 
    Путешествие вокруг Москвы / Вестник Европы. – 1803. - №4. – С. 29-50.
34. 
    О Богдановиче и его сочинениях / Вестник Европы. – 1803. - №9. – С.3-17.
35. 
    История слез / Вестник Европы. – 1803. - №9. – С. 18-22.
36. 
    Письмо госпожи Жанлис из Швейцарии / Вестник Европы. – 1803. - №9. – С. 22-24.
37. 
    Анекдоты и мысли, переведенные из Французских Журналов / Вестник Европы. – 1803. - №9. – С. 42-44.
38. 
    Башмак, или мерка равенства / Вестник Европы. – 1803. - №9. – С. 45.
39. 
    Бот, Нева и Море / Вестник Европы. – 1803. - №9. – С. 46.
40. 
    Эпитафия Эпитафиям, сочиненная одним из Авторов Эпитафий / Вестник Европы. – 1803. - №9. – С. 46.
41. 
    О Богдановиче и его сочинениях / Вестник Европы. – 1803. - №10. – С.3-26.
42. 
    Великодушное дело Тверского Дворянина / Вестник Европы. – 1803. - №10. – С. 49-52.
43. 
    Стихи на смерть Сен-Ламберта / Вестник Европы. – 1803. - №10. – С. 52-53.
44. 
    Прохожий / Вестник Европы. – 1803. - №10. – С. 54.
45. 
    Джефферсон, Президент Соединенных Областей Американских / Вестник Европы. – 1803. - №10. – С. 62-66.
46. 
    О Российском Посольстве в Японию / Вестник Европы. – 1803. - №11. – С. 3-14.
47. 
    Забавные Шотландские Графы / Вестник Европы. – 1803. - №11. – С. 31-33.
48. 
    Записки одной молодой Немецкой Дамы, живущей ныне в Париже / Вестник Европы. – 1803. - №11. – С. 40-46.
49. 
    Стихи на скорпостижную смерть Петра Афанасьевича Пельского / Вестник Европы. – 1803. - №11. – С. 51-53.
50. 
    О нынешнем состоянии Греции и степени ее гражданского просвещения / Вестник Европы. – 1803. - №11. – С. 55-58.
51. 
    Выписка из Лондонских Журналов / Вестник Европы. – 1803. - №11. – С.67-70.
52. 
    Речь Роменского Повета Маршала Василия Полетики, произнесенная им в собрании Дворянства в Полтаве / Вестник Европы. – 1803. - №13. – С. 39-45.
53. 
    Анекдоты и мысли, переведенные из Французских Журналов / Вестник Европы. – 1803. - №13. – С.46-50.
54. 
    Рыцарь нашего времени / Вестник Европы. – 1803. - №14. – С. 36-57.
55. 
    Шутки Парижских Журналистов на счет Английских Министров / Вестник Европы. – 1803. - №14. – С.63-65.
56. 
    Соловей и чиж / Вестник Европы. – 1803. - №15. – С. 42.
57. 
    Речь Консула Бонапарте, читанная им ее Тайном Совете / Вестник Европы. – 1803. - №15. – С. 50-58.
58. 
    Выписка из Лондонских ведомостей / Вестник Европы. – 1803. - №16. – С.52-57.
59. 
    О нынешней войне / Вестник Европы. – 1803. - №16. – С. 58-65.
60. 
    Письмо сельского жителя / Вестник Европы. – 1803. - №17. – С. 42-60.
61. 
    О Московском мятеже в царствование Алексея Михайловича / Вестник Европы. – 1803. - №18. – С. 33-60.

Литература:

1. 
   Лотман М.Ю. Сотворение Карамзина / М. Ю. Лотман. – М. : Книга, 1987. – 336 С..
2. 
   Осетров Е. Три жизни Карамзина / Евгений Осетров. – М. : Современник, 1985. – 302 С.
3. 
   Ключеский В. О. Исторические портреты / В. О. Ключевский. – М. : Правда, 1991. – 623 С.
4. 
   Есин Б. И. История русской журналистики XIX века /В. А. Садовничий. – М. : Издательство Московского вниверситета, 2008. – 304 С.
5. 
   Кулешов В. И. История русской литературы XIX века / В. И. Кулешов. – М. : Фонд «Мир», 2005. – 800 С.