Динка - 1
Посвящаю эту книгу матери и сестре Анжеле.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
НЕИЗВЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Ночью раздался негромкий стук в калитку. В маленькой даче было тихо и темно. Стук повторился громче, настойчивей.
Марина подняла голову с подушки, прислушалась, потом вскочила и, протянув в темноте руки, добралась до постели сестры:
— Катя! Проснись! Кто-то стучит…
— Кто стучит?
Младшая сестра мгновенно открыла глаза и потянулась за спичками.
— Подожди! Не зажигай! Слушай… Мимо террасы прошлепали чьи-то осторожные шаги, заскрипели ступеньки.
— Это я… Лина, — послышался тихий шепот за дверью. Катя сняла крючок. В комнату протиснулась кухарка Лина. Заспанное лицо ее было встревоженно.
— Стучит ктой-то… Открывать али нет?
— Калитка на замке. Вот ключ. Постарайся задержать. Если обыск, скажи, что пойдешь за ключом, — быстро зашептали Катя, накидывая халат.
Лина понятливо кивнула головой.
— Подождите… Надо позвать Никича, — торопливо сказала Марина, — я сейчас пойду…
— Никича нет, он в городе, — остановила ее Катя.
— Вчерась еще укатил, — прошептала Лина.
— Ах, да! — вспомнила Марина.
Все трое смолкли. В тишине было слышно, как кто-то пробует открыть калитку.
— Подождите волноваться. Может, это просто воры? — глядя в темноту широко раскрытыми глазами, сказала Катя. Лина поспешно приперла табуреткой дверь.
— Коли воры, так запастись бы чем, попужать их… У калитки снова раздался нетерпеливый громкий стук.
— Воры не стучат… Лина, иди задержи, — шепнула Марина.
Лина — широко, перекрестилась и вышла. Катя присела на корточки около печки и встряхнула коробок спичек…
— Марина, где Сашино письмо? Давай скорей!.. Ах, какая ты неосторожная!
— У меня только одно… единственное… И в нем ничего такого нет, доставая из-под подушки письмо и пряча его на груди, взволнованно сказала Марина. — Тут нет никаких адресов… Подождем Лину!
— Глупости… Все равно это надо сделать… В прошлый раз тебя спрашивали, переписываешься ли ты с мужем! Зачем же так рисковать… Давай скорей…
Марина молча протянула ей конверт… В печке вспыхнул огонек и осветил склоненные головы сестер, смешивая темные пряди Катиных кудрей и светлые косы Марины.
— Это письмо мне и детям… — с глубокой грустью прошептала старшая сестра.
Катя схватила ее за руку:
— Тише… Идет кто-то… Ступеньки снова заскрипели.
— Не пужайтесь. Это дворник с городской хватеры. Самоё кличет, — сообщила Лина.
— Меня? А что ему нужно? Это Герасим? Так зови его сюда!
— Звала. Не идет. Чтоб и знатья, говорит, не было, что я приезжал.
— Странно… Что могло случиться? Ну, я иду. Катя. Не разбудите детей, потише.
Марина накинула платок и вышла. Катя сунула ей в руку ключ. Большая черная тень неподвижно стояла под забором.
— Герасим! — тихонько окликнула Марина. — Вы один?
— Один, один. Не извольте сомневаться, — также тихо ответил дворник. — Мне только слово сказать.
— Так пойдемте в кухню. Там никого нет.
Марина открыла калитку. Герасим оглянулся и боком пролез на дорожку.
— Не опоздать бы мне на пароход.
Посвящаю эту книгу матери и сестре Анжеле
Часть I
Глава 1
Неизвестный человек
Ночью раздался негромкий стук в калитку. В маленькой даче было тихо и темно. Стук повторился громче, настойчивей.
Марина подняла голову с подушки, прислушалась, потом вскочила и, протянув в темноте руки, добралась до постели сестры.
– Катя! Проснись! Кто-то стучит...
– Кто стучит?
Младшая сестра мгновенно открыла глаза и потянулась за спичками.
– Подожди! Не зажигай! Слушай...
Мимо террасы прошлепали чьи-то осторожные шаги, заскрипели ступеньки.
– Это я... Лина, – послышался тихий шепот за дверью.
Катя сняла крючок. В комнату протиснулась кухарка Лина. Заспанное лицо ее было встревожено.
– Стучит ктой-то... Открывать али нет?
– Калитка на замке. Вот ключ. Постарайся задержать. Если обыск, скажи, что пойдешь за ключом, – быстро зашептала Катя, накидывая халат.
Лина понятливо кивнула головой.
– Подождите... Надо позвать Никича, – торопливо сказала Марина, – я сейчас пойду...
– Никича нет, он в городе, – остановила ее Катя.
– Вчерась еще укатил, – прошептала Лина.
– Ах да! – вспомнила Марина.
Все трое смолкли. В тишине было слышно, как кто-то пробует открыть калитку.
– Подождите волноваться. Может, это просто воры? – глядя в темноту широко раскрытыми глазами, сказала Катя.
Лина поспешно приперла табуреткой дверь.
– Коли воры, так запастись бы чем, попужать их...
У калитки снова раздался нетерпеливый громкий стук.
– Воры не стучат... Лина, иди задержи, – шепнула Марина.
Лина широко перекрестилась и вышла. Катя присела на корточки около печки и встряхнула коробок спичек...
– Марина, где Сашино письмо? Давай скорей!.. Ах, какая ты неосторожная!
– У меня только одно... единственное... И в нем ничего такого нет, – доставая из-под подушки письмо и пряча его на груди, взволнованно сказала Марина. – Тут нет никаких адресов... Подождем Лину!
– Глупости... Все равно это надо сделать... В прошлый раз тебя спрашивали, переписываешься ли ты с мужем! Зачем же так рисковать... Давай скорей...
Марина молча протянула ей конверт... В печке вспыхнул огонек и осветил склоненные головы сестер, смешивая темные пряди Катиных кудрей и светлые косы Марины.
– Это письмо мне и детям... – с глубокой грустью прошептала старшая сестра.
Катя схватила ее за руку:
– Тише... Идет кто-то...
Ступеньки снова заскрипели.
– Не пужайтесь. Это дворник с городской хватеры. Самое кличет, – сообщила Лина.
– Меня? А что ему нужно? Это Герасим? Так зови его сюда!
– Звала. Не идет. Чтоб и знатья, говорит, не было, что я приезжал.
– Странно... Что могло случиться? Ну, я иду, Катя. Не разбудите детей, потише.
Марина накинула платок и вышла. Катя сунула ей в руку ключ. Большая черная тень неподвижно стояла под забором.
– Герасим! – тихонько окликнула Марина. – Вы один?
– Один, один. Не извольте сомневаться, – так же тихо ответил дворник. – Мне только слово сказать.
– Так пойдемте в кухню. Там никого нет.
Марина открыла калитку.
Герасим оглянулся и боком пролез на дорожку.
– Не опоздать бы мне на пароход. Один только ночной идет... Да дело-то в двух словах... может, нестоящее, а упредить надо.
– Пойдемте, пойдемте.
Стараясь не скрипеть гравием на дорожке, Марина пошла вперед, Герасим покорно следовал за ней.
В летней кухне царил мягкий полумрак. Перед иконой Богородицы теплилась лампадка, у стены белела неубранная постель. Под окном стоял чисто выскобленный стол, на плите поблескивали сложенные горкой кастрюли.
Марина подвинула Герасиму табуретку:
– Садитесь...
– Так вот, может, нестоящее дело... – повторил Герасим, застеснявшись. – Может, я зря вас потревожил, конечно...
– Ничего, ничего... Рассказывайте, – попросила Марина, присаживаясь на Линину постель.
Герасим осторожно подвинул к ней табуретку; в сумраке забелел ворот его рубашки, блеснули глаза.
– Вчерась человек какой-то к хозяину приходил... Спрашивал, куда госпожа Арсеньева с детьми выехала. А хозяин меня позвал. Ты, говорит, помогал им, вещи носил: куда они выехали? А я гляжу – человек незнакомый, ну и не стал признаваться. Не знаю, говорю, куда выехали, я только до извозчика провожал. А вы, говорю, кто им будете? А я, грит, ихний знакомый. И сует мне гривенник. Нет, говорю, не знаю. А сам гляжу: человек чужой, – шепотом рассказывает Герасим.
– А какой он на вид? И что еще спрашивал?
– Одет ничего, чисто. Под барина вроде. Так, молодой, неказистенький человечишка. Спрашивал еще: бывает ли кто на городской квартире? Живет ли здесь кто? Нет, говорю, никто не бывает и никто не живет. Заперли да уехали... А хозяин и говорит: госпожа, говорит, Арсеньева в газете служит, можете, говорит, туда зайти, я адрес дам. А он стоит, мнется и адреса не спрашивает. Ну, постоял и пошел. А хозяин мне и говорит: «Беда с неблагонадежными квартирантами – и выгонять их жалко, и неприятности от полиции наживешь».
Марина провела рукой по волосам:
– Значит, так и ушел он?
– Ушел... А я думаю себе: неспроста это, надо бы упредить на всякий случай... Тут недалеко, съезжу. Да в темноте-то проблуждал маленько. Перевозил я вещи днем, а тут ночью пришлось искать... Ну, я пойду.
– Куда вы?! Опять заблудитесь. Переночуйте у нас, а рассветет – и поедете! – уговаривала Марина.
– Нет, уж я пойду. В крайности пересижу около пристани. Теперь такие дела творятся, что не приведи бог! В девятьсот седьмом году почитай полны тюрьмы насовали и теперь все еще опасаются чего-то... – Голова Герасима с сильным запахом лампадного масла приблизилась к Марине. – Сказывали, весной побег из тюрьмы готовился... Политические, что ли, своих выручать хотели, только один среди них иудой затесался. Вот он в самый момент возьми да и выдай всю компанию... Ну и хватают сейчас охапками кто прав, кто виноват...
Динка и Ленька - откуда они взялись? Чем закончилась их верная и такая трогательная дружба? Они выросли и поженились? Может, еще живы их прототипы или люди, которые хоть что-то знают о судьбе Валентины Осеевой? Ведь не могла же, в самом деле, таинственная писательница навсегда кануть в Лету и исчезнуть со страниц истории...
«Запад гаснет в дали бледно-розовой…»
Первое, что меня поразило, как только я начала свои «раскопки», - то количество современной молодежи, которая сегодня «фанатеет» от «Динки», написанной, между прочим, в мохнатом 1959 году. В Интернете даже нашелся сайт, посвященный исключительно этой книге.
«Динка» - не просто любимейшая книга моего детства. Это гораздо большее. Я и сейчас ее время от времени перечитываю и до сих смеюсь над «это птичкам» и плачу, когда Ленька, прощаясь на пристани, отчаянно поет: «Запад гаснет в дали бледно-розовой, звезды небо усеяли чистое…» Всем нам, сегодняшним, очень не хватает такой вот доброты, естественности и отзывчивости…»
Но главного: хоть каких-то, пусть крошечных, подробностей о Динкиной «маме», Валентине Осеевой, нет ни в сети, ни даже в каталогах Ленинской библиотеки.
Я стала методично обзванивать архивы и членов Союза писателей того времени, которые могли бы учиться вместе с Осеевой в Литинституте, встречаться с ней в издательствах, дружить семьями. Но, увы - прошло столько лет, что почти все ровесники Осеевой (она родилась в 1902 г.) уже умерли.
И вдруг - удача. Известный советский писатель Анатолий Алексин («В стране вечных каникул», «Мой брат играет на кларнете» и многое другое), ученик Валентины Осеевой, ныне - гражданин Израиля, откликается на мое почти безнадежное обращение к далекому автоответчику после приветствия, записанного на иврите.
Ну конечно, я прекрасно ее помню. Я приходил к Вале, когда она жила на улице Горького. Мы с ней сидели на кухне, пили чай, а иногда и красное вино - и вот она надевала очки и своим хрипловатым голосом читала мне главы из «Динки», - вспоминает Анатолий Алексин. - «Валя! - говорил я тогда, - это будет еще один герой, которого будут знать все дети страны». И я оказался прав.
К счастью, это понял тогда, в 1959-м, и руководитель издательства «Детская литература» Константин Пискунов - первая часть книги разлетелась миллионными тиражами.
Валя была очень скромной, - продолжает Алексин, - даже фотографироваться не любила. О том, что в 1952 году за «Васька Трубачева» Осеева получила Сталинскую премию, я узнал из газет. Сама она не обмолвилась ни словечком. Я позвонил поздравить, а Валя засмущалась: «Зачем?». Одновременно, кстати, наградили и Николая Носова за повесть «Витя Малеев в школе и дома» - вот об этом говорили все.
А потом - совсем уж редкостное везение. В Москве нашлась невестка Осеевой Наталья Осеева-Хмелева. Жена единственного сына Валентины Александровны - точнее, вдова. Она живет в Строгино вместе со своей дочкой, зятем и внучкой-старшеклассницей. Совсем старенькая и едва оправившаяся от инсульта, она попросила меня прийти днем - пока ее домашние на работе. Им, к сожалению, не до семейных легенд, и даже редкие фотокарточки писательницы бесследно растерялись. Единственное, что уцелело - это строгий портрет, аккуратно завернутый в целлофан и хранящийся среди документов.
Из-за хриплого голоса Осеева казалась окружающим строгой, - улыбнулась Наталья Георгиевна. - Она очень много курила, курила до последнего, даже когда уже умирала в 1969 году от рака легких. Ей кто-то сказал, что сигареты не так вредны, если их обрезать - и Валя всегда носила с собой портсигар с обрезанными сигаретами крепкого сорта.
- «Динку» и «Васька Трубачева» знают все. А что было еще?
Лет в 16 она пробовала писать стихи - но это было несерьезно. Валя (именно так я ее называла - по ее же просьбе) подражала Ахматовой. Тогда она даже носила мужской костюм: штанишки по колено и куртку из черного бархата с белым кружевным воротничком. У старшей Валиной сестры был огород, на котором она разводила разные сорта клубники. И так повелось, что каждому члену семьи присваивали прозвище — клубничный сорт: Рейнское золото, Королева Виктория. Валю назвали Черный принц.
Позже она долго работала в детском доме, и очень увлеклась изучением детской психологии. Она общалась с детьми как-то по-взрослому - и они это очень ценили. Когда у нее уже был собственный ребенок, Валя поступила в Литинститут, в группу Самуила Маршака. Училась, кстати, вместе с Сергеем Михалковым. Тогда она начала писать малюсенькие детские рассказы - и ее заметили.
- Что она любила в жизни?
Любила, когда собиралась вся семья. Достаточно замкнутая с посторонними, она была близким другом для родных.
- В «Динке» так много уютных семейных сцен, например, когда Марина, Динкина мама, вместе с дочками сидит, обнявшись, на дачном крыльце, и все поют…
В семейном кругу, за столом, Валя всегда пела цыганские романсы, которых знала уйму. Пела очень хорошо, правда, густым, почти мужским басом. Еще она очень любила делать подарки. Но при этом вкус у нее отсутствовал начисто (смеется). Валя умудрялась тратить последние деньги на такие вещи, которые я не надела бы под страхом смерти. А однажды, когда с финансами было совсем плохо, она прислала мне из Крыма копеечный лоскут. Тряпочки были настолько малы, что из них ничего нельзя было сшить. Но дороже этой посылки для меня ничего не было! Эти лоскутки хранятся у меня до сих пор.
“Найди меня, Ленька”
Прочитав повесть, никто не сомневается в том, что у Динки с Ленькой была настоящая жизнь. Но при этом никто и не догадывается, что книжка - почти автобиография.
Соответствуют ли в точности все события действительности, я не уверена, - вздыхает Наталья Георгиевна. - Думаю, что Валя кое-что и присочинила. Но то, что все герои - реальные люди, бесспорно. Я читала «Динку» и сразу же узнавала каждого из членов семьи. Да и они сами себя - тоже.
Оказывается, у Осеевой, как и у Динки, было две старших сестры: строгая, с непростым характером Галина (в книге - Алина) и Анжела, которую за скромность и покладистость домашние тоже прозвали Мышкой. Младшая же: «макака», «убоище» и «орало-мученник» - это и есть сама писательница, Динка-Валентинка.
Существовал и Ленька, но кем он был в реальной жизни, теперь не знает никто. Известно только, что Осеевы действительно взяли к себе бездомного мальчика, привезли его с собой в Киев и помогли ему поступить там в реальное училище. Но замуж Динка - это уж точно! - вышла за другого.
Первый муж Валентины Осеевой, Сергей Хмелев, буквально спас ей жизнь. 19-летняя девушка работала воспитательницей в детприемнике, и случилось так, что как раз в ее смену беспризорники устроили бунт. Вале удалось пробраться в комнату, где был телефон, и позвонить приятелю. Сергей выпряг на улице какую-то лошадь и прискакал на помощь. Позже они поженились.
Сергей Васильевич не выглядел богатырем, но у него была железная воля, - продолжает Осеева-Хмелева. - Отношения у них с Валей, правда, сложились своеобразные. При всей своей любви к ней он мог, увидев красивую девушку, исчезнуть из дома вместе с ней. И вернуться недели через две. Впрочем, Валя к этому относилась спокойно. Через год после свадьбы у них родился сын, за которого много лет спустя я и вышла замуж.
Сына Валентина Осеева назвала Леней.
В 1953 году, когда у писательницы уже появилась внучка, ее собственная жизнь началась как будто заново. Она влюбилась и вышла замуж во второй раз.
Это был писатель Вадим Дмитриевич Охотников. Писатель он был, надо сказать, третьесортный, но Валю любил страстно. Когда они надолго разлучались, он не стеснялся слать ей из деревни в Москву телеграммы следующего содержания: «Приезжай скорее. Я устрою ванну. Буду мыть тебя в ванной и целовать тебя мыльную и вкусную». Соседи только диву давались: мол, первый раз видим, чтобы люди в таком возрасте целовались у всех на виду. Вот тогда Валя была по-настоящему счастлива.
Старшая сестра Осеевой Галина-Алина вышла замуж за инженера. Ее сын Алик был любимцем всей семьи. Он первым всегда бросался на помощь каждому. И у него был рыжий чуб - такой же, между прочим, как и у Васька Трубачева.
А средняя, Анжела-Мышка, замуж так и не вышла. В молодости у нее был длинный роман. Но его герой, Алексей Михайлович, вернулся к Мышке, когда той уже исполнилось 53 года. Анжела все советовалась с племянником Ленькой, выходить ли ей замуж официально. А тот только подшучивал над теткой: «В 53 года хранить невинность бессмысленно».
Ленька-младший
Сын Леонид родился в трудное, голодное время - в 1927 году. И судьба его оказалась такой же тяжелой, как и у Леньки из повести.
Маленький, он был до того тощий, что сама Осеева называла его «старой пуговицей». А во время войны, когда Леньке было уже 15, мать с ужасом поняла, что прокормить его не может, и, чтобы спасти от верной гибели, отправила к отцу. Сергей Хмелев жил тогда со своей новой семьей на Дальнем Востоке и возглавлял Тихоокеанское морское училище. Когда Леонид добрался до училища, отец первым делом повел его в баню. Раздел - и расплакался. У сына от истощения видны были все кости.
Муж до конца своих дней с отвращением вспоминал вкус китового мяса, - говорит Наталья Георгиевна. - Однажды на берег, неподалеку от училища, вынесло дохлого кита. И Сергей Васильевич не один месяц кормил им 600 мальчиков-курсантов, в том числе и сына - ничего другого просто не было. А как Леня добрался до отца - из Башкирии, куда их эвакуировал Литфонд… До ближайшей железнодорожной станции идти нужно было 115 километров. Да на поезде еще 15 дней ехать, ведь поезда очень плохо ходили.
На дорогу Леньке испекли 23 коржика, которые вырезали из пресного теста стаканом. А из документов у парня была с собой только метрика, подписанная гетманом Карабарским - ничтожная бумажка. На станции Тайга его сняли с поезда сотрудники НКВД и бросили в камеру, решили - дезертир. Но, для порядка, все-таки послали запрос в училище. И случилось чудо.
Телеграмма пришла в субботу. Его отец хотел отложить ответ до понедельника, а потом что-то екнуло у него внутри, и он пошел на почту в тот же день. В воскресенье энкавэдэшники получили его ответ, и Леньку отпустили. А остальных расстреляли.
Беспартийный революционер
“Динку” Осеева посвятила своей сестре Анжеле-Мышке и матери. По книге, мать девочек Марина сама управляется с дочками и тайно переписывается с любимым мужем - революционером.
- Откуда у матери писательницы такое необычное имя - Ариадна?
Она наполовину гречанка, фамилия ее отца была Венераки. Он участвовал в восстании против турок и в 1862 году вынужден был бежать в Россию. И влюбился в русскую красавицу, Валину бабушку. Но она потребовала документы, подтверждающие, что он настоящий дворянин, а не какой-нибудь проходимец. И Венераки отправился в Грецию. Путешествие по тем временам было долгое и трудное, так что вернулся он только через два года. А у его любимой к тому времени уже была назначена свадьба с одним гусаром. Венераки, долго не раздумывая, убил гусара на дуэли и все-таки женился. У них родилось четверо детей: Аристид, Леонид, Ариадна (мать Вали) и Клеопатра - по книге, Катя, Динкина тетка.
- В повести Марина «служит в газете корректором». А в жизни?
Всю свою жизнь Ариадна Леонидовна действительно проработала корректором в газете «Гудок». Она отличалась уникальной грамотностью. У Вали же с орфографией было не очень хорошо, а математику она просто терпеть не могла. Зато очень любила литературу.
Отец Валентины Осеевой Александр Дмитриевич, хоть и не вступил в партию, активно занимался революционной деятельностью (как и отец Динки) и даже возглавил первую всеобщую стачку в Самаре.
Если взять собрание сочинений Ленина, то в одном из его писем можно прочитать, что смелости и решительности партийным товарищам следует учиться у беспартийного Осеева. Ему часто поручали важные партийные задания, выполнение одного из которых ему дорого обошлось. Осеев должен был перевезти типографские литеры (металлические брусочки с буквами). А груз оказался до того тяжелым, что затекла рука. Александр Дмитриевич свернул во двор передохнуть и нос к носу столкнулся там со следившим за ним сыщиком. От негодования он ударил того кулаком в лоб, но не рассчитал силы - сыщик упал и умер.
За убийство «человека при исполнении» отец писательницы угодил в Петропавловскую крепость, куда свозили «политических». Но на его защиту поднялась вся рабочая Самара, и Осеева пришлось освободить прямо из зала суда.
Александр Дмитриевич был высокий, представительный, с широченными плечами, - вспоминает Наталья Георгиевна. - Но при этом у него были крошечные руки и ноги. При росте 1,90 он носил 36-й размер обуви! В Петропавловской крепости его заковали в кандалы, но стоило ему сложить руки лодочкой - и оковы легко снимались. Начальство довольно скоро эту хитрость раскусило. Стали искать кандалы поменьше - но нужного размера просто не оказалось. В итоге сделали на заказ, именные. Говорят, что кандалы с надписью «Александр Дмитриевич Осеев» до сих пор хранятся в подвалах Петропавловской крепости.
- Выходит, едва ли каждый из членов этой семьи чем-нибудь да прославился?
Да. Александр Осеев был, между прочим, инженером-мостостроителем. Например, он построил мост, который ведет от Ваганьковского кладбища на Беговую. Пушкинский музей он тоже, кстати, строил - руководил работами.
Старший из детей Венераки, Аристид, дядька писательницы, изобрел уникальную вещь - ящики для перевозки водки, в которых не бились бутылки. Тогда производители смирновской водки отвалили ему немалую сумму. Это был единственный случай, когда в семье появился некоторый капитал.
Сын Клеопатры, Евгений Тиханов, стал знаменитым фотографом. Первую славу ему принесла фотография Черчилля, сделанная на Ялтинской конференции в 1945 году — тот признался, что на этом снимке его характер передан необыкновенно верно. После чего Тиханову разрешили сфотографировать Сталина. Сказали, что он может встать в зале, по которому будет проходить вождь, и в этот момент нужно успеть его снять. По счастью, Сталин остановился, чтобы прикурить трубку… Этот снимок стал одним из самых известных фотопортретов Сталина, который еще много лет печатали в газетах.
…Вот такая история у вихрастой девочки Динки и ее «всамделишной» семьи.
Валентина Осеева
Динка
Посвящаю эту книгу матери и сестре Анжеле
Глава 1
Неизвестный человек
Ночью раздался негромкий стук в калитку. В маленькой даче было тихо и темно. Стук повторился громче, настойчивей.
Марина подняла голову с подушки, прислушалась, потом вскочила и, протянув в темноте руки, добралась до постели сестры.
– Катя! Проснись! Кто-то стучит...
– Кто стучит?
Младшая сестра мгновенно открыла глаза и потянулась за спичками.
– Подожди! Не зажигай! Слушай...
Мимо террасы прошлепали чьи-то осторожные шаги, заскрипели ступеньки.
– Это я... Лина, – послышался тихий шепот за дверью.
Катя сняла крючок. В комнату протиснулась кухарка Лина. Заспанное лицо ее было встревожено.
– Стучит ктой-то... Открывать али нет?
– Калитка на замке. Вот ключ. Постарайся задержать. Если обыск, скажи, что пойдешь за ключом, – быстро зашептала Катя, накидывая халат.
Лина понятливо кивнула головой.
– Подождите... Надо позвать Никича, – торопливо сказала Марина, – я сейчас пойду...
– Никича нет, он в городе, – остановила ее Катя.
– Вчерась еще укатил, – прошептала Лина.
– Ах да! – вспомнила Марина.
Все трое смолкли. В тишине было слышно, как кто-то пробует открыть калитку.
– Подождите волноваться. Может, это просто воры? – глядя в темноту широко раскрытыми глазами, сказала Катя.
Лина поспешно приперла табуреткой дверь.
– Коли воры, так запастись бы чем, попужать их...
У калитки снова раздался нетерпеливый громкий стук.
– Воры не стучат... Лина, иди задержи, – шепнула Марина.
Лина широко перекрестилась и вышла. Катя присела на корточки около печки и встряхнула коробок спичек...
– Марина, где Сашино письмо? Давай скорей!.. Ах, какая ты неосторожная!
– У меня только одно... единственное... И в нем ничего такого нет, – доставая из-под подушки письмо и пряча его на груди, взволнованно сказала Марина. – Тут нет никаких адресов... Подождем Лину!
– Глупости... Все равно это надо сделать... В прошлый раз тебя спрашивали, переписываешься ли ты с мужем! Зачем же так рисковать... Давай скорей...
Марина молча протянула ей конверт... В печке вспыхнул огонек и осветил склоненные головы сестер, смешивая темные пряди Катиных кудрей и светлые косы Марины.
– Это письмо мне и детям... – с глубокой грустью прошептала старшая сестра.
Катя схватила ее за руку:
– Тише... Идет кто-то...
Ступеньки снова заскрипели.
– Не пужайтесь. Это дворник с городской хватеры. Самое кличет, – сообщила Лина.
– Меня? А что ему нужно? Это Герасим? Так зови его сюда!
– Звала. Не идет. Чтоб и знатья, говорит, не было, что я приезжал.
– Странно... Что могло случиться? Ну, я иду, Катя. Не разбудите детей, потише.
Марина накинула платок и вышла. Катя сунула ей в руку ключ. Большая черная тень неподвижно стояла под забором.
– Герасим! – тихонько окликнула Марина. – Вы один?
– Один, один. Не извольте сомневаться, – так же тихо ответил дворник. – Мне только слово сказать.
– Так пойдемте в кухню. Там никого нет.
Марина открыла калитку.
Герасим оглянулся и боком пролез на дорожку.
– Не опоздать бы мне на пароход. Один только ночной идет... Да дело-то в двух словах... может, нестоящее, а упредить надо.
– Пойдемте, пойдемте.
Стараясь не скрипеть гравием на дорожке, Марина пошла вперед, Герасим покорно следовал за ней.
В летней кухне царил мягкий полумрак. Перед иконой Богородицы теплилась лампадка, у стены белела неубранная постель. Под окном стоял чисто выскобленный стол, на плите поблескивали сложенные горкой кастрюли.
Марина подвинула Герасиму табуретку:
– Садитесь...
– Так вот, может, нестоящее дело... – повторил Герасим, застеснявшись. – Может, я зря вас потревожил, конечно...
– Ничего, ничего... Рассказывайте, – попросила Марина, присаживаясь на Линину постель.
Герасим осторожно подвинул к ней табуретку; в сумраке забелел ворот его рубашки, блеснули глаза.
– Вчерась человек какой-то к хозяину приходил... Спрашивал, куда госпожа Арсеньева с детьми выехала. А хозяин меня позвал. Ты, говорит, помогал им, вещи носил: куда они выехали? А я гляжу – человек незнакомый, ну и не стал признаваться. Не знаю, говорю, куда выехали, я только до извозчика провожал. А вы, говорю, кто им будете? А я, грит, ихний знакомый. И сует мне гривенник. Нет, говорю, не знаю. А сам гляжу: человек чужой, – шепотом рассказывает Герасим.
– А какой он на вид? И что еще спрашивал?
– Одет ничего, чисто. Под барина вроде. Так, молодой, неказистенький человечишка. Спрашивал еще: бывает ли кто на городской квартире? Живет ли здесь кто? Нет, говорю, никто не бывает и никто не живет. Заперли да уехали... А хозяин и говорит: госпожа, говорит, Арсеньева в газете служит, можете, говорит, туда зайти, я адрес дам. А он стоит, мнется и адреса не спрашивает. Ну, постоял и пошел. А хозяин мне и говорит: «Беда с неблагонадежными квартирантами – и выгонять их жалко, и неприятности от полиции наживешь».
Марина провела рукой по волосам:
– Значит, так и ушел он?
– Ушел... А я думаю себе: неспроста это, надо бы упредить на всякий случай... Тут недалеко, съезжу. Да в темноте-то проблуждал маленько. Перевозил я вещи днем, а тут ночью пришлось искать... Ну, я пойду.
– Куда вы?! Опять заблудитесь. Переночуйте у нас, а рассветет – и поедете! – уговаривала Марина.
– Нет, уж я пойду. В крайности пересижу около пристани. Теперь такие дела творятся, что не приведи бог! В девятьсот седьмом году почитай полны тюрьмы насовали и теперь все еще опасаются чего-то... – Голова Герасима с сильным запахом лампадного масла приблизилась к Марине. – Сказывали, весной побег из тюрьмы готовился... Политические, что ли, своих выручать хотели, только один среди них иудой затесался. Вот он в самый момент возьми да и выдай всю компанию... Ну и хватают сейчас охапками кто прав, кто виноват...
– Это в городе? На нашей улице? – спросила Марина.
– Не... на нашей улице тихо. Жители все почтенные, комнат не сдают... Это вон на окраинах, где общежития али комнатушки какие сдаются. Рабочий люд ютится да студенты по большей части. У нас без подозрения. Но, между прочим, дворников тоже проверяют в полиции... Я пойду, – заторопился Герасим. – Счастливо оставаться. Простите за беспокойство.
Марина крепко пожала ему руку.
– Герасим, у вас же денег нет, вы потратились на проезд. Я сейчас вам принесу, – заторопилась она.
– Ну чего там... Я вами не обижен. Бывайте здоровы!
Герасим ушел. Марина закрыла калитку и пошла в дом. Катя и Лина нетерпеливо ждали ее, тревожась и недоумевая.
Марина передала свой разговор с Герасимом. Сидя втроем в темной комнате, они озабоченно припоминали всех, кто мог их разыскивать.
– Если знакомый, то завтра явится в редакцию. Только какой же знакомый пойдет расспрашивать хозяина? – пожала плечами Катя.
– Может, это меня мой Силантий разыскивает? – предположила Лина.
Силантий, брат Лины, служил в солдатах, и вот уже несколько лет она все ждала его в отпуск.
– Силантий в солдатском. Это кто-то другой, – вздохнула Марина.
– Ну что сейчас гадать! Утро вечера мудренее. Ложитесь-ка лучше спать, – зевая, сказала Лина и, осторожно прикрыв за собой дверь, ушла.
Сестры не спали долго. Увидев в окно светлеющий сад, Катя всполошилась:
– Ложись скорей спать, Мара! Тебе осталось два часа каких-нибудь поспать... Ложись...
– Сейчас... Только посмотрю, не проснулись ли дети, – сказала Марина, приоткрывая дверь в соседнюю комнату.
– К Алине не ходи, разбудишь, – предупредила Катя.
Младшие дети крепко спали, разметавшись во сне. Восьмилетняя Динка сладко причмокивала, кольца жестких волос закрывали ей лоб, лезли на щеки... Одеяло ее сползло на пол, крепкие загорелые ноги и руки темнели на простыне... Мышка была старше на полтора года, но она выглядела хрупкой по сравнению с крепышом Динкой. Мышка спала так тихо, что худенькое личико ее с прозрачными веками казалось неживым.
Мать наклонилась над ней, поймала чуть слышное дыхание. Потом подняла Динкино одеяло, повесила его на спинку кровати, повернула Динку на бок, отвела от ее лица волосы и вышла. К старшей девочке она не зашла. Алина спала в отдельной маленькой комнате. Мать постояла у ее двери, послушала и, успокоившись, вернулась к себе.
Катя сидела на полу у печки и обрезала ножницами обгоревшие края уцелевшего клочка письма. Руки ее были в золе, лоб и нос испачканы сажей.
– На? тебе... – сказала она с неожиданной кроткой улыбкой и протянула сестре обрезанный краешек бумаги.
Губы Марины дрогнули, она поднесла к окну бумажку и прочла единственные уцелевшие слова: «...родная моя...».
– Ну, ложись теперь, – примиряюще сказала Катя.
Марина разделась и легла, отвернувшись лицом к стене.
Глава 2
Дорогое письмо
Катя завела будильник, не раздеваясь, бросилась на свою постель и мгновенно заснула. Марина не спала. Она не думала о сообщении Герасима. Мало ли кто мог спрашивать их адрес... Возможно, какой-нибудь знакомый проездом был в Самаре и хотел повидаться... Может быть, на службе лежит для нее записка... Все это пустяки. Марине было жаль письма, которое сожгла Катя. Письма от Арсеньева приходили редко. Зная, что полиция тщательно разыскивает его следы, письма свои к жене Арсеньев передавал только через верных людей. В этих редких длинных посланиях он подробно расспрашивал о детях, о ней, Марине, рассказывал о своей жизни, о встречах с новыми и старыми товарищами. Читая эти письма, Марина радовалась, что муж по-прежнему полон энергии и в среде новых товарищей не чувствует себя одиноким. Последнее письмо пришло весной. В теплых, грустных строчках его чувствовалась глубокая душевная тоска по семье. Марина так часто читала и перечитывала это письмо, что помнила наизусть каждое слово, она никогда не решилась бы уничтожить его, если бы не Катя... «...Дети растут и забывают отца, – горько жаловался жене Арсеньев. – А мне так часто видятся они все трое... И кажется, что я снова на элеваторе, что вот сейчас я приду домой...»
Марина закрывает глаза, и ей представляется элеватор, где ее муж служит инспектором. Большой казенный дом... Засыпанный зерном двор... Высокое крыльцо... Марина слышит знакомые шаги... В передней хлопает дверь, и Саша в пыльной кожаной тужурке заглядывает в комнату.
«А где мои три чижика?» – громко спрашивает он, сбрасывая тужурку и шумно плескаясь у рукомойника.
Алина бросается в детскую, выводит из уголка тихонькую Мышку, тащит упирающуюся Динку:
«Вот они, папа!»
«А где тот чижик, который называется Орало-мучеником?» – шумит отец.
Динка тогда была еще совсем маленькая и только училась ходить. Падая, она поднимала такой рев, что сбегался весь дом. Отец называл ее Орало-мучеником.
«...Я не могу простить себе, что сердился на Динку. Помнишь, как она являлась ко мне в кабинет?..» – пишет в этом письме Арсеньев.
Марине снова представляется элеватор... Она видит большую холодную гостиную и в конце ее дверь в кабинет... Динку интересовал отцовский кабинет... Добравшись до закрытой двери, она начинала стучать в нее обоими кулачками. Отец не мог ее увести и беспомощно кричал:
«Марочка! Мара! Возьми ее!»
Марина прибегала из кухни или из детской. Большой широкоплечий мужчина с сердитым и расстроенным лицом стоял перед ребенком, не умея с ним справиться.
«Она опять пришла. Я же занят», – серьезно объяснил он. «Ну-ну!» – кричала на него Динка, порываясь в кабинет. И лицо у нее было такое же сердитое, как у отца.
«Ну подумай! Не хочет уходить! Я ее просил, просил!..»
«Конечно, Саша был очень занят, – серьезно думает Марина. – Ведь тогда уже шел девятьсот четвертый год... В доме печатались прокламации, секретные брошюры... Нужно было помочь Косте в типографии, распределить и разослать хранившуюся в доме нелегальную литературу... А вечерами Саша выступал на рабочих собраниях... И в кабинете у него постоянно собирались рабочие... Конечно, Динка мешала... Но иногда он сам звал ее...» Марина вспоминает, как, заслышав маленькие шажки, отец открывал дверь. Динка останавливалась на пороге и, склонив голову набок, спрашивала:
«Папа?»
Отец присаживался на корточки, гладил стриженую головенку.
«Я, папа, папа...» – Динка прятала за спину руки и важно удалялась.
«Опять приходила?» – удивлялась Марина.
«Ничего. Она ненадолго. Больше для проверки», – смеялся отец.
Короткая летняя ночь идет к концу. В комнате уже почти светло. Марина с упреком смотрит на спящую сестру. Зачем Катя сожгла это письмо? Конечно, когда-нибудь его все равно надо было сжечь, Марина сама обещала сделать это при первой тревоге. Но зачем она сделала это сегодня?.. Катя просто напугана обысками...
В 1907 году, после отъезда Арсеньева, полиция долго не оставляла в покое его семью. Только последние два года уже не было обысков, и дело Арсеньева как будто заглохло. Марина снова вспоминает письмо мужа. «...Я часто думаю об Алине. Ты пишешь, что она чувствует себя почти взрослой и не терпит никаких возражений... А помнишь, какая это была спокойная, послушная девочка? Как она старалась помочь нам в самое горячее время... Ведь в девятьсот пятом году ей было уже семь лет... Она многое понимала...»
Перед глазами Марины встает шумный элеваторский дом... В кабинете мужа бурно обсуждаются события, открыто собираются товарищи, между ними приезжие из Москвы, из Питера... В угловой комнате, где раньше была воскресная школа, наспех сдвинуты скамейки, там останавливаются приезжие, многие из них скрываются от полиции... Марина достает им паспорта, деньги, налаживает связи с нужными людьми... Дом Арсеньевых уже хорошо известен полиции, но царское правительство растерянно... Всюду проходят рабочие забастовки, на улицах громко звучат запрещенные песни...
«Полиция парализована! Около дома ни одного сыщика!» – возбужденно говорит Саша, возвращаясь с митинга.
В эти дни дети целиком предоставлены Кате, но Алина не хочет сидеть в детской. Ее тоненькая фигурка то и дело мелькает между взрослыми.
«Алина, что ты тут делаешь?»
«Я помогаю папе».
«Алина! – кричит отец. – Убери у меня на столе! Открой форточки в кабинете! Мы скоро придем! Алина, где моя шапка?»
Алина находит шапку, прибирает на отцовском столе, открывает форточки, наливает в графин воду...
«...Детство Алины кончилось на элеваторе, – с грустью пишет отец. – Но все-таки оно было, коротенькое счастливое детство, кусочек его достался и Мышке, а вот Динка совсем не знает отца... Да и я не могу теперь узнать моей выросшей дочки... «Здравствуй, папа! – пишет она в коротенькой записке. – Не слушай никого про меня. Я хорошая девочка, и я исправлюсь к твоему приезду...»
Будильник неожиданно и резко звонит. Катя вскакивает и машет руками:
– Закрой его, закрой!.. Ты давно встала?
– Не знаю, – говорит Марина. – Эта ночь была такая короткая...
Катя смотрит на бледное лицо и синие тени под глазами сестры.
– Ты не спала? Ты думала о том человеке? – быстро спрашивает она.
– О каком? – искренне удивляется Марина. – О том, что спрашивал наш адрес? Нет, я не думала о нем... Сегодня узнаю в редакции... Может, приходил кто-нибудь из знакомых...
– Но ведь надо быть дураком... – резко говорит Катя и, взглянув на часы, быстро перебивает себя: – Одевайся! Уже половина седьмого. Опоздаешь!
Глава 3
Тетка и племянница
Марина уезжает рано. Катя, раздраженная ночным происшествием, нервничает. Сдвинув у переносья темные брови, она мрачно смотрит на мир своими изумрудно-зелеными русалочьими глазами и мысленно клянет того «неизвестного человека», который спрашивал у хозяина их адрес, ругает себя и сестру за ночную панику, сердится на Марину за то, что она не спала и теперь, наверное, еле-еле сидит на службе, сердится на Мышку за то, что она плохо ест, а больше всего на Динку, которая, как нарочно, с самого утра шумно носится по саду и устраивает всякие шалости. А сейчас она уже вертится около стола, чтобы схватить горбушку хлеба и поскорей исчезнуть из дома...
Обычно Катя бывает рада, когда Динка убегает гулять, но сегодня она хочет наказать ее за утренние проделки.
– Не тронь хлеб. Скоро будет завтрак, – сурово говорит она и прячет тарелку с хлебом в буфет.
Динка убегает в комнату и, присаживаясь на пол, сбрасывает с ног сандалии: она всегда ходит босиком, считая, что всякая обувь тянет ее книзу.
– Ты никуда не пойдешь, – строго говорит Катя, входя в комнату и закрывая за собой дверь.
Динка вскидывает на нее удивленные глаза:
– Почему не пойду?
– Потому что ты слишком много безобразничала сегодня! И вообще, что это за беготня такая? Не успели мы приехать, как ты обегала всю Барбашину Поляну! Тебя видели на Учительских дачах, везде! – с возмущением заканчивает тетка.
Кате двадцать два года. Она вместе со старшей сестрой воспитывает ее девочек. Она очень редко делает замечания Мышке, потому что Мышка уступчивая и послушная девочка; Катя почти никогда не вступает в спор с Алиной, потому что Алина очень обижается; зато с младшей, упрямой и своевольной Динкой, ей приходится постоянно пререкаться из-за всякого пустяка. Из-за Динки у Кати часто возникают споры с сестрой.
«Боюсь, Катя, что ты придираешься к ней по мелочам», – недовольно замечает Марина.
«Ну конечно! – сердится Катя. – Ты уезжаешь на службу и не видишь, что вытворяет эта девчонка! Тебе все кажется мелочью, а попробуй-ка посиди тут целый день со всеми тремя – тогда узнаешь!»
«Да я и так все знаю, но по тому, что ты мне рассказываешь, я часто вижу, что, наряду с каким-нибудь серьезным проступком, ты придираешься к мелочам.
ДОРОГИЕ ЧИТАТЕЛИ!
Когда вы были маленькими, В. Осеева написала для вас «Волшебное слово», «Ежинку» и много других рассказов и сказок. Потом вы читали ее книжку «Отцовская куртка», а которую вошли большие, серьезные рассказы «Бабка» и «Рыжий кот». Угадывая ваше желание получить повесть о школьной дружбе, В. Осеева написала трилогию «Васек Трубачев и его товарищи». Редкий из вас не читал эту книгу, не запомнил и не полюбил ее героев.
Теперь перед вами книга Осеевой «Динка». Вы смотрите на ее обложку: по берегу бежит девочка. Это Динка. Детство ее совпало с трудными годами, наступившими после первой русской революции 1905 года. Динка росла в семье, связанной с революционным подпольем. Но не только семья воспитывала Динку, свободная и вольная, как птица, Динка в широком волжском просторе искала общения с людьми из народа и сама находила себе друзей и недругов. Вот об этой Динке, которую называли «трудной девочкой», вы прочтете в книге.
Посвящаю эту книгу матери и сестре Анжеле.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
НЕИЗВЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Ночью раздался негромкий стук в калитку. В маленькой даче было тихо и темно. Стук повторился громче, настойчивей.
Марина подняла голову с подушки, прислушалась, потом вскочила и, протянув в темноте руки, добралась до постели сестры:
Катя! Проснись! Кто-то стучит…
Кто стучит?
Младшая сестра мгновенно открыла глаза и потянулась за спичками.
Подожди! Не зажигай! Слушай… Мимо террасы прошлепали чьи-то осторожные шаги, заскрипели ступеньки.
Это я… Лина, - послышался тихий шепот за дверью. Катя сняла крючок. В комнату протиснулась кухарка Лина. Заспанное лицо ее было встревоженно.
Стучит ктой-то… Открывать али нет?
Калитка на замке. Вот ключ. Постарайся задержать. Если обыск, скажи, что пойдешь за ключом, - быстро зашептали Катя, накидывая халат.
Лина понятливо кивнула головой.
Подождите… Надо позвать Никича, - торопливо сказала Марина, - я сейчас пойду…
Никича нет, он в городе, - остановила ее Катя.
Вчерась еще укатил, - прошептала Лина.
Ах, да! - вспомнила Марина.
Все трое смолкли. В тишине было слышно, как кто-то пробует открыть калитку.
Подождите волноваться. Может, это просто воры? - глядя в темноту широко раскрытыми глазами, сказала Катя. Лина поспешно приперла табуреткой дверь.
Коли воры, так запастись бы чем, попужать их… У калитки снова раздался нетерпеливый громкий стук.
Воры не стучат… Лина, иди задержи, - шепнула Марина.
Лина - широко, перекрестилась и вышла. Катя присела на корточки около печки и встряхнула коробок спичек…
Марина, где Сашино письмо? Давай скорей!.. Ах, какая ты неосторожная!
У меня только одно… единственное… И в нем ничего такого нет, доставая из-под подушки письмо и пряча его на груди, взволнованно сказала Марина. - Тут нет никаких адресов… Подождем Лину!
Глупости… Все равно это надо сделать… В прошлый раз тебя спрашивали, переписываешься ли ты с мужем! Зачем же так рисковать… Давай скорей…
Марина молча протянула ей конверт… В печке вспыхнул огонек и осветил склоненные головы сестер, смешивая темные пряди Катиных кудрей и светлые косы Марины.
Это письмо мне и детям… - с глубокой грустью прошептала старшая сестра.
Катя схватила ее за руку:
Тише… Идет кто-то… Ступеньки снова заскрипели.
Не пужайтесь. Это дворник с городской хватеры. Самоё кличет, - сообщила Лина.
Меня? А что ему нужно? Это Герасим? Так зови его сюда!
Звала. Не идет. Чтоб и знатья, говорит, не было, что я приезжал.
Странно… Что могло случиться? Ну, я иду. Катя. Не разбудите детей, потише.
Марина накинула платок и вышла. Катя сунула ей в руку ключ. Большая черная тень неподвижно стояла под забором.
Герасим! - тихонько окликнула Марина. - Вы один?
Один, один. Не извольте сомневаться, - также тихо ответил дворник. - Мне только слово сказать.
Так пойдемте в кухню. Там никого нет.
Марина открыла калитку. Герасим оглянулся и боком пролез на дорожку.
Не опоздать бы мне на пароход. Один только ночной идет… Да дело-то в двух словах… может, нестоящее, а упредить надо.
Пойдемте, пойдемте.
Стараясь не скрипеть гравием на дорожке, Марина пошла вперед, Герасим покорно следовал за ней.
В летней кухне царил мягкий полумрак. Перед иконой богородицы теплилась лампадка, у стены белела неубранная постель. Под окном стоял чисто выскобленный стол, на плите поблескивали сложенные горкой кастрюли.
Марина подвинула Герасиму табуретку:
Садитесь…
Так вот, может, нестоящее дело… - повторил Герасим застеснявшись. Может, я зря вас потревожил, конечно…
Ничего, ничего… Рассказывайте, - попросила Марина, присаживаясь на Линину постель.
Герасим осторожно подвинул к ней табуретку; в сумраке забелел ворот его рубашки, блеснули глаза.
Вчерась человек какой-то к хозяину приходил… Спрашивал, куда госпожа Арсеньева с детьми выехала. А хозяин меня позвал. «Ты, говорит, помогал им, вещи носил: куда они выехали?» А я гляжу - человек незнакомый, ну и не стал признаваться. «Не знаю, говорю, куда выехали, я только до извозчика провожал. А вы, говорю, кто им будете?» - «А я, грит, ихний знакомый». И сует мне гривенник. «Нет, говорю, не знаю». А сам гляжу: человек чужой, - шепотом рассказывает Герасим.
А какой он на вид? И что еще спрашивал?
Одет ничего, чисто. Под барина вроде. Так, молодой, неказистенький человечишка. Спрашивал еще: бывает ли кто на городской квартире? Живет ли здесь кто? «Нет, говорю, никто не бывает и никто не живет. Заперли да уехали…» А хозяин и говорит: «Госпожа, говорит, Арсеньева в газете служит, можете, говорит, туда зайти, я адрес дам». А он стоит, мнется и адреса не спрашивает. Ну, постоял и пошел. А хозяин миг и говорит: «Беда с неблагонадежными квартирантами - и выгонять их жалко, и неприятности от полиции наживешь».
Марина провела рукой по волосам:
Значит, так и ушел он?
Ушел… А я думаю себе: неспроста это, надо бы упредить на всякий случай… Тут недалеко, съезжу. Да в темноте-то проблуждал маленько. Перевозил я вещи днем, а тут ночью пришлось искать… Ну, я пойду.
Куда вы?! Опять заблудитесь. Переночуйте у нас, а, рассветет - и поедете! - уговаривала Марина.
Нет, уж я пойду. В крайности пересижу около пристани. Теперь такие дела творятся, что не приведи бог! В девятьсот седьмом году, почитай, полны тюрьмы насовали и теперь все еще опасаются чего-то… - Голова Герасима с сильным запахом лампадного масла приблизилась к Марине. - Сказывали, весной побег из тюрьмы готовился… Политические, что ли, своих выручать хотели, только один среди них иудой затесался. Вот он в самый момент возьми да и выдай всю компанию… Ну, и хватают сейчас охапками кто прав, кто виноват…
Это в городе? На нашей улице? - спросила Марина.
Не… на нашей улице тихо. Жители все почтенные, комнат не сдают… Это вон на окраинах, где общежития али комнатушки какие сдаются. Рабочий люд ютится да студенты по большей части. У нас без подозрениев. Но, между прочим, дворников тоже проверяют в полиции… Я пойду, - заторопился Герасим. Счастливо оставаться. Простите за беспокойство.
Марина крепко пожала ему руку.
Герасим, у вас же денег нет, вы потратились на проезд. Я сейчас вам принесу, - заторопилась она.
Ну, чего там… Я вами не обижен. Бывайте здоровы! Герасим ушел. Марина закрыла калитку и пошла в дом.
Катя и Лина нетерпеливо ждали ее, тревожась и недоумевая. Марина передала свой разговор с Герасимом. Сидя втроем в темной комнате, они озабоченно припоминали всех, кто мог их разыскивать.