Можно было надеяться - спустя 80 лет после смерти Толстого - что все сочинения писателя и его переписка нам известны. Оказалось, однако, это не так. В зарубежных архивах и частных собраниях - в том числе и американских - были обнаружены и до сих пор продолжают выявляться новые, еще неизвестные тексты Толстого.

Совместный проект советских и американских ученых "Толстой и США: переписка" ставит своей целью выявление новых писем Толстого в американских архивах и исследование около полутора тысяч писем его американских корреспондентов. В таком объеме работа проводится впервые. В архиве Л. Н. Толстого, хранящемся в Государственном музее Л. Н. Толстого, есть письма хорошо известных американцев. Среди них, в частности, письма Эрнеста Кросби и Изабеллы Хэпгуд к Толстому. В их личных фондах в США обнаружены десять неизвестных писем Толстого, которые здесь публикуются впервые.

ПИСЬМА Л. Н. ТОЛСТОГО К Э. КРОСБИ

Эрнест Хауард Кросби родился в состоятельной семье в г. Нью-Йорке в 1856 г. Готовясь к политической карьере, он в 1878 г. окончил юридический факультет Нью-Йоркского университета и был избран в законодательную палату штата Нью-Йорк, где занимал место, незадолго перед тем освобожденное новым президентом США Теодором Рузвельтом. Президент готовил молодого Кросби к политической карьере на федеральном уровне, и с этой целью в 1889 году Кросби был назначен судьей в Международную судебную палату в Александрию, в Египет. Здесь он прочел во французском переводе книгу Толстого "О жизни". Знакомство со взглядами русского писателя сыграло решающую роль в дальнейшей судьбе Кросби. Этот любимец правящих кругов американской политики сразу отказался от юридической и политической карьеры. В 1894 году, на обратном пути из Александрии, он посетил своего нового духовного отца в Ясной Поляне. Кросби стал одним из самых активных американских толстовцев. Свои способности адвоката и политика он теперь реализовывал в пацифистской деятельности, защищая рабочих и эмигрантов и участвуя в радикальном, антиимпериалистическом движении времен войны с Испанией. Он создал "Лигу социальных реформ", начал издавать еженедельник "Whim"; читал лекции о Толстом и о системе единого налога Джорджа, выступал против земельной монополии и несправедливости; активно поддерживал сетельментское движение (создание приютов для бедноты). В 1907 г. неутомимая деятельность Кросби была прервана смертью от крупозного воспаления легких. Почтить его память пришли известнейшие представители либеральной интеллигенции Америки - Джейн Аддамс, Феликс Адлер, Вильям Дженнинс Брайен, Кларенс Дэрроу, Вильям Ллойд Гаррисон, Генри Джордж-младший, Самуэль Гомперс, Вильям Дин Хоуэлс, Вильям Джеймс, Букер Вашингтон.

Переписка с Толстым включает 65 писем. В 1891 г. Кросби впервые написал письмо в Ясную Поляну, в котором благодарил Толстого за книгу "О жизни", открывшую ему "истинную сущность учения Христа и истинные основы нашей веры и надежды". Из России Кросби получил 23 письма (20 от Толстого и 3 от Софьи Андреевны). Они хранятся в отделе рукописей и редких книг при Вассар Колледже в г. Покипси, штат Нью-Йорк. Их передала в колледж внучка Кросби, которая обнаружила письма в египетском саркофаге деда среди его вещей. О своем деде она ничего не знала: в семье было запрещено говорить о "коммунистическом" родственнике, шедшем против устоев и интересов семейства.

13 из 20 писем Толстого к Кросби были опубликованы по копиям, сохранившимся в его фонде. Семь писем Толстого до сих пор оставались неизвестными: они публикуются впервые с разрешения Вассар Колледжа. В этих письмах можно найти все основные темы переписки. Они раскрывают широту и своеобразие отношений между Кросби и Толстым, выявляют замыслы сочинений Кросби, которые нашли отклик в творчестве Толстого; письма свидетельствуют о той нравственной поддержке, которую Толстой оказывал своему американскому ученику.

1. Письмо Толстого от 4 января 1896 г.

My Dear Mr. Crosby,

I have just now received two papers: "The Literary Digest" and "The Voice" with articles about your writings. I thank you very much if it was you that sent me the papers. It was a great joy for me to know that your religious convictions are quite definite and that you express them so thoroughly. Kenworthy whom you know is now in Moscou and I was so glad to find in him just what I expected him to be. His work is always slowly but still growing in England. The same is getting on Austria. There is a certain Eugene Sshmitt in Budapest who is editing a journal Die Religion des Geistes, who propagates the same Christ"s Christianity.

I wish you to continue your work your whole life and not for external success sake, but for internal religious satisfaction, to work for your soul and for God as we say in Russian. If you have before you only this aim - your soul and God - external success - the establishment of the Kingdom of God, can not fail.

With sincere love Yours truly Leo Tolstoy

Перевод:

Мой дорогой господин Кросби, Я только что получил две газеты "The Literary Digest" и "The Voice" со статьями о ваших сочинениях. Если это вы послали газеты, то очень вам благодарен. Для меня было большой радостью узнать, что ваши религиозные убеждения совершенно определенны и что вы излагаете их так основательно. Кенворти, которого вы знаете, сейчас в Москве, и для меня было так приятно найти его таким, каким я и ожидал. Его работа хотя и медленно, но все же распространяется в Англии. То же происходит и в Австрии. В Будапеште есть некий Эуген Шмитт, издающий журнал "Die Religion des Geistes", который проповедует то же самое Христово христианство.

Желаю вам продолжать вашу работу в течение всей вашей жизни, и не только ради вашего успеха, но ради внутреннего религиозного удовлетворения, работать для души и для Бога, как мы говорим по-русски. Если вы имеете перед собой только эту цель - свою душу и Бога - внешний успех - утверждение Царства Божия, не может не осуществиться.

С искренней любовью

Преданный вам

Лев Толстой

2. Письмо Толстого от 6 марта 1896 г.

Dear Mr. Crosby,

Your letter with the opinions of some writers in the Voice induced me to write a little article on this theme. I wrote it in the form of a letter to you. I send it by this post. I would like to give to Kenworthy the right to publish this letter. If you have nothing against it write it to him. I will send a copy of the letter to Kenworthy so that as soon as he will have your consent he will publish it. I entrust this matter to my friend Tchert-koff whom you know so that you will receive the letter from him. I have received the book on good and evil and I do not like it.

I am very very glad that we are coworkers, and that I can quite sincerely assure you of my brotherly love. Leo Tolstoy.

Перевод:

Дорогой господин Кросби,

Ваше письмо, в котором вы приводите высказывания некоторых писателей из "Voice", побудило меня написать небольшую статью на эту тему. Я написал ее в форме письма к вам. Отправляю его сегодняшней почтой. Я бы хотел представить право публикации этого письма Кенворти. Если вы не имеете ничего против, напишите ему об этом. Я пошлю Кенворти копию письма, с тем чтобы он его опубликовал, как только получит ваше согласие. Это дело я доверяю моему другу Черткову, которого вы знаете, так что письмо вы получите через него. Я получил книгу о добре и зле, и она мне не нравится.

Очень рад, что мы с вами сотрудничаем и что я вполне искренне могу заверить вас в моей братской любви к вам.

Лев Толстой

3. Письмо Толстого от 26 декабря 1896 г. (7 января 1897 г.)

You are quite welcome to print my letter to you and the account of your visit to Yasnaia Poliana. I am sure that it will be only a pleasure to us to read what you will write about your visit to us. The work you are doing and the success you had at Chicago is just what I expected from your sincerity and straightforwardness. I am glad to know that you are in correspondence with Kenworthy and Herron. It is a long time that I had no news from Herron. What is he doing?

My wife and children send you their best wishes.

With brotherly love

Перевод:

Мой дорогой Кросби,

Вы, безусловно, можете опубликовать мое письмо к вам и ваш рассказ о посещении Ясной Поляны. Уверен, что для всех нас будет только приятно прочитать то, что вы напишете о визите к нам. Работа, которую вы сейчас делаете, и ваш успех в Чикаго есть то самое, что я и ожидал от вашей искренности и прямодушия. Рад узнать о том, что вы переписываетесь с Кенворти и Херроном. Я уже давно не слышал ничего нового о Херроне. Что он сейчас делает?

Моя жена и дети шлют вам свои наилучшие пожелания.

С братской любовью

Искренне ваш

Лев Толстой

4. Письмо Толстого от 29 декабря 1897 г.

Moscow My Dear Crosby,

I thank you very much for your kind and interesting letter. I like very much the Shakers. I thought always that if not complete chastity, the tendency to a pure life is a sure sign of sincere earnest morality, and therefore I have always found in the Shakers a earnestness in moral matters which is so often wanting in other religious writings. That many of them don"t so much care for their dogmas as they care for their life, and also that they abandon their dances and especially the spiritualistic seances, are very good news. How I would like to live with them.

Your article about your visit is very good and can only be agreable to all of us. The death of George was a loss of a near friend to me. I hope that his ideas will spread more after his death. That these ideas are not generally acknowledged is always a puzzle to me.

What are you doing now? With your earnestness, cleverness, and activity I am sure something that is good. Yours truly

Перевод:

Дорогой Кросби,

Очень вам благодарен за ваше доброе и интересное письмо. Мне очень симпатичны шекеры. Я всегда думал, что если и не полное целомудрие, то тяготение к чистой жизни есть верный знак искренней и честной морали, и поэтому я всегда нахожу в шекерах честность в нравственных вопросах, которой так часто не хватает иным религиозным писаниям. То, что многие из них не столько заботятся о соблюдении своих правил, сколько о своей жизни, а также то, что они оставили свои танцы, и в особенности спиритические сеансы,- очень добрые вести. Как бы я хотел жить среди них.

Статья о вашем визите очень хороша и для всех нас может быть только приятной. Со смертью Джорджа я потерял близкого друга. Надеюсь, что после его смерти его идеи распространятся еще больше. То, что эти идеи до сих пор не пользуются всеобщим признанием, всегда остается для меня загадкой.

Что вы сейчас делаете? С вашей честностью, умом и энергичностью уверен, что что-то хорошее.

Искренне ваш

Лев Толстой

5. Письмо Толстого от июня 1899 г.

I received both your letters & shall be very glad to have your volume of poetry; I expect to read it with pleasure, having already come across some of your verses in several papers.

I can trust you to allow whatever abbreviations you may find proper in "Resurrection" & give you my full sanction to do so. I do not remember having thanked you for the welcome you gave my son and Volkenstein. They are both under the most favorable impression of their visit to you.

I thank you for the information you gave me, & must say that I feel especially concerned about all that goes on in the Christian Commonwealth.

I read their journal with deep interest & never cease to rejoice at the firmness of their views & the beautiful expression of their thoughts. I should like to get so many details concerning their life as possible.

Excuse the shortness of my letter, but I am very busy & unwell at the present moment. Yours sincerely, Leo Tolstoy

Перевод:

Дорогой Кросби,

Я получил оба ваших письма и буду очень рад получить книгу ваших стихов; надеюсь прочитать ее с удовольствием, поскольку мне уже попадались некоторые ваши стихотворения в нескольких газетах.

Я могу доверить вам сделать любые сокращения, какие вы найдете нужными в "Воскресении", и даю вам на это мое полное согласие.

Не помню, высказал ли я вам свою благодарность за тот прием, который вы оказали моему сыну и Волкенштейну. У них обоих осталось самое приятное впечатление о визите к вам.

Благодарю вас за те сведения, которые вы мне предоставили, и должен вам сказать, что я испытываю особую озабоченность по поводу всего, что происходит в Христианской общине.

Их журнал я прочитал с глубоким интересом и беспрестанно радуюсь тому, насколько тверды их убеждения и прекрасно выражение их мыслей. Я бы хотел узнать как можно больше подробностей об их жизни. Простите, что мое письмо так коротко, но я сейчас очень занят и нездоров. Искренне ваш, Лев Толстой

6. Письмо Толстого от 6 декабря 1899 г.

Moscow Dec 6th 99

I am very sorry that being very busy and now very ill I have no possibility to express more exactly how highly I appreciate your book, the contents as well the form of it. If my letter can be of any use to you, you are welcome to print it. I am afraid only that you overvalue its significance for the success of your book, which will commend itself to its readers by its own merits.

I am in bed and this is my new daughter-in-law who carries now my correspondence, my two daughters with their husbands being away from me.

With brotherly love, Leo Tolstoy.

My father-in-law is very ill just now, staying several days in his bed and suffering very much with stomach and liver. There is no positive danger, but this illness is his old one, which grows with every year and by little and little takes his strengths away. There is a slight improving in his health this evening and therefore he could dictate this letter to you.

His daughter countess Tatiana has married Mr. Souhotine and gone abroad just before he became ill.

I write you these details knowing the hearty interest you take in all that regards the count. Asking excuse for my bad English I remain

Перевод:

Дорогой друг,

Очень сожалею, что будучи весьма занят, а сейчас и очень болен, я не имею возможности высказать вам со всей полнотой то, насколько высоко я ценю вашу книгу как по существу ее, так и по форме. Если мое письмо может быть, для вас чем-то полезно, то вы можете его опубликовать. Боюсь только, что вы переоцениваете его значение для успеха вашей книги, которая завоюет симпатии читателей благодаря своим собственным достоинствам.

Я не встаю с постели, и мою переписку сейчас ведет моя новая сноха, поскольку обе мои дочери с мужьями находятся далеко от меня.

С братской любовью,

Лев Толстой.

Милостивый государь,

Мой свекор сейчас очень болен и уже несколько дней не встает с постели, страдая от боли в желудке и печени. Серьезной опасности нет, но это - его давнее заболевание, которое прогрессирует с каждым годом и мало-помалу уносит его силы. Сегодня вечером ему стало немного лучше, вот почему он и смог продиктовать это письмо к вам.

Его дочь, графиня Толстая, вышла замуж за господина Сухотина и уехала с ним за границу как раз перед тем, как заболел отец.

Пишу вам все эти подробности, поскольку знаю, какое сердечное участие вы принимаете во всем, что касается графа.

С просьбой о снисхождении к моему плохому английскому остаюсь искренне ваша

Ольга Толстая.

7. Письмо Толстого от 17 августа 1903 г.

This letter will be forwarded to you by a Russian Jew - his name is London - who is emigrating to America with his grandchildren. I don"t know intimately the family but I have seen several times the old man and I like him. He is a Jew of the best type. He holds fast to his religion and looks at it from the moral point of view.

They don"t want anything from you but wish only to have somebody to know in a strange place.

Your friend in the true accep tion of the word,

Перевод:

Дорогой Кросби,

Это письмо передаст вам русский еврей - его фамилия Лондон - который эмигрирует в Америку со своими внуками. Я не знаю близко его семью, но старика видел несколько раз, и он мне понравился. Он - еврей наилучшего типа. Он твердо придерживается своей религии и смотрит на нее с нравственной точки зрения.

Им ничего от вас не надо, лишь бы иметь хоть одного знакомого в чужом для них месте.

Я долгое время не писал вам, но очень часто думал о вас и притом с большой симпатией. Очень был рад познакомиться с американской четой, которую вы мне рекомендовали. Они мне очень понравились - и муж, и жена. Надеюсь, они не изменят своей религиозной направленности и будут счастливы сами, и помогут другим стать такими же. Мне иногда попадаются ваши статьи в "Whim" (очень хорошем журнальчике), и они мне очень нравятся. Благодарю вас за прекрасное эссе о Шекспире. Я перевел его и опубликую по-русски.

Ваш друг в подлинном смысле этого слова,

Лев Толстой

Характер переписки с Толстым частично определялся тем, что Кросби не знал русского языка. Хотя письма Толстого короче и суше, чем корреспонденции Кросби, точность и идиоматичность английского в письмах Толстого на очень высоком уровне. Достаточно сравнить его английский с куда более слабым знанием английского языка его невестки (см. письмо №6), чтобы оценить, насколько правильно и выразительно писал Толстой по-английски.

Не менее любопытно и то, что в своих письмах Толстой редко задавал вопросы или просил ответа, хотя чисто отвечал на конкретные послания Кросби, писавшего вообще без ссылки на полученные письма. Так складывались отношения между учителем и учеником: Кросби рассказывал о своей деятельности, сообщал о встречах, посылал книги, вырезки из газет и журналов - свои и других авторов и писал рекомендательные письма к Толстому. А в ответ Толстой благодарил за присланные публикации, давал оценку деятельности своего корреспондента и всячески поддерживал его.

Как свидетельствует переписка, сочинения американского ученика производили иногда на Толстого столь сильное впечатление, что в ответ на его высказывания он сам писал статьи и эссе.

В письме от 4 января 1896 г. (здесь письмо № 1) Толстой благодарил Кросби за журнальные вырезки, а также за суждения Кросби о непротивлении. В журналах "Literary Digest" ("Литературный дайджест") и "The Voice" ("Голос") нередко появлялись отзывы о сочинениях Кросби. Например, в "Дайджесте" (от 30 ноября 1895 г.) появились рецензия (перепечатанная из "Голоса") на статью Кросби "Учение Христа об общественных проблемах" и отзыв (от 25 ноября) о его статье "Толстой и непротивление". Сам Кросби послал Толстому статью из "Голоса" (от декабря 1895 г.), в которой обсуждался трактат Кросби о Христе и о нравственных основах непротивления, написанный в 1894 г. для газеты "Kingdom" ("Царство").

Усадьба Ясная Поляна. Въездная аллея "1Грешпскт". 1892 г. Фотография фирмы Шерер, Набгольц и Ко

В тот же день, 4 января, написав письмо Кросби по поводу его религиозных взглядов, Толстой начал статью о непротивлении в виде открытого письма к Кросби, о котором сообщал своему ученику в письме от 6 марта (здесь письмо № 2). Статья-письмо начинается словами: "Я очень радуюсь известиям о вашей деятельности и о том, что деятельность эта начинает обращать на себя внимание" (69.13). В начале работы над статьей Толстой получил от Кросби письмо, отправленное из Нью-Йорка 3 января (по новому стилю), т. е. почти за две недели до первого письма Толстого (письмо из Америки шло тогда, как правило, 14 - 16 дней). К этому письму (от 3 января) были приложены вырезки из "Voice", "газеты - по словам Кросби - с огромным тиражом, ведущей борьбу за трезвость". Не без влияния этой газеты, активно занимающейся антиалкогольной пропагандой, сам Толстой основал в конце 1887 г. "Согласие против пьянства". В статье-письме о непротивлении (январь 1896 г.) он рассматривал основные идеи тех авторов, статьи которых были присланы ему и которых Кросби характеризовал как "известный литератор из Бостона" (Томас Хиггинсон, 1823 - 1911), "ведущий англиканский пастор из Нью-Йорка" (Ричард X. Ньютон, 1840 - 1914) и "либеральный пастор" (Джордж Херрон, 1862 - 1925).

Толстой написал январское письмо-статью к Кросби по-русски (так она вышла в Женеве под названием: "Письмо Л. Н. Толстого к американцу о непротивлении"). Из-за незнания русского языка Кросби не мог прочесть эту статью в подлиннике. Три месяца спустя к письму от 6 марта Толстой прилагает ее перевод, который Кросби помещает в нью-йоркской газете "Tribune" (от 5 апреля 1896 г.). Неизвестно, соблюдал ли Кросби те условия, о которых Толстой писал в письме от 6 марта. Исключительно высокое качество перевода наводит на мысль, что статью-письмо переводил сам Кенворти. Насколько Кросби был близок этот текст, свидетельствует следующая просьба американского толстовца. В письме к Толстому от 19 декабря 1896 г. он писал: "Мне пришла в голову мысль напечатать мои лекции и другие статьи в виде книги, и я хотел узнать, не будете ли вы возражать, если я включу сюда же и ваше письмо ко мне по поводу непротивления, напечатанное в прошлом году в "Трибуне"*. На эту просьбу Толстой ответил согласием (письмо от 26 декабря 1896 г., здесь № 3). Вероятно, однако, такое издание по неизвестным причинам осуществлено не было: среди многочисленных изданий лекций Кросби этого письма Толстого не обнаружено.

*(Цитаты из писем американских корреспондентов к Л. Н. Толстому даны в переводе Е. Н. Щелоковой. )

В своих письмах Толстой неоднократно отзывался о сочинениях Кросби, посылаемых ему часто самим автором. Так, в октябре 1901 г. Толстой получил письмо от Кросби и с ним несколько небольших журналов, в содержании которых отразилось новое "брожение прогрессивных теорий" в Америке. Среди них был и "Whim", в котором Кросби состоял не только редактором, но и одним из главных сотрудников. Типично для Кросби, что он печатал свои статьи и стихи рядом:- сначала статью и потом на эту же тему стихи или наоборот. Например, в шестом номере от июля 1901 г. он напечатал стихи "Snap-Shots at Tolstoy" ("Выстрелы навскидку в Толстого") и следом за ними статью "Христианство Толстого". В ноябре 1901 г. Кросби напечатал статью "Настоящая история", в которой он рассказывал о своем посещении Ясной Поляны в 1894 г. В письме от 18 августа 1903 г. (здесь № 7) Толстой сообщил Кросби, что он читает его сочинения в "Whim" и что и журнал, и сочинения ему очень нравятся.

Стихотворения Кросби - они произвели благоприятное впечатление на Толстого - проповедовали непротивление, христианскую этику, антимилитаризм, экономическую справедливость - словом, толстовские взгляды. Не случайно сборник "Swords and Ploughshares" ("Мечи и орала", 1902) Кросби посвятил приверженцам этих взглядов - "благородной армии изменников и еретиков". Эти сочинения Кросби кажутся написанными белым стихом, без рифм и четко выраженного ритма.

Познакомившись из газетных вырезок со стихотворными трактатами Кросби, Толстой ответил согласием на просьбу Кросби (26 июля 1897 г.) посвятить ему сборник стихов (70.124). Два года спустя книжка Кросби "Plain Talk in Psalm and Parable" ("Простая беседа в псалмах и притчах") вышла со стихотворным посвящением Толстому. Первое четверостишие (из семи) гласит:

Здравствуй, Толстой, смелое древнее воплощение - Необработанный образ будущего человека, В суровых чертах которого прорываются Черты человечества, вольного и прекрасного.

28 мая 1899 г. Кросби написал Толстому: "Люди из "Братства" (издательство Кенворти, см. ниже. - Р. В) только что опубликовали подборку моих стихотворений. Вам, конечно, не все они понравятся, но, надеюсь, их дух вообще Вас порадует". В письме от июня 1899 г. (здесь № 5) Толстой, отвечая согласием на предложение Кросби прислать последний сборник его стихов ("Plain Talk"), пишет, что его предшествующая книга: "Мне очень, очень нравится. Некоторые отрывки - выбрать трудно, потому что все очень хороши, - мне хочется перевести на русский язык и опубликовать" (90.339). Частично это намерение было исполнено. В письме от 6 декабря (здесь № 6) Толстой снова уверял Кросби, что стихи - их форма так же, как и содержание - в самом деле очень ему понравились. И здесь он позволяет Кросби процитировать свой отзыв о книжке в анонсе на страницах журнала "Whim" (о чем спрашивал корреспондент в письме от 12 ноября 1899 г.). Одно стихотворение - "Fiat Lux" ("Да будет свет") настолько пришлось Толстому по душе, что он через несколько лет перевел его на русский язык и включил (отрывок) в "Круг чтения" (40.341-342). Отметим, что семь лет спустя, уже после смерти Кросби Толстой вспомнил о его "прекрасной книге, в которой он с разных сторон, хотя и, к сожалению, в стихах, высказывал с большой силой свое религиозное, вполне согласное со мной миросозерцание" (40.340).

Не только в своих литературных трудах и своей редакторской деятельностью Кросби поддерживал толстовское движение в Америке - он ездил по восточному побережью и по среднему Западу, посещал организации и колонии, участвовал в собраниях и конференциях, выступал с публичными лекциями на темы непротивления, единого налога, антиимпериализма и защиты рабочих и эмигрантов. О своих встречах и лекциях он подробно рассказывал в письмах к Толстому. В письме от 26 декабря 1896 г. (7 января 1897 г., здесь № 3) Толстой поздравил Кросби с одним из таких выступлений - лекциями в Чикаго, о которых Кросби в письме от 19 декабря сообщал следующее: "Мой дорогой граф Толстой!

Я только что вернулся из чрезвычайно интересной поездки в Чикаго. Это - замечательное место, обнаруживающее признаки значительно более прогрессивной жизни, чем любой другой город нашей страны. Я нашел там одного молодого человека, господина Гэвита, который почти во всем согласен с Вашими взглядами. Я представлю его Кенворти и вполне уверен, что о нем мы еще услышим в дальнейшем. Мисс Аддамс постоянно работает в своей пекарне, и ее помощница мисс Старр изучает переплетное дело. Целью моей поездки было чтение лекций о Вашем учении. Я выступал дважды, каждая лекция длилась по часу, и потом еще долго отвечал на вопросы. Во время моего второго выступления вряд ли нашлось бы место в зале для всех желающих, и, судя по аплодисментам, подавляющее большинство симпатизировало Вашим идеям непротивления. Кроме того, я был приглашен читать лекцию, посвященную Вашей интерпретации Нагорной проповеди, перед большой аудиторией в православной духовной семинарии, причем семинаристы обнаружили такой интерес, что даже заставили меня прочитать еще одну лекцию на следующий день".

Самую большую популярность снискали лекции Кросби на тему "Толстой и его учение". В письме от 30 марта 1904 г. Кросби сообщал Толстому, что эту лекцию он читал уже сто четыре раза перед самыми разными аудиториями - от нескольких человек до полутора тысяч слушателей. "Это самая моя любимая лекция, - признавался Кросби, - и я ее использую, чтобы изложить радикальные взгляды на войну, на образование, на уголовный кодекс, на вопросы земли и труда и т. д. Мне стало ясно, что я могу это делать... как бы спрятавшись за Вашим именем - от моего имени это бы вызвало негодование".

В этом же 1904 году Кросби выпустил свои лекции о Толстом отдельной книгой - позже она появилась в русском переводе под названием "Толстой и его жизнепонимание" (Москва. 1911 г.).

Как свидетельствуют письма Толстого, Кросби не только проповедовал толстовские идеи, но был для Толстого источником сведений о толстовцах и организатором толстовского движения за рубежом. В переписке Толстого с Кросби фигурируют разные имена, часто мало известные. Познакомился Толстой с работами немецкого философа и богослова Эугена Шмитта (1851 - 1916) в 1894 г., и с этого года началась их обширная переписка. Толстому настолько понравились статьи Шмитта в журнале "Religion des Geistes", что он их перевел на русский язык и опубликовал. В письме от 4 января 1896 г. (здесь под № 1) Толстой уверял Кросби, что Шмитт понимает учение Христа точно так же, как и он, Толстой (т. е. проповедует "то же самое Христово христианство"). Но направление журнала Шмитта не нашло широкой поддержки среди немецкоязычного населения и дела Шмитта в 1902 г. сложились настолько плохо, что Толстой предоставил ему заем из денег, предназначенных для духоборов. Не случайно в публикуемом письме к Кросби Толстой упоминает имя Шмитта вместе с именем Кенворти: несколько раньше русский писатель предложил немецкому философу познакомиться с работами англичанина (письмо от 1895 г., 68.62). Следуя совету Толстого, Кросби также познакомился с сочинениями Шмитта и в письмах к Толстому от 15 июля 1896 г. предлагает, чтобы Кенворти перевел их на английский и издал в лондонском издательстве "Братство".

Английский писатель и толстовец Джон Кенворти, находившийся ранее под влиянием Генри Джорджа и Джона Рескина, написал две книги на тему преобразования общества на основе христианских принципов: "От рабства к братству: сообщение рабочим" (1884) и "Анатомия горя: простые лекции по экономике" (1893). Последняя книга настолько понравилась Толстому, что он собирался ее издать на русском языке. Позже Кенворти встречался с Толстым дважды - в декабре 1895 г. и в 1900- году. По совету Толстого (возможно, это произошло, когда Кросби посетил Ясную Поляну в 1894 г.), Кросби познакомился с Кенворти. По-видимому, отвечая на вопросы Толстого об этом малоизвестном англичанине, Кросби писал: "Следуя Вашему предложению, я вчера нанес визит господину Кенворти и имел с ним очень приятную беседу. Это высокий, стройный человек, довольно приятной наружности, около 35 лет, возможно, низкого происхождения, но получивший хорошее образование и обладающий приятными манерами. В свое время он занимался бизнесом в Нью-Йорке, но сейчас оставил все это и занимается разными планами, связанными с кооперативным движением. Он и его друзья учредили также несколько "Братских церквей" в Лондоне, где рабочие люди могут собираться все вместе. Он сказал мне, что день, в который он получил Ваше первое письмо, был одним из счастливейших дней его жизни. Я наводил справки о нем у издателя газеты "Тайме" и еще у одного моего друга, который знает в Лондоне почти всех, кто связан с литературой,- и никто из них не слышал о господине Кенворти. Тем не менее из рекламы его литературных работ я узнал, что на книгу его стихов были хвалебные отзывы в самых лучших газетах" (письмо от 15 июня 1894 г.).

Два года спустя, после встречи с Кенворти, в письме от 4 января 1896 г. (здесь № 1), Толстой сообщает Кросби о своем благоприятном впечатлении от англичанина.

Статья Кенворти о первом его посещении Толстого - "Pilgrimage to Tolstoy" ("Паломничества к Толстому, шесть писем в журнале "The New Age", 1896) - очень понравилась Кросби и, возможно, побудила его написать свои воспоминания о посещении Толстого в 1894 г. В декабре 1896 г. Кросби попросил разрешения напечатать эти воспоминания, хотя во время своего визита он обещал Толстому этого не делать. Теперь он писал: "Что касается соблюдения законов гостеприимства, оказанного мне, то думаю, я мог бы в своем повествовании избежать все моменты, его нарушающие". В письме от 26 декабря 1896 г. (7 января 1897 г., здесь № 3) Толстой дал согласие, и Кросби опубликовал свои воспоминания под названием "Two Days with Count Tolstoy" ("Два дня у графа Толстого", The Progressive Review, London, 1897; см. русский перевод с комментариями В. Александрова, Русская литература, 1982, № 2). 11 ноября 1897 г. Кросби послал копию статьи Толстому с письмом, на которое последний ответил 29 декабря (здесь письмо № 4), с выражением одобрения и благодарности.

Кросби несколько лет поддерживал дружеские отношения с Кенворти, пока процветала коммуна Кенворти в Перли (близ Лондона). Но в 1900 г. эта колония распалась, по наблюдению Кросби, из-за неопытности жителей в области сельского хозяйства, их крайностей в поведении и "слишком тесного контакта сильных личностей". В письме от 5 сентября 1900 г., после личной встречи с Кенворти в Перли, Кросби сообщил Толстому о новом спиритуалистическом увлечении англичанина и о том, что "он слышит голоса, и его рука движется сама собой, руководимая, как он полагает, Уильямом Моррисом" - английским художником, поэтом, социалистом и автором утопического романа "Вести ниоткуда, или Эпоха счастья" (1891 г.). Самое грустное и непонятное для Кросби - это недоброе отношение Кенворти к Черткову и то, что он грозил официальным судебным делом против одного из членов колонии.

Через пять лет контакты между Кросби и Кенворти сошли на нет. Кросби написал Толстому 20 января 1905 г.:

"Бедный Кенворти находится в Чикаго. Говорят, он все еще прекрасно читает лекции, но в частных беседах проявляется его разочарованное самолюбие. Ему кажется, что я подорвал здесь его влияние и помешал продаже его книг, однако это сущий вздор. У него множество всяческих достоинств, и он еще может через все это переступить".

Несмотря на всепрощающую, чисто толстовски-христианскую реакцию со стороны Кросби, отношения между ними не улучшились. Благожелательный оптимизм Кросби не оправдался.

С другими толстовцами у Кросби сложились более ровные отношения, о них он сообщал Толстому со всеми подробностями. Например, в письме от 26 декабря 1896 г. (7 января 1897 г., здесь № 3) Толстой спрашивает о Херроне, сочинения которого он упоминает в статье-письме к Кросби. Этот американский пастор, основатель Института христианской социологии в штате Айова и движения, известного под названием "Социальный крестовый поход", профессор и лектор, развивавший в своих публицистических выступлениях тему преобразования экономического строя в согласии с идеями христианства (братства людей), в 1895 г. послал свои книги Толстому. В письме от 13 июня Толстой ответил, что он уже читает его трактат "Христианское государство" (68.107).

На вопрос Толстого о Херроне Кросби ответил в письме от 15 февраля 1897 г. Через три года Херрон стал соредактором журнала "Comrade" ("Товарищ"), в котором публиковал свои статьи и стихи. Здесь же появились статьи самого Кросби и работы о нем. В анонсе об этом социалистическом издании редакция заявила, что журнал не занимается пропагандой, а публикует художественные произведения и что цель его - познакомить "массы, лишенные гражданских прав, с социалистической беллетристикой". Но уже в конце 1892 г., вникнув более глубоко в систему взглядов и идей Херрона, Толстой сообщает Кросби: "...Боюсь, что его взгляды не совпадут с моими. Я думаю, что христианские принципы могут действительно иметь влияние, только если они совершенны" (90.339). Социалистическое христианство Херрона, по-видимому, в чем-то не устраивало Толстого.

Кросби часто писал Толстому об американских колониях и ассоциациях, где он выступал с лекциями. В письме от 29 декабря 1897 г. (здесь № 4) Толстой пишет о шекерах. С этой чисто американской сектой Толстой познакомился в 1889 г., когда он вступил в переписку с ведущими шекерами - Алонзо Холлистером и Фредериком Эвансом. В 1897 г. Кросби побывал в поселении шекеров в Маунт-Лебаноне (штат Нью-Йорк), расположенном неподалеку от его дома (в Рейнбеке). В письме от 11 ноября, получив которое, Толстой написал Кросби: "Как бы я хотел жить среди них" (шекеров), Кросби рассказывает Толстому: "Мужчины, которые помоложе, отказались от одежды, отличающей шекеров, и некоторые из них уверяли меня, что не придают никакого значения их богословскому учению, а только самой их жизни. Пожилые мужчины и женщины представляют собой восхитительные образцы человеческой породы, и Ваш корреспондент А. Холлистер выглядит так, как будто он сошел с картины столетней давности. Все они полны интереса к текущим событиям и настаивали на том, чтобы я выступил перед ними на тему единого налога на обычном их воскресном собрании. На меня произвели большое впечатление их вечерние собрания, сопровождаемые песнями.и гимнами, и лица многих из них были озарены любовью к ближнему. Они отказались от танцев, которыми они увлекались, а также от спиритуалистических сеансов, которые занимали их уже много лет".

Таким образом, по мере того как шекеры отходили от своих экстатических религиозных обрядов (слово "шекер" по-русски значит "трясун"), для Толстого становилась все более приемлемой их бытовая и нравственная практика. Тот факт, что шекеры придерживались целебатства (безбрачия), Толстому особенно пришлось по душе. В настоящее время это привело к почти полному исчезновению секты, традиции которой в Америке сохранились в простом и практичном дизайне бытовых изделий и мебели, популярном по сей день.

Об одном религиозно-утопическом поселении в штате Джорджия Толстой написал в июне 1899 г. (здесь письмо № 5): "Христианская община" - это название и поселения, и журнала, выпускаемого его жителями. Оно было создано для осуществления идей Генри Джорджа (1839 - 1897), основателя системы "единого налога" на земельную собственность". Толстой познакомился со взглядами Джорджа в 1885 г. и сразу стал их активно поддерживать, а на вопрос Кросби при их встрече в 1894 г. о том, чему он должен посвятить свою жизнь, Толстой немедленно ответил - проповедованию системы Джорджа (40.340). Впоследствии Кросби стал таким же горячим приверженцем дела Джорджа, каким был и Толстой. Последний много писал и в своих письмах и в своих статьях о системе Джорджа, с которым он обменивался письмами в 1896 г. На смерть американского экономиста Толстой откликнулся в письме от 29 декабря 1897 г. (здесь № 4); здесь же звучит недоумение, почему идеи Джорджа не пользовались популярностью. Несколько лет спустя в статье "A Great Iniquity" ("Великий грех"), которая появилась в лондонской газете "Times" в августе 1905 г. (36.215 - 218), Толстой опять выразил недоумение по поводу непопулярности системы единого налога. В своем письме от 22 августа 1905 г. Кросби писал об этой статье и пытался убедить Толстого, что Джордж не забыт, хотя бы в Америке. В доказательство он привел многочисленные рекламы в Чикаго, предлагающие "сигару Генри Джорджа" вместе с лозунгом "Я за людей".

Как видно из публикуемых писем, по рекомендациям Толстого Кросби принимал в Америке гостей из России. В письме от июня 1899 г. (а раньше также в письме от 15 февраля 1899 г.; см: 90.308-309) Толстой благодарит Кросби за прием его сына Сергея Львовича, который проезжал через Нью-Йорк по пути в Канаду с целью навестить духоборов, и сопровождавшего его А. А. Волкенштейна (1852 - 1925), который ехал через Америку на Сахалин, к своей жене Людмиле Александровне, революционерке, арестованной в 1883 г.; ее воспоминания были опубликованы толстовцами в колонии Перли в 1900 г. (название: "Десять лет в Шлиссельбургской тюрьме"). Волкенштейн привез с собой письмо от Толстого (от 29 ноября 1898 г., 71.489-490), на которое Кросби ответил 23 января: "Я был очень рад услышать о Вас непосредственно от нашего хорошего друга доктора Волкенштейна. Он уехал из Нью-Йорка вчера после более чем двухнедельного пребывания здесь. Все мои друзья, которые познакомились с ним, остались от него в восторге...) Испытываешь огромную радость, когда видишь, как совершенно незнакомый человек вдруг превращается в старого друга".

О старике Лондоне и его внуках - о них Толстой написал в письме от 17 августа 1903 г. (здесь № 7) - мало известно. В письме от 30 марта 1904 г. Кросби сообщал, что семья Лондон-Манндресс, которая ему тоже очень понравилась, "сначала была очень недовольна здесь, особенно молодежь, но после того, как они начали учиться языку, они кажутся весьма довольными".

Помимо проповедования толстовских идей Кросби занимался защитой авторских прав Толстого. В этом деле Кросби действовал по собственной инициативе: Толстой либо не обращал внимания на усилия Кросби, либо дал ему полное право поступать как ему заблагорассудится (см., например, письмо Толстого от июня 1899 г., здесь № 5). В это время на Западе велась жестокая борьба против нелегальных, "пиратских" изданий романа "Воскресение", которые могли наводнить рынок дешевыми, неавторизованными переводами. В нескольких письмах - с конца мая 1899 г. - Кросби информировал Толстого о ходе переговоров, связанных с изданием романа в Америке. Права на роман (в английском переводе госпожи Моод) приобрело издательство Додда, но фирма не считала возможным напечатать его целиком, без купюр. Как объяснил Кросби в письме Толстому от 8 июня 1899 г., издательство "признает тот факт, что русские нравы отличаются от американских и что прямые описания сексуальных отношений в романе могли бы послужить поводом для возникновения судебного дела против фирмы и привести к ущербу в ее делах". В связи с этим Кросби попросил у Толстого официального разрешения сделать минимальные купюры по своему усмотрению. Несмотря на конкуренцию "пиратских" изданий, Додд выгодно распродал первое издание, выручив 7500 долларов, большая часть которых перешла к духоборам в Канаду. В письме от апреля 1900 г. Кросби написал, что "один хорошо зарекомендовавший себя драматург" обращался к нему за разрешением инсценировать "Воскресение". Он сообщил Толстому, что "у нас бы появилась возможность достать еще немного денег для духоборов, и если Вы доверите дело мне, я за всем прослежу и постараюсь сделать так, чтобы мораль не пострадала". Но на эту просьбу ответа не последовало и план американской инсценировки "Воскресения" так и не был осуществлен.

Через два года французская версия романа в английском переводе появилась в Нью-Йорке. Она очень понравилась Кросби; в письме от 10 марта 1903 года он писал Толстому: "Две недели назад я посмотрел инсценировку "Воскресения" в Нью-Йоркском театре и остался ею очень доволен. Она дает весьма правдивую картину развития характеров Нехлюдова и Масловой, и переполненный зрительный зал следил за действием с большим интересом. Постановка идет одновременно в двух театрах".

Кросби восхищала именно идейная сторона сочинений Толстого. В этом же письме он писал о "Воскресении": "...Острая критика в книге наших общественных устоев должна постепенно распространяться в нашем обществе". А сам Толстой (по словам Кросби из того же письма), несмотря на физическую слабость, "ежедневно совершает работу за тысячи человек". К художественным качествам этой инсценировки Кросби оставался равнодушен в отличие от своей соотечественницы, известной переводчицы Толстого Изабеллы Хэпгуд.

ПИСЬМА ТОЛСТОГО К И. ХЭПГУД

Изабелла Флоренс Хэпгуд, известная американская журналистка и переводчица, родилась 21 ноября 1850 г. в Бостоне. По словам биографа Хэпгуд, "в ее колониальном англо-шотландском происхождении нет ничего такого, что могло бы объяснить ее необычайные способности к языкам"*. Окончив школу в 18 лет, она сумела в последующие два десятилетия овладеть практически всеми европейскими языками и переводила поэзию и прозу с французского, испанского, итальянского, немецкого языков. Ее переводы романов В. Гюго "Отверженные" и "Собор Парижской богоматери" были признаны современной ей критикой каноническими.

*(Dictionary of American Biography, V 8. L, 1832, p. 233. )

Особый интерес проявляла Хэпгуд к русскому языку и культуре. Подтверждением этому может служить хотя бы тот факт, что помимо русского литературного языка она овладела и его диалектами, а старославянский знала настолько хорошо, что перевела текст православной литургии для русской церкви в Америке*. Ей принадлежит доныне единственный перевод "Эпических песен России" - прозаическое переложение русских былин (с комментариями переводчицы). Благодаря ее трудам американские читатели познакомились с произведениями Гоголя, Тургенева, Лескова, Горького. Современники и соотечественники Хэпгуд по достоинству оценили ее деятельность и назвали ее "лучшей переводчицей русских писателей на английский"**, а ее популярность приравнивали к известности "автора современного бестселлера". Кроме того, Хэпгуд была секретарем русского симфонического общества в Нью-Йорке и собирала материалы для книги о русской церковной музыке, которая, к сожалению, осталась ненаписанной.

*(Там же, стр. 234. )

**(См. об этом свидетельство В. В. Стасова в письме Хэпгуд Толстому от 1 декабря 1887. )

Столь яркая и плодотворная творческая жизнь Хэпгуд компенсировала ее достаточно одинокое и уединенное существование - всю жизнь она прожила вдвоем с матерью, в постоянных заботах о ее ухудшающемся здоровье.

Литературная и журналистская деятельность Хэпгуд несла и определенную просветительскую миссию. Ее переводы из русской литературы, а также заметки о России в "Nation", "New-York Evening Post", иностранным корреспондентом и обозревателем которых она являлась на протяжении почти 20 лет, появились в то время, когда "на Западе все еще царило полнейшее невежество по отношению к России". Своими трудами Хэпгуд способствовала развенчанию "многочисленных мифов путешественников о стране и ее людях"*.

*(Dictionary of American Biography, p. 234. )

Сделать это ей было тем легче, что дважды, - в 1887 и 1917 году, она посетила Россию. Самым значительным событием ее первой поездки стало знакомство со Львом Толстым, а также с некоторыми другими деятелями русской культуры (Репин, Стасов), которые впоследствии стали ее корреспондентами, второй - продолжительная беседа с русской императрицей незадолго до Октябрьской революции.

С Толстым Хэпгуд связывали длительные творческие и дружеские отношения. Их переписка - правда, с перерывами - продолжалась на протяжении почти двух десятилетий. Дважды,- зимой 1888 года и летом 1889-го, Хэпгуд встречалась с Толстым. После посещения Ясной Поляны у американской гостьи завязались дружеские отношения и с семьей писателя: она переписывалась с Софьей Андреевной Толстой, Татьяной и Марией - старшими дочерьми Толстого*.

*(Вся переписка Хэпгуд с Толстым и его семьей состоит из 125 документов. 31 документ хранится в отделе редких книг и рукописей Нью-Йоркской публичной библиотеки, остальные 94 - в отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого. Из числа последних 51 письмо адресовано Хэпгуд непосредственно Толстому. В настоящее время нам известны 7 ответных писем писателя американской корреспондентке, из которых четыре (из фондов ГМТ) опубликованы в Полном собрании сочинений Толстого (т. 66), а три - принадлежащие Нью-Йоркской публичной библиотеке - публикуются здесь впервые с ее любезного разрешения. )

Характер отношений Хэпгуд и Толстого определялся тем, что, восхищаясь Толстым-писателем, она никогда не считала его своим учителем, как, например, ее современники и соотечественники Эрнест Кросби и Натан Доул. Более того, Хэпгуд открыто высказывала Толстому свое несогласие с ним, когда, по ее убеждению, он посягал на основы ортодоксального христианского учения.

Творчество Толстого занимало в ее жизни особое место.

В своей любви к Толстому-художнику Хэпгуд "объяснилась" уже в своем первом письме к писателю от 24 августа 1886 г. Письмо заключалось такими строками: "Я горячая поклонница русской литературы, и никто не дал мне более сердечной радости (это точное определение), чем вы". Здесь же говорится о чувстве "сердечной и нежной привязанности" к Толстому как человеку и "безграничном восхищении писателем"*. Плодом этой любви стали многочисленные переводы произведений Толстого, среди которых его трилогия "Детство", "Отрочество", "Юность", "Севастопольские рассказы", "Рубка леса","Анна Каренина", "Власть тьмы", его трактаты "О жизни", "Так что же нам делать" и многое другое.

*("Литературное наследство". М. 1965, Т. 75, кн. 1. "Толстой и зарубежный мир", с. 409-410. )

Результатом же разногласий на религиозной почве стало то, что дважды наступало заметное охлаждение в отношениях писателя и переводчицы и на некоторое время прерывалась их переписка. Так было, когда Хэпгуд отказалась переводить трактат Толстого "Царство Божие внутри вас". Этот факт широко известен, поскольку письмо Хэпгуд с отказом от перевода трактата было опубликовано*.

*(Из 51 письма Хэпгуд к Толстому, хранящихся в ГМТ, опубликовано 2 - письмо от 24 августа 1886 г. и от 28 апреля 1893 г. ("Толстой и зарубежный мир"). Остальные письма Хэпгуд цитируются здесь впервые. )

Значительно менее известен тот факт, что Хэпгуд отказалась переводить еще одно произведение Толстого - "Крейцерову сонату", о чем она сообщала писателю в своем письме от 21 апреля 1890 г. следующее: "Я очень признательна вам за вашу доброту и дружеские чувства, проявившиеся в том, что вы прислали мне первую окончательную рукопись вашей "Крейцеровой сонаты". Я не чувствую себя в состоянии перевести ее, но тем не менее высоко ценю ваше доверие". Причины, по которым Хэпгуд отказалась переводить повесть Толстого, противоречивы. В письме она мотивирует свой отказ невыгодностью этого дела для нее как для переводчицы, поскольку предложение Толстого опоздало - в печати уже появились "пиратские", неавторизованные версии повести и ни один издатель не захочет печатать то же самое, пусть и в единственно правильном варианте. Однако в комментариях к собственным письмам, которые Хэпгуд передала в Нью-Йоркскую публичную библиотеку, она несколько иначе объясняет свой поступок. Вот точное воспроизведение этой записи: "Во время моего посещения графа Л. Н. Толстого и его семьи в Ясной Поляне (по приглашению графини) Лев Николаевич попросил меня перевести книгу, над которой он тогда работал. Я согласилась, но это оказалась "Крейцерова соната", и когда я прочитала ее, я сняла с себя все обязательства. После этого между нами на какое-то время "пробежала черная кошка" (как говорит русская поговорка)"*. В результате их переписка оборвалась на год.

*(Цит. по рукописи "Notes by Miss Isabel F. Hapgood on Tolstoi. Letters given the New York Public Library by her on July, 1911". )

К периоду возобновления переписки и относятся те три неизвестных письма Толстого к Хэпгуд, которые публикуются здесь впервые. Все три письма объединены одной темой - работой Толстого среди крестьян во время постигшего Россию голода зимой-весной 1891-1892 г. и сведениями о той помощи, которую он получал через Хэпгуд - и благодаря ее инициативе - из Америки для облегчения участи голодающих.

1. Письмо Толстого от 4 февраля 1892 г.

Dear Miss Hapgood,

I have received both your letter and the duplicate of the draft for the sum collected by your friends in America. (The draft itself and the list I have received before.)

I am deeply touched by the sympathy of your countrymen with our present distress and beg you to express my heartfelt thanks to your friends for their offerings.

I shall not omit in relieving the starving with your money to explain to them the fact of their receiving help from their unknown bretheren in distant America.

As to my autograph, you will forgive me if I say that I don"t quite like the idea of sending you any. I have never been able to accustom myself to the thought that they would be of any use to anybody, and feel quite unable to look upon them in this light.

Мне бы совестно было перед собой признаться в том, что я приписывал себе, а потому и своему автографу какую-нибудь важность*.

*()

Please remember me and my family to your mother and thank her for her good wishes.

With many sincere thanks and cordial regard believe me

Перевод:

Дорогая госпожа Хэпгуд*,

*(Письмо написано Толстым по-русски. )

Я получил и ваше письмо и дубликат чека на сумму, собранную вашими друзьями в Америке. (Сам чек и список получены мною раньше.)

Я глубоко тронут состраданием ваших соотечественников к нашей теперешней беде и прошу вас выразить мою сердечную благодарность вашим друзьям за их пожертвования.

Оказывая помощь голодающим на собранные вами деньги, я непременно объясню им, что эту поддержку они получают от своих незнакомых братьев из далекой Америки.

Что же касается автографа, то простите меня, если я скажу, что мне не очень нравится идея послать его вам. Я никогда не мог свыкнуться с мыслью о том, что они могут быть кому-нибудь полезны, и чувствую себя не в состоянии смотреть на них в ином свете.

Мне бы совестно было перед собой признаться в том, что я приписывал себе, а потому и своему автографу какую-нибудь важность.

Передайте, пожалуйста, вашей матушке привет от меня и моей семьи и поблагодарите ее за добрые пожелания.

С большой искренней благодарностью и сердечным приветом остаюсь преданный вам Лев Толстой

2. Письмо Толстого от 28/16 марта 1892 г.*

*(Рукой Хэпгуд, ошибочно. )

Простите меня, пожалуйста, за то, что не отвечал вам на вашу телеграмму и только теперь отвечаю на ваше письмо. Телеграмму я получил в Рязанск губ, и так как писать я никак не могу за деньги и тем более по заказу, то я решил, что исполнить вашего желания не могу, и не отвечал телеграммой. Кроме того, вследствие трудности сообщения, телегр пришла так поздно, и я был так завален делом, что решительно не успел ответить. Пожалуйста, извините меня за это. Я теперь в Москве, куда я приехал на время разлива рек и где пробуду недели две. Мне очень бы хотелось за это время написать мои последние выводы и впечатления о голоде и борьбе с ним. Если бы это мне удалось, то я очень бы был рад исполнить ваше желание и тотчас же по написании статьи прислать ее вам, с тем чтобы напечатали в том ли журнале, о к вы пишете, или в каком пожелаете, разумеется, без всякого денежного вознаграждения.

Очень, очень вам благодарен от имени тех, на облегчение нужды которых идет ваша нам помощь, за вашу энергическую и добрую деятельность. Дело наше до сих пор идет хорошо, т. е. что мы ясно видим, что деятельность наша приносит ту пользу, которая от нее ожидается, и что мы не имеем до сих пор недостатка ни в средствах, ни в помощниках-работниках. Четыре раза уже с нами было то, что мы пугались слишком большого распространения нашей деятельности и останавливались, не предвидя увеличения средств. Так мы остановились, когда у нас былостоловых и 3000 р. Потом остановились на 20. Потом на 60; и вот на днях, перед отъездом, когда мы сделали учет и увидали, что у нас 176 столовых и недостанет 8000 р. для доведения дела до конца, мы опять остановились и стали сокращать себя. Но как и в те раза, приехав сюда, я нашел новые пожертвования, покрывающие наш дефицит (из к ваши занимают немалую часть), и мы смело поведем дальше наше дело. Очень благодарю вас. В получении ваших денег вас известят жена и дочь. Я уверен, что они все дошли. Если до сих пор не во всех вы получили расписки, то это происходит от того, что чеки приходится посылать для подписи в деревню и назад, что берет много времени. На днях мы составим отчет и тогда сообщим вам и о ваших полученных пожертвованиях. Очень, очень хотелось бы написать статью и напечатать у вас в Америке, хотя бы как выражение благодарности за то братское сочувствие к нашему бедствию, выказанное вашим народом.

3. Письмо Толстого от 21 марта - 2 апреля 1892 г.

Dear Miss Hapgood,

I received in due time your last draft on London for L38 5s7. equal to $186.70 and repeat my heartfelt thanks for your exertions and the generous contributors.

We are now for a fortnight in Moscow, and all of us not quite well. It is nothing serious only a cold, and we hope to be able to return to our place in the first days of April.

Передайте мой привет вашей матушке и примите уверения моей искренней благодарности и уважения*.

*(Фраза написана Толстым по-русски.

Публикуемый автограф (№ 3) - ответ Толстого на письмо Хэпгуд от 14 марта 1892 г., с которым она препроводила чек на указанную Толстым сумму.)

Перевод:

Дорогая госпожа Хэпгуд,

Ваш последний чек на Лондон на сумму 38 фунтов 5 шиллингов 7 пенсов, что составляет 186.70 долларов, я получил своевременно и еще раз выражаю свою искреннюю благодарность вам за ваши старания, а также великодушным жертвователям.

Мы сейчас в Москве, где пробудем недели две, и все мы не совсем здоровы. Серьезного ничего нет, просто простуда, и мы надеемся вернуться обратно в первых числах апреля.

Передайте мой привет вашей матушке и примите уверения моей искренней благодарности и уважения.

Преданный вам Л.Толстой

Зима 1891 - 1892 года ознаменовалась для России страшной бедой - в стране свирепствовал голод, вызванный полным неурожаем яровых и озимых культур. По сведениям газет того времени, голод охватил более 13 губерний Европейской части России, а голодающих оказалось около 14 миллионов человек. Меры, предпринимавшиеся русским правительством, не всегда были своевременны и достаточны, и потому наиболее совестливые русские люди пытались помочь беде собственными усилиями. С самого начала тяжелых времен, то есть с осени 1891 года, "на голоде" работал и Толстой со своими старшими дочерьми - Татьяной и Марией, некоторыми родственниками и единомышленниками. Местом их деятельности была, в основном, деревня Бегичевка, расположенная на границе Рязанской и Тульской губерний (см. письмо № 2). Если правительственная помощь заключалась, в основном, в раздаче нуждающимся муки и зерна, то Толстой считал более целесообразным открытие бесплатных столовых для крестьян и организацию различных работ для трудоспособного населения. Кроме того, покупались дрова и корм для скота, лошади для безлошадных хозяйств, весной раздавались семена на посев яровых, оказывалась помощь на постройку изб, по дешевой цене продавался печеный хлеб и рожь зерном. Все это делалось на те пожертвования, которые стекались к Толстому со всех концов России, а потом и из-за рубежа. Первый поток пожертвований стал поступать после воззвания Софьи Андреевны Толстой, которое она напечатала в газете "Русские ведомости" 3 ноября 1891 г. В нем, в частности, называлась та сумма, которая требовалась, чтобы прокормить одного человека в течение года,- она равнялась 13 рублям. Обращение Софьи Андреевны, по свидетельству биографа Толстого П. И. Бирюкова, "получило живой отклик. Оно было перепечатано во всех русских и многих иностранных газетах Европы и Америки. <...> Всего поступило 13000 руб. 82 коп. и довольно много разных вещей - полотна, платья, сухарей и т. п. В числе приславших С. А. пожертвования находился известный о. Иоанн Кронштадтский, препроводивший 200 рублей"*.

*(П.И. Бирюков. Биография Льва Николаевича Толстого. Т. 3. М. 1924-25 гг., стр. 164. )

Первой из зарубежных стран откликнулась Англия, вскоре начали поступать и первые пожертвования из Америки. Так, 13 (25) января 1891 года американец Мак Рив, секретарь Комитета мировой торговли штата Миннесота, сообщил Толстому об организации среди мукомолов Америки сбора пожертвований мукой для голодающих русских крестьян*. В своем ответном письме Толстой писал: "Мы сердечно благодарны вашему народу за его пожертвования и за чувства, побудившие его к этому"**.

*(Н. Н. Гусев. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого. 1891 - 1910. М. 1960, с. 63. )

**(Там же, с. 64. )

В самом начале 1892 г. Изабелла Флоренс Хэпгуд напечатала в нью-йоркской газете "Evening Post" объявление об открытии ею Толстовского фонда в помощь голодающим России. Первую же внушительную сумму, полученную ею от добровольных жертвователей, Хэпгуд поспешила переправить Толстому, сопроводив банковские чеки объяснительным письмом. Это было письмо от 18 января 1892 года.

Ответом на него и стало первое из публикуемых писем Толстого (письмо № 1).

Вместе с письмом от 18 января Хэпгуд отправила Толстому чек лондонского банка на сумму 584 доллара, к которому был приложен и первый список жертвователей. Начиная с этого дня она отсылала Толстому поступавшие к ней пожертвования регулярно, как правило, раз в неделю. Причем в ее действиях была определенная последовательность - сначала она отправляла в Россию банковский чек и список жертвователей вместе с сопроводительным письмом, а ровно через сутки - копию чека (уже с другим пароходом). Как она объясняла в одном из последующих писем, она предпочитала разделять оба отправления 24 часами с тем чтобы они не попали на один пароход, "в целях сохранности на случай какой-либо аварии" (12 апреля 1892 г.). В результате такого порядка в отправлении писем Толстой обычно получал их одно за другим и иногда мог ошибиться, считая, что он отвечает на одно письмо, тогда как, по существу, отвечал на другое. Так было и в данном случае: он отвечал на письмо от 18 января, а не на "письмо с дубликатом чека", датированное 19 января, которое упоминается в публикуемом письме. Именно в письме от 18 января Хэпгуд обращается к Толстому с просьбой переслать ей его автографы для продажи: "Если бы Вы не отказались прислать мне несколько Ваших автографов или написать несколько строк по-английски с Вашей подписью, думаю, я смогла бы продать это по хорошей цене, чтобы увеличить Ваш фонд. В случае же, если автографы не будут проданы, я возвращу их, но такого исхода дела ожидать не приходится". Мотивы, которые заставили Толстого отказаться от ее предложения, были Хэпгуд вполне понятны, и, хотя в душе она не могла не сожалеть о провале своих планов, в письме к Толстому ответила следующее: "Я понимаю вашу точку зрения в отношении продажи автографов. Я бы смотрела на это точно так же, если бы дело коснулось меня, но я надеялась, что в этом случае Вы сочтете возможным сделать исключение" (20 февраля 1892 г.). Однако мысли о том, как увеличить приток пожертвований в пользу голодающих, не оставляли Хэпгуд. Поэтому она с большим энтузиазмом поддержала предложение, сделанное Толстому одним из наиболее авторитетных американских журналов. В своем письме от 10 марта 1892 г. Хэпгуд писала: "Я телеграфировала Вам вчера по просьбе журнала "North American Review" для того, чтобы спросить, можете ли вы написать для этого журнала статью на 3000 слов в течение трех недель, с оплатой 1200 рублей. Они прекрасно понимают, что Вы не привыкли писать статьи на заказ, но считают, что это исключительный случай. Им нужна статья о голоде, в основном описательного характера; они полагают, что Вы, возможно, пожелаете пожертвовать эти деньги голодающим, хотя Вы, конечно, вольны сделать с ними все, что захотите".

В ответ на эту просьбу Толстой отказывается писать статью "за деньги" (письмо № 2), что объясняется позицией, которую он в то время занял: начиная с сентября 1891 года писатель официально отказался от авторских прав на свои последние произведения*. К сожалению, он не выполнил и своего намерения, высказанного в том же письме (письмо № 2), написать статью не за деньги, а "как выражение благодарности" американскому народу за его "братское сочувствие". Поскольку Толстой не написал "новой" статьи, содержащей "последние выводы и впечатления о голоде и о борьбе с ним" (№ 2), Хэпгуд перевела и опубликовала в американской печати одну из ранних статей писателя "О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая"**.

*("16 сентября Толстой отправил в "Русские ведомости" и "Новое время" письмо к редактору" о том, что он предоставляет всем желающим "право безвозмездно издавать в России и за границей, по-русски и в переводах, а равно и ставить на сценах" все его сочинения, написанные с 1881 г., а также "и могущие вновь появиться после нынешнего дня" - Н. Н. Гусев. Летопись... с. 42. )

**(Толстым были написаны следующие статьи о голоде: "Страшный вопрос" (1 ноября 1891 г.); "О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая" (26 ноября 1891 г.); "О голоде" (начало работы - сентябрь 1891 г., появление в печати - январь 1892 г.). )

В отношении поступающих к ней пожертвований Хэпгуд была предельно аккуратна и даже щепетильна. Она вела строгую отчетность перед вкладчиками Толстовского фонда - периодически составляла и публиковала списки жертвователей, регистрировала в банке все свои отправления в Россию. Ее не могло не беспокоить то, что подтверждения в получении ее банковских чеков она получала от Толстого крайне нерегулярно.

В письме от 10 марта 1892 г. она спрашивала Толстого, получил ли он те 3198 долларов, которые со дня основания Толстовского фонда она успела ему переправить. Тревога Хэпгуд вполне понятна - за два с половиной месяца она получила всего лишь два подтверждения на отосланные ею 12 банковских чеков. В своем ответном письме (письмо № 2) Толстой уверяет Хэпгуд, что все деньги дошли, и объясняет причину промедления с его стороны - "чеки приходится посылать для подписи в деревню и назад, что берет много времени". Тут же Толстой обещает Хэпгуд, что "в получении... денег" ее "известят жена и дочь" (письмо № 2). "Совершенно безразлично, - писала в своем ответе Хэпгуд, - от кого я получаю подтверждение в получении денег - от Вас, от Вашей жены или дочерей. Единственное, чего я хочу - удостовериться в том, что деньги до вас дошли. Если же нет, то следует выписать новые чеки, вот и все. Что касается меня, то я надежно защищена перед общественным мнением тем, что опубликовала банковские подтверждения на те суммы денег, которые я пересылала через них, а также тем, что они перед отправкой регистрировали все письма, которые я оставляла в их руках. Подтверждения в получении чеков, которые я просила Вас регулярно мне посылать, предназначались исключительно для защиты Ваших интересов и интересов несчастных крестьян" (18 апреля 1892 г.) Наконец, недоразумение с деньгами и чеками выяснилось, о чем становится известно из письма Хэпгуд от 26 мая 1892 года, в котором она сообщает: "Благодаря Вашему письму от 6 мая я узнала, что Вы получили все, что я Вам посылала, но Ваших подтверждений я на самом деле не получала. Возможно, некоторые из них вы адресовали просто в Нью-Йорк, и они были впоследствии потеряны. Одно из ваших писем, адресованное подобным образом, дошло до меня, на основании чего я и предполагаю, что и все другие вы посылали так же". Окончательную же ясность в денежные дела внесли опубликованные Татьяной Львовной отчеты, вполне удовлетворившие Хэпгуд (письмо от 22 июня 1892 г.).

К февралю-марту 1892 г. деятельность Толстого и его помощников по оказанию помощи голодающим несколько упорядочилась, как он сам писал, стала приходить "в большую правильность": был приобретен определенный опыт, выработаны наилучшие формы оказания помощи. Иначе было в начальный период работы. Стихийность в поступлении пожертвований и неизвестные и все увеличивающиеся размеры бедствия не раз приводили в отчаяние и уныние добровольных помощников крестьян. "Дела тут так много, что начинаю приходить в уныние, все нуждаются, все несчастны, а помочь невозможно" - так писала в своем дневнике Татьяна Львовна Толстая, старшая дочь Толстого, начавшая помогать отцу с октября 1891 года*. Об этих периодах остановки деятельности - сначала на 20 открытых столовых, потом на 60 - и вспоминает Толстой в публикуемом письме (письмо № 2). Сохранилось письмо Толстого В. Г. Черткову от 15 января 1892 г., продолжающее эту тему: "Я еще в Москве и очень каюсь и тягощусь здешней жизнью. Здесь все идут пожертвования, есть еще деньги столовых на 30 и все прибывают, а когда я уехал оттуда, там было 70 столовых и были просьбы от деревень 20, очень нуждающихся, которых, я думал, что нельзя удовлетворить. А теперь можно, а я сижу здесь. А 30° мороза, а там нет во многих близких местах ни пищи, ни топлива".

*(Цит. по кн.: П. И. Бирюков. Биография Льва Николаевича Толстого, с. 166. )

В начальный период работы Толстому и его помощникам приходилось преодолевать трудности и иного свойства: крестьяне не всегда им доверяли, не зная, кто и на какие средства их кормит. Объяснить им, что происходит, чаще всего удавалось во время личных встреч и бесед с ними. Об одном таком разговоре с крестьянами рассказывает в своих воспоминаниях В. М. Величкина, долгое время проработавшая вместе с Толстым* :"Раз прихожу я в соседнее село Круглое и, не доходя еще до столовой, зашла отдохнуть в одну знакомую хату. Кругом меня, как всегда, мало-помалу собрался народ, и мы мирно разговаривали. Вдруг через собравшуюся толпу пробирается ко мне какой-то мужик в очень возбужденном настроении, здоровается со мной, садится рядом и говорит:

Расскажи мне всё по правде, Вера Михайловна, кто нас кормит, от кого эти столовые и хлеб и кто вас к нам послал. Скажи сама всё откровенно.

*(Величкина Вера Михайловна (1868 - 1918) - деятель российского революционного движения с 90-х годов. Участница революции 1905 - 1907 годов и Октябрьской революции. Жена В. Д. Бонч-Бруевича. )

Я очень охотно исполнила его пожелание, потому что мы всегда искали случая познакомить население с истинным положением дел, рассказать им о том, что рабочие других стран - и немцы, и англичане, и американцы - собирают средства для голодающих русских братьев, а в самой России средства идут не из какой-нибудь правительственной кассы, а помогает само население: собирают извозчики, посылают дети, жертвуя своими игрушками и подарками, собирают рабочие из своих трудовых грошей и т. п.

Рассказала и о нас, как и почему мы надумали ехать к ним на помощь..."*

*(Цит. по кн.: П.И. Бирюков. Биография..., с. 183. )

Этот фрагмент воспоминаний интересен тем, что показывает, насколько непосредственно было общение толстовцев с крестьянами. Во время одной из таких встреч и сам Толстой мог выполнить обещание, данное Хэпгуд, что он "непременно объяснит" крестьянам, что они получают помощь от "своих незнакомых братьев из далекой Америки" (письмо № 1).

К тому времени, когда Толстой писал публикуемые письма к Хэпгуд, многие трудности были уже позади. Растерянность и неуверенность в своих силах сменились чувством удовлетворения своей деятельностью, приносившей "ту пользу, которая от нее ожидается" (письмо № 2). Приблизительно в это время Толстой писал Софье Андреевне: "Часто странное испытываешь чувство: люди вокруг не бедствуют, и спрашиваешь себя: зачем же я здесь, если они не бедствуют? Да они не бедствуют-то оттого, что мы здесь, и через нас прошло, - как мы успели пропустить, - тысяч 50".

Однако этот успех был достигнут ценой больших физических и нравственных усилий: Толстой, которому в то время было уже 64 года, чувствовал большую усталость, давали себя знать старые заболевания. 12 марта 1892 года на время разлива рек он приехал из Бегичевки в Москву, где намеревался пробыть около двух недель (письма № 2, № 3) (хотя в действительности задержался до 14 апреля). Живя в Москве, писатель усиленно работал над своим трактатом "Царство Божие внутри вас", что, вероятно, и помешало ему написать статью, содержащую "последние выводы и впечатления о голоде и о борьбе с ним", о которой он говорил Хэпгуд (письмо № 2). Однако эти впечатления все же нашли свое отражение в отчете, который Толстой обещал Хэпгуд составить "на днях" (письмо № 2), а в действительности работал над ним с 14 по 21 апреля 1892 года. Этот отчет, послуживший обобщением всего, что сделали Толстой и его помощники за зиму 91-92 годов, действительно давал простор для выражения впечатлений, поскольку содержал не только цифровую, но и описательную, публицистическую часть. В нем, в частности, рассказывалось о восьми видах помощи, которая была оказана крестьянам "за отчетный период". Однако для темы настоящей статьи интереснее будет привести цифры, содержащиеся в этом документе (29. 152-153), поскольку благодаря им наглядным становится соотношение пожертвований, поступавших к Толстым из Америки и других зарубежных стран.

В Москве на имя С. А. Толстой 72805 р. 38 к. В Москве и в Ряз. губернии на имя Л. Н., Т. Л. и М. Л. Толстых от русских жертвователей 23755 р. Из-за границы на имя Л. Н. и Т. Л. Толстых, кроме полученных С. А. Толстой Из Америки 28120 р. 19 к. -"- Англии 15758 р. 35 к. -"- Франции 1400 р. -"- Германии 759 р. Итого, кроме пожертвований, посланных прямо в Самарскую губернию и в Чернский уезд Л. Л., С. Л. и М. Л. Толстым* нами получено всего 142597 р. 92 к. Из этих денег израсходовано по 12 апреля 110414 р. 33 к."

*(В отчете даны начальные буквы имен членов семьи Толстого: С. А. - Софья Андреевна, жена Толстого

Дочери Толстого: Т. Л. - Татьяна Львовна М. Л. - Мария Львовна сыновья Толстого: Л. Л. - Лев Львович С. Л. - Сергей Львович

К моменту составления отчета (т. е. к 12 апреля 1892 г.) Толстым и его помощниками было открыто в четырех уездах Рязанской и Тульской губернии 187 столовых, в которых ежедневно кормились 9 тысяч человек (29. 145). Всего же за время их деятельности ими было открыто 246 столовых, в которых кормились около 13 тысяч человек, и 124 детских приюта, где молочную пищу получали до 3 тысяч детей*.

*(П. И. Бирюков. Краткая биография Л. Н. Толстого. Изд-во общества Толстовского музея в Москве. 1912 г., с. 179. )

Помощь из Америки, поступавшая к Толстому "для облегчения участи голодающих" через посредничество Хэпгуд, продолжалась до конца лета 1892 года. В общей сложности ею было собрано 7200 долларов (письмо от 9 августа 1892 г.). Кроме того, благодаря фермерам Нью-Йорка и Новой Англии, откликнувшимся на ее призыв, ей удалось отправить в Россию два парохода с грузом, состоявшим из пшеничной муки, пшеницы, кукурузы и картофеля (письмо от 25 апреля 1892 г.). 29 июня 1892 г. она опубликовала объявление о закрытии Толстовского фонда (письмо от 19 июля 1892 г.). Однако время от времени к ней продолжали поступать небольшие суммы, которые она периодически посылала Толстому. Последнее благодарственное письмо, отправленное ей Толстым 4 сентября 1892 г., заканчивалось такими словами: "Благодарю вас еще много раз за все ваши труды на пользу наших страдающих земляков. Еще и теперь продолжаются на эти деньги столовые и приюты для детей" (66.256).

Переписка Хэпгуд с семьей Толстых продолжалась еще несколько лет. Темы ее писем к Толстому - самые разнообразные. Это и различные слухи, например, о том, что Толстой приедет на Чикагскую выставку в сопровождении молодых русских дворян, "чтобы перенять опыт по орошению земель и землепашеству" (7 апреля 1893 г.); или о том, что Толстой настолько увлекся велосипедным спортом, что заболел и проводит лето в Баварии (16 июля 1895 г.), это и трагические вести - о смерти младшего сына Толстого Ванечки и о вновь нависшей над Россией угрозе голода ("Сердце болит, когда подумаешь, как много в мире несчастья, которому ты не в силах помочь", - восклицает по этому поводу Хэпгуд - письмо от 7 апреля 1893 г); это и просьба прислать ей для перевода новый роман и известие о том, что она перевела рассказы Лескова и беспокоится, как они будут приняты американскими читателями (16 июня 1895 г.). Но, пожалуй, наиболее интересно из этой серии последнее письмо Хэпгуд к Толстому от 19 февраля 1903 г. Оно показывает, что Хэпгуд действительно знала Россию и способствовала развенчанию "многочисленных мифов о стране и ее людях". Это письмо посвящено ее впечатлениям об инсценировке романа Толстого "Воскресение" на американской сцене. Позволим себе привести его достаточно пространный фрагмент:

Дорогой Лев Николаевич!

Посылаю Вам вырезки из центральных газет города, содержащие отзыв на вчерашнюю премьеру "Воскресения". Они не могут не заинтересовать - и даже не позабавить Вас - как в своих похвалах, так и в порицаниях. Я заказала билеты за несколько недель до спектакля и получила их как раз перед самой премьерой. По правде говоря, от Вашего "Воскресения" в пьесе осталось совсем немного, разве что сюжетный костяк. Сыграно очень хорошо - настолько хорошо, что я ни за что не согласилась бы еще раз увидеть актрису, исполнявшую роль Катюши! В ее трактовке образ приобретает что-то бесконечное низкое и вульгарное - я уверена, нечто очень далекое от Вашего замысла. (Ее отец - содержатель Tombs - городской тюрьмы, и она выросла в этой зловещей части города.) Что же касается сильного и жуткого впечатления, которое производит ее игра - тут, я думаю, не может быть двух мнений. Эта сцена в тюрьме - самое отвратительное зрелище, которое я когда-нибудь видела со сцены или хотела бы вновь увидеть. Думаю, такое же впечатление она производит на всех. В последнем акте действие, происходящее в Сибири, драматизировано некоторыми добавлениями: по сцене волокут человека, которого должны избить кнутом, и его леденящие душу крики за сценой потом еще долго преследуют вас как ночной кошмар. Они до сих пор меня мучат. Поскольку Россия сейчас поставлена в положение некоего социального козла отпущения, постановщики пьесы, вероятно, предполагали, что публика ждет от них как раз чего-то в этом роде. Не знаю, насколько близко американский постановщик следовал тексту французской пьесы (о которой Вы уже, конечно, знаете из сообщений в печати), но зато точно знаю, что кто-то допустил массу нелепостей, вероятно, под предлогом "национального колорита". Дважды по ходу пьесы упоминались яблони в полном цвету, в то время как реки были то ли еще скованы льдом, то ли только начинался ледоход! Наши постановщики уверяют, что сделали все в точности так же, как в Париже. Смею в этом усомниться. Прежде всего, женские костюмы (за исключением белых хлопковых кокошников (!) прислуги и их нелепых передников) очень бы подошли шведским или тирольским крестьянкам. Икона висит на дверном косяке спальни князя Нехлюдова; римские католические гимны, сопровождаемые органом (в первом и последнем актах), призваны изображать православные пасхальные песнопения; пасхальное целование посылается - бам! - прямо в уста, после чего исполнитель роли кн. Нехлюдова и исполнительницы женских ролей проделывают массу всяких нелепостей, похожих на флирт, и все это вновь заканчивается поцелуем - просто возмутительно! В комнате присяжных заседателей на боковом столике стоит самовар с огромной медной трубой, похожей на башню, в окружении множества стаканов. Утомленные присяжные заседатели первым делом подлетают к нему и что-то пьют - прямо из самовара. По правде говоря, не знаю что - чай или воду. Но и то и другое ужасно смешно... Они все крестятся на манер римских католиков, а одна старая женщина (в сцене в тюрьме) вместо того, чтобы класть "земные поклоны", взобралась на сундук и корзину, встала на колени перед Распятием и раскачивалась из стороны в сторону в молитвенном экстазе, совсем как одна старушка, которую я видела в римском католическом соборе. Пасхальное приветствие передается, в буквальном смысле, так: "Христос воскрес!" - разговоры-разговоры- разговоры-поцелуи-поцелуи-поцелуи - и как ответ: "Да будет мир со всеми вами!" Теперь Вы не удивитесь, что я очень часто улыбалась вопреки самой сущности произведения".

Если учесть глубокое знание Хэпгуд России, приходится признать, что ее оценка этого сценического действа значительно более достоверна, чем та, что была дана Эрнестом Кросби.

Это, последнее письмо Хэпгуд, начатое с таким юмором, заканчивается трагической нотой - сообщением о ее долгой и очень серьезной болезни и о недавней смерти матери, единственного близкого ей человека.

Ответ Толстого на это письмо Хэпгуд неизвестен. На этом переписка их прервалась.

Во время своего второго визита в Россию, в 1917 году, ни с кем из Толстых Хэпгуд не встречалась, хотя и получила от Татьяны Львовны Толстой приглашение посетить Ясную Поляну и поклониться могиле отца. Она отклонила это предложение, вполне резонно ссылаясь на то, что поездка на поезде в столь тревожное время - вскоре после февральской революции - может оказаться небезопасной. Был ли это единственный мотив ее поведения? Или в период с 1903 г. - даты ее последнего письма Толстому и до его смерти в их отношениях появились новые нюансы, о которых мы не знаем, не располагая письмами ни Толстого, ни его корреспондентки? И существовали ли эти письма вообще? И что означает молчание Хэпгуд в трагические дни смерти Толстого? Только ли то, что ее телеграммы и письма соболезнования родственникам были утеряны?

Остается надеяться, что еще предстоит найти ответы на все эти вопросы в процессе нашей совместной работы над проектом "Толстой и США: переписка".

Публикация и подготовка текста писем Л. Н. Толстого Р. ВИТТАКЕРА, Городской университет г. Нью-Йорка, США Комментарий к письмам Л. Н. Толстого Эрнесту Кросби Р. ВИТТАКЕРА Комментарий к письмам Л. Н. Толстого Изабелле Хэпгуд Е. Н. ЩЕЛОКОВОЙ ИМЛИ, Москва Перевод с английского писем Л. Н. Толстого Е. Н. ЩЕЛОКОВОЙ

Александр Иванович,

Получив ваше письмо, я тотчас же решил постараться наилучшим образом ответить на вопрос первой, самой первой важности, который вы мне ставите и который, не переставая, занимает меня, но разные причины до сих пор задерживали, и только теперь я могу исполнить ваше и мое желание.

С того самого времени - 20 лет тому назад,- как я ясно увидал, как должно и может счастливо жить человечество и как бессмысленно оно, мучая себя, губит поколения за поколениями, я все дальше и дальше отодвигал коренную причину этого безумия и этой погибели: сначала предоставлялось этой причиной ложное экономическое устройство, потом государственное насилие, поддерживающее это устройство; теперь же я пришел к убеждению, что основная причина всего - это ложное религиозное учение, передаваемое воспитанием.

Мы так привыкли к этой религиозной лжи, которая окружает нас, что не замечаем всего того ужаса, глупости и жестокости, которыми переполнено учение церкви; мы не замечаем, но дети замечают, и души их неисправимо уродуются этим учением. Ведь стоит только ясно понять то, что мы делаем, обучая детей так называемому закону божию, для того, чтобы ужаснуться на страшное преступление, совершаемое таким обучением. Чистый, невинный, необманутый еще и еще не обманывающий ребенок приходит к вам, к человеку, пожившему и обладающему или могущему обладать всем знанием, доступным в наше время человечеству, и спрашивает о тех основах, которыми должен человек руководиться в этой жизни. И что же мы отвечаем ему? Часто даже не отвечаем, а предваряем его вопросы так, чтобы у него уже был готов внушенный ответ, когда возникнет его вопрос. Мы отвечаем ему на эти вопросы грубой, несвязной, часто просто глупой и, главное, жестокой еврейской легендой, которую мы передаем ему или в подлиннике, или, еще хуже, своими словами. Мы рассказываем ему, внушая ему, что это святая истина, то, что, мы знаем, не могло быть и что не имеет для нас никакого смысла, что 6000 лет тому назад какое-то странное, дикое существо, которое мы называем богом, вздумало сотворить мир, сотворило его и человека, и что человек согрешил, злой бог наказал его и всех нас за это, потом выкупил у самого себя смертью своего сына, и что наше главное дело состоит в том, чтобы умилостивить этого бога и избавиться от тех страданий, на которые он обрек нас. Нам кажется, что это ничего и даже полезно ребенку, и мы с удовольствием слушаем, как он повторяет все эти ужасы, не соображая того страшного переворота, незаметного нам, потому что он духовный, который при этом совершается в душе ребенка. Мы думаем, что душа ребенка - чистая доска, на которой можно написать все, что хочешь. Но это неправда, у ребенка есть смутное представление о том, что есть то начало всего, та причина его существования, та сила, во власти которой он находится, и он имеет то самое высокое, неопределенное и невыразимое словами, но сознаваемое всем существом представление об этом начале, которое свойственно разумным людям. И вдруг вместо этого ему говорят, что начало это есть не что иное, как какое-то личное самодурное и страшно злое существо - еврейский бог. У ребенка есть смутное и верное представление о цели этой жизни, которую он видит в счастии, достигаемом любовным общением людей. Вместо этого ему говорят, что общая цель жизни есть прихоть самодурного бога и что личная цель каждого человека - это избавление себя от заслуженных кем-то вечных наказаний, мучений, которые этот бог наложил на всех людей. У всякого ребенка есть и сознание того, что обязанности человека очень сложны и лежат в области нравственной. Ему говорят вместо этого, что обязанности его лежат преимущественно в слепой вере, в молитвах - произнесении известных слов в известное время, в глотании окрошки из вина и хлеба, которая должна представлять кровь и тело бога. Не говоря уже об иконах, чудесах, безнравственных рассказах Библии, передаваемых как образцы поступков, так же как и об евангельских чудесах и обо всем безнравственном значении, которое придано евангельской истории. Ведь это все равно, как если бы кто-нибудь составил из цикла русских былин с Добрыней, Дюком и др. с прибавлением к ним Еруслана Лазаревича цельное учение и преподавал бы его детям как разумную историю. Нам кажется, что это неважно, а между тем то преподавание так называемого закона божия детям, которое совершается среди нас, есть самое ужасное преступление, которое можно только представить себе. Истязание, убийство, изнасилование детей ничто в сравнении с этим преступлением.

Правительству, правящим, властвующим классам нужен этот обман, с ним неразрывно связана их власть, и потому правящие классы всегда стоят за то, чтобы этот обман производился над детьми и поддерживался бы усиленной гипнотизацией над взрослыми; людям же, желающим не поддержания ложного общественного устройства, а, напротив, изменения его, и, главное, желающим блага тем детям, с которыми они входят в общение, нужно всеми силами стараться избавить детей от этого ужасного обмана. И потому совершенное равнодушие детей к религиозным вопросам и отрицание всяких религиозных форм без всякой замены каким-либо положительным религиозным учением все-таки несравненно лучше еврейско-церковного обучения, хотя бы в самых усовершенствованных формах. Мне кажется, что для всякого человека, понявшего все значение передачи ложного учения за священную истину, не может быть и вопроса о том, что ему делать, хотя бы он и не имел никаких положительных религиозных убеждений, которые он бы мог передать ребенку. Если я знаю, что обман - обман, то, ни при каких условиях, я не могу говорить ребенку, наивно, доверчиво спрашивающему меня, что известный мне обман есть священная истина. Было бы лучше, если бы я мог ответить правдиво на все те вопросы, на которые так лживо отвечает церковь, но если я и не могу этого, я все-таки не должен выдавать заведомую ложь за истину, несомненно зная, что от того, что я буду держаться истины, ничего кроме хорошего произойти не может. Да, кроме того, несправедливо то, чтобы человек не имел бы чего сказать ребенку, как положительную религиозную истину, которую он исповедует. Всякий искренний человек знает то хорошее, во имя чего он живет. Пускай он скажет это ребенку или пусть покажет это ему, и он сделает добро и наверное не повредит ребенку.

Я написал книжку, называемую «Христианское учение», в которой я хотел сказать как можно проще и яснее то, во что я верю. Книга эта вышла недоступною для детей, хотя я имел в виду именно детей, когда писал ее.

Если же бы мне нужно было сейчас передать ребенку сущность религиозного учения, которое я считаю истиной, я бы сказал ему, что мы пришли в этот мир и живем в нем не по своей воле, а по воле того, что мы называем богом, и что поэтому нам будет хорошо только тогда, когда мы будем исполнять эту волю. Воля же состоит в том, чтобы мы все были счастливы. Для того же, чтобы мы все были счастливы, есть только одно средство: надо, чтобы каждый поступал с другими так, как он желал бы, чтобы поступали с ним. На вопрос же о том, как произошел мир, что ожидает нас после смерти, я отвечал бы на первый признанием своего неведения и неправильности такого вопроса (во всем буддийском мире не существует этого вопроса); на второй же отвечал бы предположением о том, что воля призвавшего нас в эту жизнь для нашего блага ведет нас куда-то через смерть, вероятно, для той же цели.

Очень рад буду, если выраженные мною мысли пригодятся вам.

Лев Толстой.

Пишут, Путин с писателями общался. Почитайте в этой связи, как надо разговаривать с царями. Историческое письмо графа Л.Н. Толстого - Николаю II. Звучит - актуальней некуда.

Любезный брат!

Такое обращение я счел наиболее уместным потому, что обращаюсь к вам в этом письме не столько как к царю, сколько как к человеку - брату. Кроме того еще и потому, что пишу вам как бы с того света, находясь в ожидании близкой смерти.

Мне не хотелось умереть, не сказав вам того, что я думаю о вашей теперешней деятельности и о том, какою она могла бы быть, какое большое благо она могла бы принести миллионам людей и вам и какое большое зло она может принести людям и вам, если будет продолжаться в том же направлении, в котором идет теперь.

Треть России находится в положении усиленной охраны, то есть вне закона. Армия полицейских - явных и тайных - все увеличивается. Тюрьмы, места ссылки и каторги переполнены, сверх сотен тысяч уголовных. политическими, к которым причисляют теперь и рабочих. Цензура дошла до нелепостей запрещений, до которых она не доходила в худшее время 40-вых годов. Религиозные гонения никогда не были столь часты и жестоки, как теперь, и становятся все жесточе и жесточе и чаще. Везде в городах и фабричных центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против народа. Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития, и везде готовятся и неизбежно будут новые и еще более жестокие.

И как результат всей этой напряженной и жестокой деятельности правительства, земледельческий народ - те 100 миллионов, на которых зиждется могущество России, - несмотря на непомерно возрастающий государственный бюджет или, скорее, вследствие этого возрастания, нищает с каждым годом, так что голод стал нормальным явлением. И таким же явлением стало всеобщее недовольство правительством всех сословий и враждебное отношение к нему.

И причина всего этого, до очевидности ясная, одна: та, что помощники ваши уверяют вас, что, останавливая всякое движение жизни в народе, они этим обеспечивают благоденствие этого народа и ваше спокойствие и безопасность. Но ведь скорее можно остановить течение реки, чем установленное богом всегдашнее движение вперед человечества. Понятно, что люди, которым выгоден такой порядок вещей и которые в глубине души своей говорят: "apres nous le deluge" *, могут и должны уверять вас в этом; но удивительно, как вы, свободный, ни в чем не нуждающийся человек, и человек разумный и добрый, можете верить им и, следуя их ужасным советам, делать или допускать делать столько зла ради такого неисполнимого намерения, как остановка вечного движения человечества от зла к добру, от мрака к свету.

* после нас хоть потоп (фр.)

Ведь вы не можете не знать того, что с тех пор как нам известна жизнь людей, формы жизни этой, как экономические и общественные, так религиозные и политические, постоянно изменялись, переходя от более грубых, жестоких и неразумных к более мягким, человечным и разумным.

Ваши советники говорят вам, что это неправда, что русскому народу как было свойственно когда-то православие и самодержавие, так оно свойственно ему и теперь и будет свойственно до конца дней и что поэтому для блага русского народа надо во что бы то ни стало поддерживать эти две связанные между собой формы: религиозного верования и политического устройства. Но ведь это двойная неправда. Во-первых, никак нельзя сказать, чтобы православие, которое когда-то было свойственно русскому народу, было свойственно ему и теперь. Из отчетов обер-прокурора Синода вы можете видеть, что наиболее духовно развитые люди народа, несмотря на все невыгоды и опасности, которым они подвергаются, отступая от православия, с каждым годом все больше и больше переходят в так называемые секты. Во-вторых, если справедливо то, что народу свойственно православие, то незачем так усиленно поддерживать эту форму верования и с такою жестокостью преследовать тех, которые отрицают ее.

Что же касается самодержавия, то оно точно так же если и было свойственно русскому народу, когда народ этот еще верил, что царь - непогрешимый земной бог и сам один управляет народом, то далеко уже несвойственно ему теперь, когда все знают или, как только немного образовываются, узнают - во-первых, то, что хороший царь есть только "un heureux hasard" *, а что цари могут быть и бывали и изверги и безумцы, как Иоанн IV или Павел, а во-вторых, то, что, какой бы он ни был хороший, никак не может управлять сам 130-миллионным народом, а управляют пародом приближенные царя, заботящиеся больше всего о своем положении, а не о благе народа. Вы скажете: царь может выбирать себе в помощники людей бескорыстных и хороших. К несчастью, царь не может этого делать потому, что он знает только несколько десятков людей, случайно или разными происками приблизившихся к нему и старательно загораживающих от него всех тех, которые могли бы заместить их. Так что царь выбирает не из тех тысяч живых, энергичных, истинно просвещенных, честных людей, которые рвутся к общественному делу, а только из тех, про которых говорил Бомарше: "Mediocre et rampant et on parvient a tout" **. И если многие русские люди готовы повиноваться царю, они не могут без чувства оскорбления повиноваться людям своего круга, которых они презирают и которые так часто именем царя управляют народом.

* счастливая случайность (фр.)

** "Будь ничтожен и подобострастен и всего достигнешь" (фр.). Толстой не совсем точно цитирует Бомарше ("Женитьба Фигаро", 3-й акт, реплика Фигаро: "Раболепная посредственность - вот кто всего добивается". - Перевод Н. Любимова).

Вас, вероятно, приводит в заблуждение о любви народа к самодержавию и его представителю - царю то, что везде при встречах вас в Москве и других городах толпы народа с криками "ура" бегут за вами. Не верьте тому, чтобы это было выражением преданности вам, - это толпа любопытных, которая побежит точно так же за всяким непривычным зрелищем. Часто же эти люди, которых вы принимаете за выразителей народной любви к вам, суть не что иное, как полицией собранная и подстроенная толпа, долженствующая изображать преданный вам народ, как это, например, было с вашим дедом в Харькове, когда собор был полон народа, но весь народ состоял из переодетых городовых.

Если бы вы могли, так же как я, походить во время царского проезда по линии крестьян, расставленных позади войск, вдоль всей железной дороги, и послушать, что говорят эти крестьяне: старосты, сотские, десятские, сгоняемые с соседних деревень и на холоду и в слякоти без вознаграждения с своим хлебом по нескольку дней дожидающиеся проезда, вы бы услыхали от самых настоящих представителей народа, простых крестьян, сплошь по всей линии речи, совершенно несогласные с любовью к самодержавию и его представителю. Если лет 50 тому назад при Николае I еще стоял высоко престиж царской власти, то за последние 30 лет он, не переставая, падал и упал в последнее время так, что во всех сословиях никто уже не стесняется смело осуждать не только распоряжения правительства, но самого царя и даже бранить его и смеяться над ним.

Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который все более и более просвещается общим всему миру просвещением. И потому поддерживать эту форму правления и связанное с нею православие можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг, газет, извращения воспитания и вообще всякого рода дурных и жестоких дел.

И таковы были до сих пор дела вашего царствования. Начиная с вашего возбудившего негодование всего русского общества ответа тверской депутации, где вы самые законные желания людей назвали "бессмысленными мечтаниями" *, - все ваши распоряжения о Финляндии ** о китайских захватах ***, ваш проект Гаагской конференции, сопровождаемый усилением войск **** ваше ослабление самоуправления и усиление административного произвола, ваша поддержка гонений за веру, ваше согласие на утверждение винной монополии, то есть торговли от правительства ядом, отравляющим народ, и, наконец, ваше упорство в удержании телесного наказания, несмотря на все представления, которые делаются вам об отмене этой позорящей русский народ бессмысленной и совершенно бесполезной меры, - все это поступки, которые вы не могли бы сделать, если бы не задались, по совету ваших легкомысленных помощников, невозможной целью - не только остановить жизнь народа, но вернуть его к прежнему, пережитому состоянию.

* Николай II в своей речи, произнесенной перед представителями от земства и дворянства, предостерег их от "бессмыссленных мечтаний об участии в делах внутреннего самоуправления" и заявил, что будет "охранять начала самодержавия".

** Царское правительство проводило жестокую политику русификации Финляндии. В 1900 г. русский язык был объявлен официальным языком; 29 июня был введен новый закон, по которому финны должны были отбывать воинскую повинность в русской армии.

*** Имеется в виду интервенция ряда иностранных государств (Германии, США, Англии, Франции, Японии, Италии, Австро-Венгрии, царской России) в Китае 1900-1901 гг. для подавления так называемого "боксерского" восстания.

**** В 1899 г. по инициативе России была созвана мирная конференция в Гааге. В то же время царизм вел подготовку к новой войне на Дальнем Востоке.

Мерами насилия можно угнетать народ, но нельзя управлять им. Единственное средство в наше время, чтобы действительно управлять народом, только в том, чтобы, став во главе движения народа от зла к добру, от мрака к свету, вести его к достижению ближайших к этому движению целей. Для того же, чтобы быть в состоянии сделать это, нужно прежде всего дать народу возможность высказать свои желания и нужды и, выслушав эти желания и нужды, исполнить те из них, которые будут отвечать требованиям не одного класса или сословия, а большинству его, массе рабочего народа.

И те желания, которые выскажет теперь русский народ, если ему будет дана возможность это сделать, по моему мнению, будут следующие:

Прежде всего рабочий народ скажет, что желает избавиться от тех исключительных законов, которые ставят его в положение пария, не пользующегося правами всех остальных граждан; потом скажет, что он хочет свободы передвижения, свободы обучения и свободы исповедания веры, свойственной его духовным потребностям; и, главное, весь 100-миллионный народ в один голос скажет, что он желает свободы пользования землей, то есть уничтожения права земельной собственности.

И вот это-то уничтожение права земельной собственности и есть, по моему мнению, та ближайшая цель, достижение которой должно сделать в наше время своей задачей русское правительство.

В каждый период жизни человечества есть соответствующая времени ближайшая ступень осуществления лучших форм жизни, к которой оно стремится. Пятьдесят лет тому назад такой ближайшей ступенью было для России уничтожение рабства. В наше время такая ступень есть освобождение рабочих масс от того меньшинства, которое властвует над ними, - то, что называется рабочим вопросом.

В Западной Европе достижение этой цели считается возможным через передачу заводов и фабрик в общее пользование рабочих. Верно ли, или неверно такое разрешение вопроса и достижимо ли оно или нет для западных народов, - оно, очевидно, неприменимо к России, какова она теперь. В России, где огромная часть населения живет на земле и находится в полной зависимости от крупных землевладельцев, освобождение рабочих, очевидно, не может быть достигнуто переходом фабрик и заводов в общее пользование. Для русского народа такое освобождение может быть достигнуто только уничтожением земельной собственности и признанием земли общим достоянием, - тем самым, что уже с давних пор составляет задушевное желание русского народа и осуществление чего он все еще ожидает от русского правительства.

Знаю я, что эти мысли мои будут приняты вашими советниками как верх легкомыслия и непрактичности человека, не постигающего всей трудности государственного управления, в особенности же мысль о признании земли общей народной собственностью; но знаю я и то, что для того, чтобы не быть вынужденным совершать все более и более жестокие насилия над народом, есть только одно средство, а именно: сделать своей задачей такую цель, которая стояла бы впереди желаний народа. И, не дожидаясь того, чтобы накатывающийся воз бил по коленкам, - самому везти его, то есть идти в первых рядах осуществления лучших форм жизни. А такой целью может быть для России только уничтожение земельной собственности. Только тогда правительство может, не делая, как теперь, недостойных и вынужденных уступок фабричным рабочим или учащейся молодежи, без страха за свое существование быть руководителем своего народа и действительно управлять им.

Советники ваши скажут вам, что освобождение земли от права собственности есть фантазия и неисполнимое дело. По их мнению, заставить 130-миллионный живой народ перестать жить или проявлять признаки жизни и втиснуть его назад в ту скорлупу, из которой он давно вырос, - это не фантазия и не только не неисполнимо, но самое мудрое и практическое дело. Но ведь стоит только серьезно подумать для того, чтобы понять, что действительно неисполнимо, хотя оно и делается, и что, напротив, не только исполнимо, но своевременно и необходимо, хотя оно и не начиналось.

Я лично думаю, что в наше время земельная собственность есть столь же вопиющая и очевидная несправедливость, какою было крепостное право 50 лет тому назад. Думаю, что уничтожение ее поставит русский народ на высокую степень независимости, благоденствия и довольства. Думаю тоже, что эта мера, несомненно, уничтожит все то социалистическое и революционное раздражение, которое теперь разгорается среди рабочих и грозит величайшей опасностью и народу и правительству.

Но я могу ошибаться, и решение этого вопроса в ту или другую сторону может быть дано опять-таки только самим народом, если он будет иметь возможность высказаться.

Так что, во всяком случае, первое дело, которое теперь предстоит правительству, это уничтожение того гнета, который мешает народу высказать свои желания и нужды. Нельзя делать добро человеку, которому мы завяжем рот, чтобы не слыхать того, чего он желает для своего блага. Только узнав желания и нужды всего народа или большинства его, можно управлять народом и сделать ему добро.

Любезный брат, у вас только одна жизнь в этом мире, и вы можете мучительно потратить ее на тщетные попытки остановки установленного богом движения человечества от зла к добру, мрака к свету и можете, вникнув в нужды и желания народа и посвятив свою жизнь исполнению их, спокойно и радостно провести ее в служении богу и людям.

Как ни велика ваша ответственность за те годы вашего царствования, во время которых вы можете сделать много доброго и много злого, но еще больше ваша ответственность перед богом за вашу жизнь здесь, от которой зависит ваша вечная жизнь и которую бог дал вам не для того, чтобы предписывать всякого рода злые дела или хотя участвовать в них и допускать их, а для того, чтобы исполнять его волю. Воля же его в том, чтобы делать не зло, а добро людям.

Подумайте об этом не перед людьми, а перед богом и сделайте то, что вам скажет бог, то есть ваша совесть. И не смущайтесь теми препятствиями, которые вы встретите, если вступите на новый путь жизни. Препятствия эти уничтожатся сами собой, и вы не заметите их, если только то, что вы будете делать не для славы людской, а для своей души, то есть для бога.

Простите меня, если я нечаянно оскорбил или огорчил вас тем, что написал в этом письме. Руководило мною только желание блага русскому народу и вам. Достиг ли я этого - решит будущее, которого я, по всем вероятиям, не увижу. Я сделал то, что считал своим долгом.

Истинно желающий вам истинного блага брат ваш

Монахиня МАРИЯ (ЕЛИЗАВЕТА ШАХОВА)

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
графу Льву Николаевичу Толстому *)

*) ОТ РЕДАКЦИИ "Новороссийского Телеграфа": Уважая талант гр. Л.Н. Т-го и понимая религиозные побуждения нашего знаменитого художника, заставившие его написать исповедь и др. произведения, в которых он высказывает пережитые им нравственные муки над разрешением некоторых вопросов, затрогивающих тайну загробной жизни, редакция не считает себя вправе отказать в напечатании настоящего открытого письма, несмотря на его субъективный характер, зная, что в жизни нашей сотрудницы и графа Толстого есть много общего и что откровенное слово пишущей, может быть, наведет, графа Толстого на следы к разгадке истин, которых он ищет.
Ред. [«Новороссийского Телеграфа»]

Глубоко почитаемый, граф Лев Николаевич!
Давно, уже несколько лет, с горячим сочувствием, до замирания сердца, одна неизвестная отшельница на далеком севере, следить за внутренним переворотом, совершающимся в многодаровитой душе вашей, насколько это доступно в ее уединении. До моей полузатворнической келии доносились слухи о ходившей по рукам и возбудившей в обществе разноречивые толки вашей «исповеди». Потом я прочитала в «Гражданине», князя Мещерского, «отповедь» на нее покойной нашей писательницы г-жи Соханской (Кохановской). По поводу, именно, этой горячей отповеди, стали ко мне обращаться некоторые благочестивые люди, из числа моих знакомых, письменно, с вопросами, даже с убеждениями, высказаться за или против «обличений» ревнительницы благочестия. Со вниманием и, вместе, с беспристрастием перечитала я не раз пламенное излияние набожной души нашей почтенной писательницы, и - глубоко призадумалась: не над ее порывистыми опровержениями вашего отрицания, вашего умственного брожения (в которых я подметила много нервного разгорячения, неспособного благотворно действовать на обличаемого), но над самым характером такого брожения. Что-то знакомое шевельнулось в моем сердце, при разборе тех заблуждений, на которые вооружалась обличительница. «Не нападать бы надо на собрата, - подумалось мне, - а помочь ему!».

Очевидно, нападающая ревнительница благочестия сама никогда не подвергалась испытанию такой борьбы умственной, такому нравственному томлению, какими вы страдаете и до настоящего времени, наш достойно уважаемый и достойно славимый художник-бытописец! Бичевать вас изречениями св. писаний и увещаниями познать истину, когда еще она скрывается от вас под покровом духовного невидения, значит - осуждать вас, а не сострадать вам. Снять эту плотную завесу, облистать светом откровения внутреннее зрение недоумевающего, может только один Бог, как мог только Он один открыть очи слепорожденному - прикосновением к этим очам Своею зиждительною десницей. Доколе не совершится таинственное чудо отверзения душевных очей, тщетно объяснять красноречием великолепие сияния солнца правды.
«Создания принадлежат Создателю», - выразил один из современных нам аскетических писателей. «Он - их полновластный Владыка и искупитель!». «Ему принадлежат: и их спасение, и самые способы к их спасению».
В истории христианской церкви, в жизнеописаниях святых и прославленных ее подвижников - множество примеров разнообразия путей промысла Божия, в многоразличных видах обращения заблуждающихся и самых отчаянных отрицателей Евангельской истины. Не равны были пути призвания самих апостолов Христовых. Верховному из них, Петру, довольно было указания своего брата на пришедшего Мессию, чтобы уверовать во Христа. Будущему же «учителю народов», избранному сосуду Св. Духа, Павлу, потребовалось чудесное явление самого Господа Иисуса, в видении наглядном, с поражением на время слепотою, до уверования. Трудно объяснимое упорство Фомы, поверить воскресению Христа из мертвых, по одному свидетельству о нем достоверных самовидцев, не было осуждено Господом-Сердцеведцем: напротив, Он допустил сомневающегося ученика осязательно убедиться в том, чего не мог постичь его пытливый разум, еще не озаренный откровением, и св. церковь нарекла неверие Фомино - блаженным!
«Неудобно богатому внити в царство небесное», - произнес Спаситель, когда «некий человек», похвалясь пред ним выполнением всех ветхо-заветных заповедей, отошел прочь, услышав от него новую заповедь самоотречения, которая ему, обладавшему
имением многим», показалась невыносимо-тяжкою. По объяснению некоторых св. отцов Восточной церкви, под словом «имение многое» должно разуметь не одно вещественное богатство, запинающее, пристрастием к нему, достижение царства небесного. Трудно, если не еще труднее, многодаровитому, обогащенному разносторонними познаниями человеку - отречься от произвола своего широкоразвитого, самоуверенного разума, и покорить его в послушание закону духовному - учению Христову. По естественному понятию, по усвоившейся нашей многострастной человеческой природе - гордости, это положительно невозможно, и отходят от Христа - Подвигоположника самоотречения - богатые и сильные естественным умом и дарованиями многими, с прискорбием, с душевной мукой - тоски по Боге!
О! Эта тоска - душевная удава, по выражению аскетических писателей, лютее всех душевных страданий: это - тоска по отчизне, признанная наукой одним из неизлечимых, смертельных недугов, в случае невозможности страждущему ею вырваться из чужбины! Такова и тоска души по своей духовной родине, тоска по Боге - предвечном начале вечной жизни. Она может быть и смертельна! По крайней мере, она доводит иногда до отчаяния и решимости прекратить свое существование. Знакомо это состояние духа вам, человек дорогой в нашем отечестве? Знакомо оно было и мне, ничтожнейшей былинке, когда-то, давно, очень давно, зеленевшей на ниве русской словесности!..
Но - себя в сторону. Коснусь только отчасти такого сообщения из своей внутренней жизни, которое может остановить на себе ваше внимание.
Почему, однако же, не все даровитые люди ощущают в себе это непреодолимое, тоскливое томление, разрастающееся у других до болезни духа? Не потому ли, надо заключить, почему не все, удаленные от родины, одинаково тоскуют по ней? Иные спокойно уживаются в чужом краю, усвоиваются с его обычаями, и не только забывают о своей родине, но относятся к ней даже враждебно. Так и в душевном состоянии: одни исключительные люди, хотя часто бессознательно, не удовлетворяются никакими благами, вращаясь в области, чуждой их духовной природе. На души, ощутившие такую неудовлетворенность всем, что подлежит их воззрению, призирает Бог: эти души особенно Ему дороги, как одаренные от него большим восприятием божественного света. К такими душам Он всегда подходит, стучится в дверь их чуткого сердца и ждет долготерпеливо, когда они почуят Его пришествие и широко отворят Ему эту таинственную дверь... Он дал свободу человеку и не благоволит стеснять ее, всегда готовый увенчать его подвиг, споспешествуемый Его благодатию, как жертву произвольную, без принуждения.
Такие тихие, чудные стуки слышатся и вами, граф Лев Николаевич! Явственно отдаются они на многих местах, по страницам ваших превосходных творений! Еще настойчивее раздались они недавно, в вашем знаменательном сновидении, перепечатанном из газеты «Неделя», в № 3496 «Нового Времени» на 20-е ноября н. г. Это-то сновидение и побудило меня наконец - уже неотложно - обратиться к вам открытым посланием, посредством печати! Адрес ваш неизвестен отшельнице: да и слишком дорожу я своим влечением помочь вам, чтобы писать на удачу, и рисковать получить письмо мое обратно, нераспечатанным.
Особенно замечательно заключение вашего сновидения: … «В головах у меня стоит столб, и твердость этого столба не подлежит никакому сомнению, несмотря на то, что стоять этому столбу не на чем. Потом, от столба проведена петля, как-то хитро и вместе просто, и если лежишь на этой петле срединой тела и смотришь вверх, то, даже, и вопроса не может быть о падении. Все это было мне ново, и я был рад и спокоен. И, как будто, кто-то мне говорит: «Смотри же, запомни это...».
Сон ваш, граф, не плод болезненной фантазии: такой сон - от Бога: Последний совет - было внушение, голос вашего ангела-Хранителя, неусыпного стража души христианской - до исхода ее из тела! Но, не имея никакого права представиться пред вами новыми Иосифом-снотолкователем, я прошу вас приникнуть вниманием к следующим моим автобиографическим воспоминаниям. Может быть, в них вы найдете что-нибудь соответствующее вашему душевному состоянию в то время, когда душа ваша была объята тоскою по своей духовной отчизне.
В моей душе, это, щемящее сердце неопределенное чувство стало проявляться очень рано, с самых первых лет расцвета жизни, только я его не понимала. В темной рамке печатного послания, я должна буду делать скачки чрез все многосложные обстоятельства
своей жизни, сокращая отчет о себе, и скажу только, что не обстоятельства, а именно это чувство загнало меня в 23 года, в монастырь, вследствие неудовлетворенности земными радостями, тем менее теми благами, на какие я имела тогда, если уже не права, то очень сбыточные надежды. Скоротечность, до неуловимости, - земных утешений всегда отравляла мне увлечения ими: душе моей всегда чего-то недоставало, чего-то она искала более полного, существенного, высшего... Бывали мне и известительные явления, призывы к познанию истины и веры христианской, выше обрядовых постановлений, в которых я была воспитана. Часто я тосковала среди светских удовольствий; - тогда я, вдруг, прерывала связи с обществом и отдавалась своему поэтическому вдохновению, своим думам и мечтам, жадно читала и литературные и научные произведения, русские и иностранные, того времени (1838-1845 годов), заключаясь в моем домашнем уединении. Мало льстила мне и некоторая моя известность в тогдашнем литературном кругу... Иногда тоскливость доходила до болезненности. Наконец, я решилась вступить в монастырь, в надежде удовлетворить потребности своего духа в отшельнической жизни. В течение первого года моего новоначалия, точно я чувствовала себе утешенною. Мысль, - что я очутилась в собрании земных ангелов, мое участие в хоре, в качестве кононархи и чтицы, духовная поэзия церковных песнопений, приводили меня в восторг. Мне сдавалось, что я уже в преддверии неба и точно, небо отверзалось мне... Жадно проникала душа моя к глубинам разума духовного в гимнах церкви, смысл которых, мне казалось, стал уясняться мне все полнее и полнее. В обители, где я провела три года своего новоначалия, хор крылошанок был образцовый. К сожалению, скоро меня лишили утешения участвовать в хоре и дали мне послушание письмоводительницы. Отправляя свою должность машинально, хотя и добросовестно, я заскучала. Приходя чаще в соприкосновение с окружающим меня обществом, я невольно стала осматриваться вокруг себя, и, не имея настоящего, опытного руководства в духовной жизни, постепенно впадала в уныние. Немощи и слабости ближних вырастали в моем помраченном воображении до того, что я стала соблазняться на них, осуждать их внутри себя, и разочаровываться в надежде найти в монашестве то, что привлекло меня к нему. Правила по церкви и по келии стали мне казаться одною докучливою обрядностью, я начала тяготиться ими, и, к концу третьего года, мое душевное состояние становилось невыносимым... Сомнения обступали мой ум, не давая мне ни днем, ни ночью покоя, терзая меня бессонницей... Я дошла до отчаяния, до сомнения в бытии Божием. Когда я пришла к такому страшному заключению, я остановилась на мысли: «- Если зло распространено в мире, в этом многобурном житейском море, еще можно уйти от него, укрыться в пристанях, какими я почитала монастыри... Но вот я в пристани, и не обрела вожделенного покоя!.. Где же и в чем спасение? Где же Бог, подающий мир душам, его ищущим? Если же нет Бога, не стоит жить ни одного дня!» и - приняла решимость прекратить свою жизнь - утоплением, в глубоком монастырском пруду, на это и посягнула, было, придя, в темный весенний вечер, к намеченному месту... Но тут произошло нечто сверх-естественное, чему и вы можете не поверить... Однако же, согласитесь, для чего бы мне это оглашать, если б не последовало в действительности подтверждения того, что со мною совершилось? Подходя к пруду, я вдруг услышала над собою чудное, необычайное, невыразимое пение славословия Бога... Я не вдруг дала веру слышанию чудному, и, подумав, что пение раздается из того домика, где жили крылошанки, что их спевку я могла издали принять за ангельское пение, в моем возбужденном состоянии, при глубокой тишине и прозрачности свежего, вечернего воздуха. Я обошла вокруг запертую под замком церковь, крылосный корпусок и убедилась, что везде глухо и ни откуда не слышно никакого отголоска. И удивительно! Чудесное пение смолкало, по мере моего удаления от пруда, и снова раздавалось поразительно-близко надо мною, когда я возвращалась на тропинку к воде... Потрясенная до глубины души, со страхом и верою в Живого Бога, славимого в небесах, я пала ниц, и, припав к земле, вопила всем душевным существом моим: «Господи, сый на небеси! Яви же мне спасение Свое! Дай же мне услышать от истинно святого человека слово жизни вечной!».
Чрез несколько времени, посетил нашу обитель, по приглашению настоятельницы, такой истинно духовно просвещенный человек, о котором, впрочем, ходило столько разноречивых толков, которые и меня колебали в доверии к его духовному достоинству!
Я была ему представлена, как душевно-больная. Опытный, проницательный, глубокий делатель и наблюдатель, сам искушенный многими бранями, умственными и душевными, оказался способным помогать искушаемым. Он выслушал мою страдальческую исповедь, не подивился ничему в ней, и, после долгой и глубокой беседы, предложил мне свое отеческое руководство, которое не только облегчило, сняло тяжесть с души моей, но разрешило все мои сомнения и недоумения, дав ответ на все вопросы, смущавшие мой ум, о жизни земной и загробной. В течение двадцати лет, до самой праведной кончины моего духовного благодетеля-отца я постоянно пользовалась его устным и письменным руководством: подвергалась многим искушениям и скорбям, переходя чрез многообразные испытания много-бедственной и многотрудной, в наше время, монашеской жизни, но обрела вожделенный покой мира душевного.
Когда случается заблудиться в незнакомом, нерасчищенном, дремучем лесу путнику: будь он - вельможа, или богач путешествующий из любви к природе и сбившийся с прогулки, или на охоте, будет ли он разбирать, кто ему укажет выход из лесу? Бродяга ли оборванец, пастушенка деревенский, или отшельник, скрывающийся от людей в пустынной лесной чаще? Не будет ли он рад всякому указанию на верную тропинку?
Граф Лев Николаевич! Вонмите слову искушенной подобными вашим (может быть, еще и большими) борениями естественного разума с буйством проповеди благовестия Христова (хотя он и ограниченнее вашего, несомненно гениального, ума). Вонмите слову, идущему прямо от сердца, от любви во Христе; приобретите себе все сочинения епископа Игнатия (Брянчанинова). Слово этого аскетического богослова, из образованных, просвещенных и светскими и духовными познаниями людей, живо, и по смерти Святителя, доступно всем ищущим истинного, духовного просвещения. Сочинения епископа Игнатия Брянчанинова, как в 5-ти томах, так и отдельно, по брошюрам, можно приобрести в Петербурге, в книжных магазинах гг. Глазунова и Тузова, и в Москве, у Ферапонтова.
Для первого ознакомления, полезно прочитать следующие отдельные брошюры: Слово о различных состояниях естества человеческого, по отношению к добру и злу. 2-е, Судьбы Божии, и 3-е, Слово о смерти.

М[охахиня] Мария. [Елизавета Шахова]

Публикация М.А. Бирюковой.

От публикаторов:

Монахиня Мария - в миру Елизавета Никитична Шахова (1822 - 1899) - русская духовная писательница и поэтесса. "Автобиографический очерк писательницы Елизаветы Шаховой - монахини Марии (1822-1899)" и её библиография опубликованы в "Ежегоднике Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2002 год" (публикация Е.М. Аксененко; С. 344 – 365).

Любезный брат!

Такое обращение я счел наиболее уместным потому, что обращаюсь к вам в этом письме не столько как к царю, сколько как к человеку – брату. Кроме того еще и потому, что пишу вам как бы с того света, находясь в ожидании близкой смерти.

Мне не хотелось умереть, не сказав вам того, что я думаю о вашей теперешней деятельности и о том, какою она могла бы быть, какое большое благо она могла бы принести миллионам людей и вам и какое большое зло она может принести людям и вам, если будет продолжаться в том же направлении, в котором идет теперь.

Треть России находится в положении усиленной охраны, то есть вне закона. Армия полицейских – явных и тайных – все увеличивается. Тюрьмы, места ссылки и каторги переполнены, сверх сотен тысяч уголовных. политическими, к которым причисляют теперь и рабочих. Цензура дошла до нелепостей запрещений, до которых она не доходила в худшее время 40-вых годов. Религиозные гонения никогда не были столь часты и жестоки, как теперь, и становятся все жесточе и жесточе и чаще. Везде в городах и фабричных центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против народа. Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития, и везде готовятся и неизбежно будут новые и еще более жестокие.

И как результат всей этой напряженной и жестокой деятельности правительства, земледельческий народ – те 100 миллионов, на которых зиждется могущество России, – несмотря на непомерно возрастающий государственный бюджет или, скорее, вследствие этого возрастания, нищает с каждым годом, так что голод стал нормальным явлением. И таким же явлением стало всеобщее недовольство правительством всех сословий и враждебное отношение к нему.

И причина всего этого, до очевидности ясная, одна: та, что помощники ваши уверяют вас, что, останавливая всякое движение жизни в народе, они этим обеспечивают благоденствие этого народа и ваше спокойствие и безопасность. Но ведь скорее можно остановить течение реки, чем установленное богом всегдашнее движение вперед человечества. Понятно, что люди, которым выгоден такой порядок вещей и которые в глубине души своей говорят: “apres nous le deluge” *, могут и должны уверять вас в этом; но удивительно, как вы, свободный, ни в чем не нуждающийся человек, и человек разумный и добрый, можете верить им и, следуя их ужасным советам, делать или допускать делать столько зла ради такого неисполнимого намерения, как остановка вечного движения человечества от зла к добру, от мрака к свету.

* после нас хоть потоп (фр.)

Ведь вы не можете не знать того, что с тех пор как нам известна жизнь людей, формы жизни этой, как экономические и общественные, так религиозные и политические, постоянно изменялись, переходя от более грубых, жестоких и неразумных к более мягким, человечным и разумным.

Ваши советники говорят вам, что это неправда, что русскому народу как было свойственно когда-то православие и самодержавие, так оно свойственно ему и теперь и будет свойственно до конца дней и что поэтому для блага русского народа надо во что бы то ни стало поддерживать эти две связанные между собой формы: религиозного верования и политического устройства. Но ведь это двойная неправда. Во-первых, никак нельзя сказать, чтобы православие, которое когда-то было свойственно русскому народу, было свойственно ему и теперь. Из отчетов обер-прокурора Синода вы можете видеть, что наиболее духовно развитые люди народа, несмотря на все невыгоды и опасности, которым они подвергаются, отступая от православия, с каждым годом все больше и больше переходят в так называемые секты. Во-вторых, если справедливо то, что народу свойственно православие, то незачем так усиленно поддерживать эту форму верования и с такою жестокостью преследовать тех, которые отрицают ее.

Что же касается самодержавия, то оно точно так же если и было свойственно русскому народу, когда народ этот еще верил, что царь – непогрешимый земной бог и сам один управляет народом, то далеко уже несвойственно ему теперь, когда все знают или, как только немного образовываются, узнают – во-первых, то, что хороший царь есть только “un heureux hasard” *, а что цари могут быть и бывали и изверги и безумцы, как Иоанн IV или Павел, а во-вторых, то, что, какой бы он ни был хороший, никак не может управлять сам 130-миллионным народом, а управляют пародом приближенные царя, заботящиеся больше всего о своем положении, а не о благе народа. Вы скажете: царь может выбирать себе в помощники людей бескорыстных и хороших. К несчастью, царь не может этого делать потому, что он знает только несколько десятков людей, случайно или разными происками приблизившихся к нему и старательно загораживающих от него всех тех, которые могли бы заместить их. Так что царь выбирает не из тех тысяч живых, энергичных, истинно просвещенных, честных людей, которые рвутся к общественному делу, а только из тех, про которых говорил Бомарше: “Mediocre et rampant et on parvient a tout” **. И если многие русские люди готовы повиноваться царю, они не могут без чувства оскорбления повиноваться людям своего круга, которых они презирают и которые так часто именем царя управляют народом.

* счастливая случайность (фр.)

** “Будь ничтожен и подобострастен и всего достигнешь” (фр.). Толстой не совсем точно цитирует Бомарше (“Женитьба Фигаро”, 3-й акт, реплика Фигаро: “Раболепная посредственность – вот кто всего добивается”. – Перевод Н. Любимова).

Вас, вероятно, приводит в заблуждение о любви народа к самодержавию и его представителю – царю то, что везде при встречах вас в Москве и других городах толпы народа с криками “ура” бегут за вами. Не верьте тому, чтобы это было выражением преданности вам, – это толпа любопытных, которая побежит точно так же за всяким непривычным зрелищем. Часто же эти люди, которых вы принимаете за выразителей народной любви к вам, суть не что иное, как полицией собранная и подстроенная толпа, долженствующая изображать преданный вам народ, как это, например, было с вашим дедом в Харькове, когда собор был полон народа, но весь народ состоял из переодетых городовых.

Если бы вы могли, так же как я, походить во время царского проезда по линии крестьян, расставленных позади войск, вдоль всей железной дороги, и послушать, что говорят эти крестьяне: старосты, сотские, десятские, сгоняемые с соседних деревень и на холоду и в слякоти без вознаграждения с своим хлебом по нескольку дней дожидающиеся проезда, вы бы услыхали от самых настоящих представителей народа, простых крестьян, сплошь по всей линии речи, совершенно несогласные с любовью к самодержавию и его представителю. Если лет 50 тому назад при Николае I еще стоял высоко престиж царской власти, то за последние 30 лет он, не переставая, падал и упал в последнее время так, что во всех сословиях никто уже не стесняется смело осуждать не только распоряжения правительства, но самого царя и даже бранить его и смеяться над ним.

Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который все более и более просвещается общим всему миру просвещением. И потому поддерживать эту форму правления и связанное с нею православие можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг, газет, извращения воспитания и вообще всякого рода дурных и жестоких дел.

И таковы были до сих пор дела вашего царствования. Начиная с вашего возбудившего негодование всего русского общества ответа тверской депутации, где вы самые законные желания людей назвали “бессмысленными мечтаниями” *, – все ваши распоряжения о Финляндии ** о китайских захватах ***, ваш проект Гаагской конференции, сопровождаемый усилением войск **** ваше ослабление самоуправления и усиление административного произвола, ваша поддержка гонений за веру, ваше согласие на утверждение винной монополии, то есть торговли от правительства ядом, отравляющим народ, и, наконец, ваше упорство в удержании телесного наказания, несмотря на все представления, которые делаются вам об отмене этой позорящей русский народ бессмысленной и совершенно бесполезной меры, – все это поступки, которые вы не могли бы сделать, если бы не задались, по совету ваших легкомысленных помощников, невозможной целью – не только остановить жизнь народа, но вернуть его к прежнему, пережитому состоянию.

* Николай II в своей речи, произнесенной перед представителями от земства и дворянства, предостерег их от “бессмыссленных мечтаний об участии в делах внутреннего самоуправления” и заявил, что будет “охранять начала самодержавия”.

** Царское правительство проводило жестокую политику русификации Финляндии. В 1900 г. русский язык был объявлен официальным языком; 29 июня был введен новый закон, по которому финны должны были отбывать воинскую повинность в русской армии.

*** Имеется в виду интервенция ряда иностранных государств (Германии, США, Англии, Франции, Японии, Италии, Австро-Венгрии, царской России) в Китае 1900-1901 гг. для подавления так называемого “боксерского” восстания.

**** В 1899 г. по инициативе России была созвана мирная конференция в Гааге. В то же время царизм вел подготовку к новой войне на Дальнем Востоке.

Мерами насилия можно угнетать народ, но нельзя управлять им. Единственное средство в наше время, чтобы действительно управлять народом, только в том, чтобы, став во главе движения народа от зла к добру, от мрака к свету, вести его к достижению ближайших к этому движению целей. Для того же, чтобы быть в состоянии сделать это, нужно прежде всего дать народу возможность высказать свои желания и нужды и, выслушав эти желания и нужды, исполнить те из них, которые будут отвечать требованиям не одного класса или сословия, а большинству его, массе рабочего народа.

И те желания, которые выскажет теперь русский народ, если ему будет дана возможность это сделать, по моему мнению, будут следующие:

Прежде всего рабочий народ скажет, что желает избавиться от тех исключительных законов, которые ставят его в положение пария, не пользующегося правами всех остальных граждан; потом скажет, что он хочет свободы передвижения, свободы обучения и свободы исповедания веры, свойственной его духовным потребностям; и, главное, весь 100-миллионный народ в один голос скажет, что он желает свободы пользования землей, то есть уничтожения права земельной собственности.

И вот это-то уничтожение права земельной собственности и есть, по моему мнению, та ближайшая цель, достижение которой должно сделать в наше время своей задачей русское правительство.

В каждый период жизни человечества есть соответствующая времени ближайшая ступень осуществления лучших форм жизни, к которой оно стремится. Пятьдесят лет тому назад такой ближайшей ступенью было для России уничтожение рабства. В наше время такая ступень есть освобождение рабочих масс от того меньшинства, которое властвует над ними, – то, что называется рабочим вопросом.

В Западной Европе достижение этой цели считается возможным через передачу заводов и фабрик в общее пользование рабочих. Верно ли, или неверно такое разрешение вопроса и достижимо ли оно или нет для западных народов, – оно, очевидно, неприменимо к России, какова она теперь. В России, где огромная часть населения живет на земле и находится в полной зависимости от крупных землевладельцев, освобождение рабочих, очевидно, не может быть достигнуто переходом фабрик и заводов в общее пользование. Для русского народа такое освобождение может быть достигнуто только уничтожением земельной собственности и признанием земли общим достоянием, – тем самым, что уже с давних пор составляет задушевное желание русского народа и осуществление чего он все еще ожидает от русского правительства.

Знаю я, что эти мысли мои будут приняты вашими советниками как верх легкомыслия и непрактичности человека, не постигающего всей трудности государственного управления, в особенности же мысль о признании земли общей народной собственностью; но знаю я и то, что для того, чтобы не быть вынужденным совершать все более и более жестокие насилия над народом, есть только одно средство, а именно: сделать своей задачей такую цель, которая стояла бы впереди желаний народа. И, не дожидаясь того, чтобы накатывающийся воз бил по коленкам, – самому везти его, то есть идти в первых рядах осуществления лучших форм жизни. А такой целью может быть для России только уничтожение земельной собственности. Только тогда правительство может, не делая, как теперь, недостойных и вынужденных уступок фабричным рабочим или учащейся молодежи, без страха за свое существование быть руководителем своего народа и действительно управлять им.

Советники ваши скажут вам, что освобождение земли от права собственности есть фантазия и неисполнимое дело. По их мнению, заставить 130-миллионный живой народ перестать жить или проявлять признаки жизни и втиснуть его назад в ту скорлупу, из которой он давно вырос, – это не фантазия и не только не неисполнимо, но самое мудрое и практическое дело. Но ведь стоит только серьезно подумать для того, чтобы понять, что действительно неисполнимо, хотя оно и делается, и что, напротив, не только исполнимо, но своевременно и необходимо, хотя оно и не начиналось.

Я лично думаю, что в наше время земельная собственность есть столь же вопиющая и очевидная несправедливость, какою было крепостное право 50 лет тому назад. Думаю, что уничтожение ее поставит русский народ на высокую степень независимости, благоденствия и довольства. Думаю тоже, что эта мера, несомненно, уничтожит все то социалистическое и революционное раздражение, которое теперь разгорается среди рабочих и грозит величайшей опасностью и народу и правительству.

Но я могу ошибаться, и решение этого вопроса в ту или другую сторону может быть дано опять-таки только самим народом, если он будет иметь возможность высказаться.

Так что, во всяком случае, первое дело, которое теперь предстоит правительству, это уничтожение того гнета, который мешает народу высказать свои желания и нужды. Нельзя делать добро человеку, которому мы завяжем рот, чтобы не слыхать того, чего он желает для своего блага. Только узнав желания и нужды всего народа или большинства его, можно управлять народом и сделать ему добро.

Любезный брат, у вас только одна жизнь в этом мире, и вы можете мучительно потратить ее на тщетные попытки остановки установленного богом движения человечества от зла к добру, мрака к свету и можете, вникнув в нужды и желания народа и посвятив свою жизнь исполнению их, спокойно и радостно провести ее в служении богу и людям.

Как ни велика ваша ответственность за те годы вашего царствования, во время которых вы можете сделать много доброго и много злого, но еще больше ваша ответственность перед богом за вашу жизнь здесь, от которой зависит ваша вечная жизнь и которую бог дал вам не для того, чтобы предписывать всякого рода злые дела или хотя участвовать в них и допускать их, а для того, чтобы исполнять его волю. Воля же его в том, чтобы делать не зло, а добро людям.

Подумайте об этом не перед людьми, а перед богом и сделайте то, что вам скажет бог, то есть ваша совесть. И не смущайтесь теми препятствиями, которые вы встретите, если вступите на новый путь жизни. Препятствия эти уничтожатся сами собой, и вы не заметите их, если только то, что вы будете делать не для славы людской, а для своей души, то есть для бога.

Простите меня, если я нечаянно оскорбил или огорчил вас тем, что написал в этом письме. Руководило мною только желание блага русскому народу и вам. Достиг ли я этого – решит будущее, которого я, по всем вероятиям, не увижу. Я сделал то, что считал своим долгом.

Истинно желающий вам истинного блага брат ваш

Лев Толстой.

П. А. СТОЛЫПИНУ

Пишу вам об очень жалком человеке, самом жалком из всех, кого я знаю теперь в России. Человека этого вы знаете и, странно сказать, любите его, но не понимаете всей степени его несчастья и не жалеете его, как того заслуживает его положение. Человек этот – вы сами.

Давно я уже хотел писать вам и начал даже письмо писать вам не только как к брату по человечеству, но как исключительно близкому мне человеку, как к сыну любимого мною друга *. Но я не успел окончить письма, как деятельность ваша, все более и более дурная, преступная, все более и более мешала мне окончить с непритворной любовью начатое к вам письмо.

* А.Д. Столыпин служил штабным офицером в Севастополе в Крымскую кампанию. У Толстого тогда установились с ним дружеские отношения, сохранившиеся до самой смерти Столыпина в 1899 г.

Не могу понять того ослепления, при котором вы можете продолжать вашу ужасную деятельность – деятельность, угрожающую вашему материальному благу (потому что вас каждую минуту хотят и могут убить *), губящую ваше доброе имя, потому что уже по теперешней вашей деятельности вы уже заслужили ту ужасную славу, при которой всегда, покуда будет история, имя ваше будет повторяться как образец грубости, жестокости и лжи.

* 12 августа 1906 г. на даче председателя совета министров и министра внутренних дел Столыпина под Петербургом произошел взрыв, в результате которого было убито более 20 человек, ранено около ЗО-ти, в том числе его сын и дочь. Сам Столыпин не пострадал.

Губит же, главное, ваша деятельность, что важнее всего, вашу душу. Ведь еще можно бы было употреблять насилие, как это и делается всегда во имя какой-нибудь цели, дающей благо большому количеству людей, умиротворяя их или изменяя к лучшему устройство их жизни, вы же не делаете ни того, ни другого, а прямо обратное. Вместо умиротворения вы до последней степени напряжения доводите раздражение и озлобление людей всеми этими ужасами произвола, казней, тюрем, ссылок и всякого рода запрещений, и не только не вводите какое-либо такое новое устройство, которое могло бы улучшить общее состояние людей, но вводите в одном, в самом важном вопросе жизни людей – в отношении их к земле – самое грубое, нелепое утверждение того, зло чего уже чувствуется всем миром и которое неизбежно должно быть разрушено – земельная собственность.

Ведь то, что делается теперь с этим нелепым законом 9-го ноября *, имеющим целью оправдание земельной собственности и не имеющим за себя никакого разумного довода, как только то, что это самое существует в Европе (пора бы нам уж думать своим умом) – ведь то, что делается теперь с законом 9-го ноября, подобно мерам, которые бы принимались правительством в 50-х годах не для уничтожения крепостного права, а для утверждения его.

* Имеется в виду закон от 9 ноября 1906 г., по которому крестьянам предоставлялось право свободного выхода из общины и переселения па хутора и отруба. Создание крепких кулацких хозяйств как опоры самодержавия в деревне было одним из важнейших пунктов реакционной аграрной программы Столыпина.

Мне, стоящему одной ногой в гробу и видящему все те ужасы, которые совершаются теперь в России, так ясно, что достижение той цели умиротворения, к которой вы, вместе с вашими соучастниками, как будто бы стремитесь, возможно только совершенно противоположным путем, чем тот, по которому вы идете: во-первых, прекращением насилий и жестокостей, в особенности казавшейся невозможной в России за десятки лет тому назад смертной казни, и, во-вторых, удовлетворением требований с одной стороны всех истинно мыслящих, просвещенных людей, и с другой – огромной массы народа, никогда не признававшей и не признающей право личной земельной собственности.

Да, подумайте, подумайте о своей деятельности, о своей судьбе, главное, о своей душе, и или измените все направление вашей деятельности, или, если вы не можете этого сделать, уйдите от нее, признав ее ложной и несправедливой.

Письмо это пишу я только вам, и оно останется никому не известным в продолжение, скажем, хоть месяц. С первого же октября, если в вашей деятельности не будет никакого изменения, письмо это будет напечатано за границей *.

* Письмо не было отправлено, так как Толстой на опыте предыдущих писем к Столыпину понял утопичность своего намерения: “Л.Н. сказал, что ему непонятно, как можно серьезно к царю, к Столыпину обращаться, их слушаться”, – записал Маковицкий.

>Воспроизведено по изданию:
Л.Н. Толстой, Собр. соч. в 22-х томах, М., Изд. “Художественная литература”,
том 19-20, с. 502, 673, 1984 г