теплоту, заменяя ее свежею прохладой. В воздухе носилось что-то опьяняющее

До неги, до истомы.

Мать почувствовала, что в ее руке крепко сжалась маленькая ручка

Ребенка, но опьяняющее веяние весны сделало ее менее чувствительной к этому

Проявлению детской тревоги. Она вздыхала полной грудью и шла вперед, не

Оборачиваясь; если бы она сделала это, то увидела бы странное выражение на

Лице мальчика. Он поворачивал открытые глаза к солнцу с немым удивлением.

Губы его раскрылись; он вдыхал в себя воздух быстрыми глотками, точно рыба,

Которую вынули воды; выражение болезненного восторга пробивалось по

Временам на беспомощно-растерянном личике, пробегало по нем какими-то

Нервными ударами, освещая его на мгновение, и тотчас же сменялось опять

Выражением удивления, доходящего до испуга и недоумелого вопроса. Только

Одни глаза глядели все тем же ровным и неподвижным, незрячим взглядом.

Дойдя до холмика, они уселись на нем все трое. Когда мать приподняла

Мальчика с земли, чтобы посадить его поудобнее, он опять судорожно схватился

За ее платье; казалось, он боялся, что упадет куда-то, как будто не чувствуя

Под собой земли. Но мать и на этот раз не заметила тревожного движения,

Потому что ее глаза и внимание были прикованы к чудной весенней картине.

Был полдень. Солнце тихо катилось по синему небу. С холма, на котором

Они сидели, виднелась широко разлившаяся река. Она пронесла уже свои льдины,

И только по временам на ее поверхности плыли и таяли кое-где последние

Них, выделяясь белыми пятнышками, На поемных лугах [Поемные луга - луга,

Заливаемые водой во время разлива реки] стояла вода широкими лиманами [Лиман

Залив]; белые облачка, отражаясь в них вместе с опрокинутым лазурным

Сводом, тихо плыли в глубине и исчезали, как будто и они таяли, подобно

Льдинам. Временами пробегала от ветра легкая рябь, сверкая на солнце. Дальше

За рекой чернели разопревшие нивы и парили, застилая реющею, колеблющеюся

Дымкой дальние лачуги, крытые соломой, и смутно зарисовавшуюся синюю полоску

Леса. Земля как будто вздыхала, и что-то подымалось от нее к небу, как клубы

Жертвенного фимиама [Жертвенный фимиам - дым ароматных веществ, сжигаемых

При приношении жертвы божеству по обрядам некоторых религий].

Природа раскинулась кругом, точно великий храм, приготовленный к

Празднику. Но для слепого это была только необъяснимая тьма, которая

Необычно волновалась вокруг, шевелилась, рокотала и звенела, протягиваясь к

Нему, прикасаясь к его душе со всех сторон неведанными еще, необычными

Впечатлениями, от наплыва которых болезненно билось детское сердце.

С первых же шагов, когда лучи теплого дня ударили ему в лицо, согрели

Нежную кожу, он инстинктивно поворачивал к солнцу свои незрячие глаза, как

Будто чувствуя, к какому центру тяготеет все окружающее. Для него не было ни

Этой прозрачной дали, ни лазурного свода, ни широко раздвинутого горонта.

Он чувствовал только, как что-то материальное, ласкающее и теплое касается

Его лица ножным, согревающим прикосновением. Потом кто-то прохладный и

Легкий, хотя и менее легкий, чем тепло солнечных лучей, снимает с его лица

Эту негу и пробегает по нем ощущением свежей прохлады. В комнатах мальчик

Привык двигаться свободно, чувствуя вокруг себя пустоту. Здесь же его

Охватили какие-то странно сменявшиеся волны, то нежно ласкающие, то

Щекочущие и опьяняющие. Теплые прикосновения солнца быстро обмахивались

Кем-то, и струя ветра, звеня в уши, охватывая лицо, виски, голову до самого

Затылка, тянулась вокруг, как будто стараясь подхватить мальчика, увлечь его

Куда-то в пространство, которого он не мог видеть, унося сознание, навевая

Забывчивую истому. Тогда-то рука мальчика крепче сжимала руку матери, а его

Сердце замирало и, казалось, вот-вот совсем перестанет биться.

Когда его усадили, он как будто несколько успокоился. Теперь, несмотря

На странное ощущение, переполнившее все его существо, он все же стал было

Различать отдельные звуки. Темные ласковые волны неслись по-прежнему

Неудержимо, ему казалось, что они проникают внутрь его тела, так как удары

Его всколыхавшейся крови подымались и опускались вместе с ударами этих волн.

Но теперь они приносили с собой то яркую трель жаворонка, то тихий шелест

Распустившейся березки, то чуть слышные всплески реки. Ласточка свистела

Легким крылом, описывая невдалеке причудливые круги, звенели мошки, и над

Всем этим проносился порой протяжный и печальный окрик пахаря на равнине,

Понукавшего волов над распахиваемой полоской.

Но мальчик не мог схватить этих звуков в их целом, не мог соединить их,

Расположить в перспективу [То есть не мог уяснить себе степень отдаленности

Или блости долетавших до него звуков]. Они как будто падали, проникая в

Темную головку, один за другим, то тихие, неясные, то громкие, яркие,

Оглушающие. По временам они толпились одновременно, неприятно смешиваясь в

Непонятную дисгармонию [Дисгармония - несозвучность, разноголосица]. А ветер

С поля все свистел в уши, и мальчику казалось, что волны бегут быстрее и их

Рокот застилает все остальные звуки, которые несутся теперь откуда-то о

Другого мира, точно воспоминание о вчерашнем дне. И по мере того как звуки

Тускнели, в грудь мальчика вливалось ощущение какой-то щекочущей истомы.

Лицо подергивалось ритмически пробегавшими по нем переливами; глаза то

Закрывались, то открывались опять, брови тревожно двигались, и во всех

Чертах пробивался вопрос, тяжелое усилие мысли и воображения. Не окрепшее

Еще и переполненное новыми ощущениями сознание начинало немогать: оно еще

Боролось с нахлынувшими со всех сторон впечатлениями, стремясь устоять среди

Них, слить их в одно целое и таким образом овладеть ими, победить их. Но

Задача была не по силам темному мозгу ребенка, которому недоставало для этой

Работы зрительных представлений.

И звуки летели и падали один за другим, все еще слишком пестрые,

Слишком звонкие... Охватившие мальчика волны вздымались все напряженнее,

Налетая окружающего звеневшего и рокотавшего мрака и уходя в тот же мрак,

Сменяясь новыми волнами, новыми звуками... быстрее, выше, мучительнее

Подымали они его, укачивали, баюкали... Еще раз пролетела над этим

Тускнеющим хаосом длинная и печальная нота человеческого окрика, и затем все

Сразу смолкло.

Мальчик тихо застонал и откинулся назад на траву. Мать быстро

Повернулась к нему и тоже вскрикнула: он лежал на траве, бледный, в глубоком

Обмороке.

Дядя Максим был очень встревожен этим случаем. С некоторых пор он стал

Выписывать книги по фиологии [Фиология - наука, учающая функции

Отправления органма человека и животных], психологии [Психология - наука,

Учающая психику человека, то есть его душевную органацию, процессы

Ощущения, восприятия, мышления, чувства] и педагогике [Педагогика - наука о

Методах воспитания и обучения] и с обычною своей энергией занялся учением

Всего, что дает наука по отношению к таинственному росту и развитию детской

Эта работа завлекала его все больше и больше, и поэтому мрачные мысли о

Непригодности к житейской борьбе, о "червяке, пресмыкающемся в пыли", и о

"фурштате" давно уже незаметно улетучились квадратной головы ветерана

[Ветеран - престарелый, испытанный в боях воин]. На их месте воцарилось в

Этой голове вдумчивое внимание, по временам даже розовые мечты согревали

Стареющее сердце. Дядя Максим убеждался все более и более, что природа,

Отказавшая мальчику в зрении, не обидела его в других отношениях; это было

Существо, которое отзывалось на доступные ему внешние впечатления с

Замечательною полнотой и силой. И дяде Максиму казалось, что он прван к

Тому, чтобы развить присущие мальчику задатки, чтоб усилием своей мысли и

Своего влияния уравновесить несправедливость слепой судьбы, чтоб вместо себя

Поставить в ряды бойцов за дело жни нового рекрута [Рекрут - новобранец;

Здесь: новый борец за социальную справедливость], на которого, без его

Влияния, никто не мог рассчитывать.

"Кто знает, - думал старый гарибальдиец, - ведь бороться можно не

Только копьем и саблей. Быть может, несправедливо обиженный судьбою подымет

Со временем доступное ему оружие в защиту других, обездоленных жнью, и

Тогда я недаром проживу на свете, увеченный старый солдат... "

Даже свободным мыслителям сороковых и пятидесятых годов не было чуждо

Суеверное представление о "таинственных предначертаниях" природы. Не мудрено

Поэтому, что по мере развития ребенка, выказывавшего недюжинные способности,

Дядя Максим утвердился окончательно в убеждении, что самая слепота есть лишь

Одно проявлений этих "таинственных предначертаний". "Обездоленный за

Обиженных" - вот дев, который он выставил заранее на боевом знамени своего

Питомца.

После первой весенней прогулки мальчик пролежал несколько дней в бреду.

Он то лежал неподвижно и безмолвно в своей постели, то бормотал что-то и к

Чему-то прислушивался. И во все это время с его лица не сходило характерное

Выражение недоумения.

Право, он глядит так, как будто старается понять что-то и не может, -

Говорила молодая мать.

Максим задумывался и кивал головой. Он понял, что странная тревога

Мальчика и внезапный обморок объяснялись обилием впечатлений, с которыми не

Могло справиться сознание, и решился допускать к выздоравливавшему мальчику

Эти впечатления постепенно, так сказать, расчлененными на составные части. В

Комнате, где лежал больной, окна были плотно закрыты. Потом, по мере

Выздоровления, их открывали на время, затем его водили по комнатам, выводили

На крыльцо, на двор, в сад. И каждый раз, как на лице слепого являлось

Тревожное выражение, мать объясняла ему поражавшие его звуки.

Рожок пастуха слышен за лесом, - говорила она. - А это -за

Колесе [В Малороссии и Польше для аистов ставят высокие столбы и надевают на

Них старые колеса, на которых птица завивает гнездо. (Примеч. автора)]. Он

Прилетел на днях далеких краев и строит гнездо на старом месте.

И мальчик поворачивал к ней свое лицо, светившееся благодарностью, брал

Ее руку и кивал головой, продолжая прислушиваться с вдумчивым и осмысленным

Вниманием.

Он начинал расспрашивать обо всем, что привлекало его внимание, и мать

Или, еще чаще, дядя Максим рассказывали ему о разных предметах и существах,

Дававших те или другие звуки. Рассказы матери, более живые и яркие,

Проводили на мальчика большее впечатление, но по временам впечатление это

Бывало слишком болезненно. Молодая женщина, страдая сама, с растроганным

Лицом, с глазами, глядевшими с беспомощною жалобой и болью, старалась дать

Своему ребенку понятие о формах и цветах. Мальчик напрягал внимание, сдвигал

Брови, на лбу его являлись даже легкие морщинки. Видимо, детская головка

Работала над непосильною задачей, темное воображение билось, стремясь

Создать косвенных данных новое представление, но этого ничего не

Выходило. Дядя Максим всегда недовольно хмурился в таких случаях, и, когда

На глазах матери являлись слезы, а лицо ребенка бледнело от сосредоточенных

Усилий, тогда Максим вмешивался в разговор, отстранял сестру и начинал свои

Рассказы, в которых, по возможности, прибегал только к пространственным и

Звуковым представлениям. Лицо слепого становилось спокойнее.

Ну, а какой он? большой? - спрашивал он про аиста, отбивавшего на

Своем столбе ленивую барабанную дробь.

И при этом мальчик раздвигал руки. Он делал это обыкновенно при

Подобных вопросах, а дядя Максим указывал ему, когда следовало остановиться.

Теперь он совсем раздвинул свои маленькие ручонки, но дядя Максим сказал:

Нет, он еще гораздо больше. Если бы привести его в комнату и

Поставить на полу, то голова его была бы выше спинки стула.

Большой... - задумчиво пронес мальчик. - А малиновка - вот! - и он

Чуть-чуть развел сложенные вместе ладони.

Да, малиновка такая... Зато большие птицы никогда не поют так хорошо,

Как маленькие. Малиновка старается, чтобы всем было приятно ее слушать. А

Аист - серьезная птица, стоит себе на одной ноге в гнезде, озирается кругом,

Точно сердитый хозяин на работников, и громко ворчит, не заботясь о том, что

Мальчик смеялся, слушая эти описания, и забывал на время о своих

Тяжелых попытках понять рассказы матери. Но все же эти рассказы привлекали

Его сильнее, и он предпочитал обращаться с расспросами к ней, а не к дяде

Максиму.

Глава вторая

Темная голова ребенка обогащалась новыми представлениями; посредством

Над ним и вокруг него по-прежнему стоял глубокий, непроницаемый мрак; мрак

Этот навис над его мозгом тяжелою тучей, и хотя он залег над ним со дня

Рождения, хотя, по-видимому, мальчик должен был свыкнуться с своим

Несчастьем, однако детская природа по какому-то инстинкту беспрестанно

Силилась освободиться от темной завесы. Эти не оставлявшие ребенка ни на

Минуту бессознательные порывы к незнакомому ему свету отпечатлевались на его

Лице все глубже и глубже выражением смутного страдающего усилия.

Тем не менее бывали и для него минуты ясного довольства ярких детских

Восторгов, и это случалось тогда, когда доступные для него внешние

Впечатления доставляли ему новое сильное ощущение, знакомили с новыми

Явлениями невидимого мира. Великая, могучая природа не оставалась для

Слепого совершенно закрытою. Так, однажды, когда его свели на высокий утес

Над рекой, он с особенным выражением прислушивался к тихим всплескам реки

Далеко под ногами и с замиранием сердца хватался за платье матери, слушая,

Как катились вн обрывавшиеся -под ноги его камни. С тех пор он

Представлял себе глубину в виде тихого ропота воды у подножия утеса или в

Виде испуганного шороха падавших вн камешков.

Даль звучала в его ушах смутно замиравшею песней; когда же по небу

Гулко перекатывался весенний гром, заполняя собой пространство и с сердитым

Рокотом теряясь за тучами, слепой мальчик прислушивался к этому рокоту с

Благоговейным испугом, и сердце его расширялось, а в голове возникало

Величавое представление о просторе поднебесных высот.

Таким образом, звуки были для него глазным непосредственным выражением

Внешнего мира; остальные впечатления служили только дополнением к

Впечатлениям слуха, в которые отливались его представления, как в формы.

По временам, в жаркий полдень, когда вокруг все смолкало, когда

Затихало людское движение и в природе устанавливалась та особенная тишина,

Под которой чуется только непрерывный, бесшумный бег жненной силы, на лице

Слепого мальчика являлось характерное выражение. Казалось, под влиянием

Внешней тишины глубины его души подымались какие-то ему одному доступные

Звуки, к которым он будто прислушивался с напряженным вниманием. Можно было

Подумать, глядя на него в такие минуты, что зарождающаяся неясная мысль

Начинает звучать в его сердце, как смутная мелодия песни.

Ему шел уже пятый год. Он был тонок и слаб, но ходил и даже бегал

Свободно по всему дому. Кто смотрел на него, как он уверенно выступал в

Комнатах, поворачивая именно там, где надо, и свободно разыскивая нужные ему

Предметы, тот мог бы подумать, если это был незнакомый человек, что перед

Ним не слепой, а только странно сосредоточенный ребенок с задумчивыми и

Глядевшими в неопределенную даль глазами. Но уже по двору он ходил с большим

Трудом, постукивая перед собой палкой. Если же в руках у него не было палки,

То он предпочитал ползать по земле, быстро исследуя руками попадавшиеся на

Пути предметы.

Был тихий летний в Дядя Максим сидел в саду. Отец, по обыкновению,

Захлопотался где-то в дальнем поле. На дворе и кругом было тихо; селение

Засыпало, в людской тоже смолк говор работников и прислуги. Мальчика уже с

Полчаса уложили в постель.

Он лежал в полудремоте. С некоторых пор у него с этим тихим часом стало

Связываться странное воспоминание. Он, конечно, не видел, как темнело синее

Небо, как черные верхушки деревьев качались, рисуясь на звездной лазури, как

Хмурились лохматые "стрехи" ["Стреха" - крыша, кровля] стоявших кругом двора

Строений, как синяя мгла разливалась по земле вместе с тонким золотом

Лунного и звездного света. Но вот уже несколько дней он засыпал под каким-то

Особенным, чарующим впечатлением, в котором на другой день не мог дать себе

Когда дремота все гуще застилала его сознание, когда смутный шелест

Буков совсем стихал и он переставал уже различать и дальний лай деревенских

Собак, и щелканье соловья за рекой, и меланхолическое [Меланхолическое -

Унылое, тоскливое] позвякивание бубенчиков, подвязанных к пасущемуся на лугу

Жеребенку, - когда все отдельные звуки стушевывались и терялись, ему

Начинало казаться, что все они, слившись в одну стройную гармонию [Гармония

Благозвучие, стройность звуков], тихо влетают в окно и долго кружатся над

Его постелью, навевая неопределенные, но удивительно приятные грезы. Наутро

Он просыпался разнеженный и обращался к матери с живым вопросом:

Что это было... вчера? Что это такое?..

Мать не знала, в чем дело, и думала, что ребенка волнуют сны. Она сама

Укладывала его в постель, заботливо крестила и уходила, когда он начинал

Дремать, не замечая при этом ничего особенного. Но на другой день мальчик

Опять говорил ей о чем-то приятно тревожившем его с вечера.

Так хорошо, мама, так хорошо! Что же это такое?

В этот вечер она решилась остаться у постели ребенка подольше, чтобы

Разъяснить себе странную загадку. Она сидела на стуле, рядом с его

Кроваткой, машинально перебирая петли вязанья и прислушиваясь к ровному

Дыханию своего Петруся. Казалось, он совсем уже заснул, как вдруг в темноте

Мама, ты здесь?

Да, да, мой мальчик...

Уйди, пожалуйста, оно боится тебя, и до сих пор его нет. Я уже совсем

Было заснул, а этого все нет...

Удивленная мать с каким-то странным чувством слушала этот полусонный,

Жалобный шепот... Ребенок говорил о своих сонных грезах с такою

Уверенностью, как будто это что-то реальное. Тем не менее мать встала,

Наклонилась к мальчику, чтобы поцеловать его, и тихо вышла, решившись

Незаметно подойти к открытому окну со стороны сада.

Не успела она сделать своего обхода, как загадка разъяснилась. Она

Услышала вдруг тихие, переливчатые тоны свирели, которые неслись конюшни,

Смешиваясь с шорохом южного вечера. Она сразу поняла, что именно эти

Нехитрые переливы простой мелодии, совпадавшие с фантастическим часом

Дремоты, так приятно настраивали воспоминания мальчика.

Она сама остановилась, постояла с минуту, прислушиваясь к задушевным

Напевам малорусской [Малорусская - украинская. Малороссия - дореволюционное

Название Украины] песни, и, совершенно успокоенная, ушла в темную аллею сада

К дяде Максиму.

"Хорошо играет Иохим, - подумала она. - Странно, сколько тонкого

Чувства в этом грубоватом на вид "хлопе" ["Хлоп" (польск.) - крестьянин].

А Иохим действительно играл хорошо. Ему нипочем была даже и хитрая

Скрипка, и было время, когда в корчме, по воскресеньям, никто лучше не мог

Сыграть "казака" ["Казак" - здесь: украинский танец "казачок"] или веселого

Польского "краковяка" ["Краковяк" - польский танец]. Когда, бывало, он,

Загружено с учебного портала

Странная загадка

Был тихий летний вечер. На дворе и кругом было тихо, селение уже засыпало, в людской тоже смолк говор работников и прислуги. Мальчика уже с полчаса уложили в постель.

Он лежал в полудремоте. С некоторых пор у него с этим тихим часом стало связываться странное воспоминание. Он, конечно, не видел, как темнело синее небо, как черные верхушки деревьев качались, рисуясь на звездной лазури, как хмурились лохматые стрехи стоявших кругом двора строений, как синяя мгла разливалась по земле вместе с тонким золотом лунного и звездного света. Но вот уже несколько дней он засыпал под каким-то особенным, чарующим впечатлением, в котором на другой день не мог дать себе отчета.

Когда дремота все гуще застилала его сознание, когда смутный шелест буков совсем стихал, он переставал различать и дальний лай деревенских собак, и нежное щелканье соловья за рекой, и меланхолическое позвякивание бубенчиков, подвязанных к пасшемуся на лугу жеребенку. Ему вдруг начинало казаться, что все они, слившись в одну стройную гармонию, тихо влетают в окно и долго кружатся над его постелью, навевая неопределенные, но удивительно приятные грезы. Наутро он просыпался разнеженный и обращался к матери с живым вопросом:

Что это было вчера? Что это такое?

Мать не знала, в чем дело, и думала, что ребенка волнуют какие-то сны. Она сама укладывала его в постель, заботливо

крестила и уходила, когда он начинал дремать, не замечая при этом ничего особенного. Но на другой день мальчик опять говорил ей о чем-то, приятно тревожившем его с вечера.

- Так хорошо, мама, так хорошо! Что же это такое?

В этот вечер она решилась остаться у постели любимого ребенка подольше, чтобы разъяснить себе эту странную загадку. Она сидела на стуле рядом с его кроваткой, машинально перебирая петли вязания и прислушиваясь к ровному дыханию своего Петруся. Казалось, он совсем уже заснул, как вдруг в темноте послышался его тихий голос:

Мама, ты здесь?

- Да, да, мой мальчик.

- Уйди, пожалуйста, оно боится тебя, поэтому до сих пор его нет. Я уже совсем было заснул, а этого все нет.

Удивленная мать с каким-то странным чувством слушала этот полусонный, жалобный шепот. Ребенок говорил о своих сонных грезах с такою уверенностью, будто это что-то реальное. Тем не менее мать встала, наклонилась к мальчику, чтобы поцеловать его, и тихо вышла, решившись незаметно подойти к открытому окну со стороны сада.

Не успела она сделать своего обхода, как загадка разъяснилась. Она услышала вдруг переливчатые тоны поющей свирели, которые неслись из дальней конюшни, смешиваясь с шорохом южного вечера. Она сразу поняла, что именно эти нехитрые переливы простой мелодии, совпадавшие с фантастическим часом дремоты, так приятно настраивали воспоминания мальчика.

Она сама остановилась, постояла с минуту, прислушиваясь к задушевным напевам малорусской песни, и, совершенно успокоенная, ушла в темную аллею сада.

«Хорошо играет Иохим, - подумала она. - Странно, сколько тонкого чувства в этом грубоватом на вид холопе». (452 слова)

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

По В. Короленко

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

Шумели листья на дереве; в них пел ветер, идущий по свету.

Малолетний Егор сидел под деревом и слушал голос листьев, их кроткие бормочущие слова.

Егор хотел узнать, что означают эти слова ветра, о чем они говорят ему, и он спрашивал, обратив лицо к ветру:

- Ты кто? Что ты мне говоришь?

Ветер умолкал, будто он сам слушал в это время мальчика, а потом снова медленно бормотал, шевеля листья и повторяя прежние слова.

- Ты кто? - спросил еще раз Егор, не видя никого.

Никто ему не ответил более; ветер ушел, и листья уснули.

Егор подождал, что будет теперь, и увидел, что уже наступает вечер. Желтый свет позднего солнца осветил старое осеннее дерево, и стало скучнее жить. Нужно было идти домой, ужинать, спать во тьме. Егор же спать не любил, он любил жить без перерыва, чтобы видеть все, что живет без него, и жалел, что ночью надо закрывать глаза, и звезды тогда горят на небе одни, без его участия.

Он поднял жука, ползшего по траве домой на ночлег, и посмотрел в его маленькое неподвижное лицо, в черные добрые глаза, глядевшие одновременно и на Егора, и на весь свет.

- Ты кто? - спросил Егор у жука.

Жук не ответил ничего, но Егор понимал, что жук знает что-то, чего не знает сам Егор. Жук только притворяется маленьким, он стал нарочно жуком и молчит, а сам не жук, а еще кто-то - неизвестно кто.

Жук молчал; он со злой силой шевелил жесткими ножками, защищая жизнь от человека и не признавая его. Егора удивила настойчивая смелость жука, он полюбил его и еще более убедился, что это не жук, а кто-то более важный и умный.

Ты врешь, что ты жук! - произнес Егор шепотом в самое лицо жука, с увлечением рассматривая его. - Ты не притворяйся, я все равно дознаюсь, кто ты такой. Лучше сразу откройся.

Жук замахнулся на Егора сразу всеми ногами и руками. Тогда Егор не стал с ним больше спорить.

- Когда я к тебе попадусь, я тоже ничего не скажу.

И он пустил жука в воздух, чтобы он улетел по своему делу.

Жук сначала полетел, а потом сел на землю и пошел пешком. И Егору стало вдруг скучно без жука. Он понял, что больше его никогда не увидит, и если увидит, то не узнает его, потому что в деревне много прочих жуков. А этот жук будет где-нибудь жить, а потом помрет, и все его забудут, один только Егор будет помнить этого неизвестного жука.

Усохший лист упал с дерева. Он когда-то вырос на этом дереве из земли, долго смотрел на небо и теперь снова возвращался I с неба в землю, как домой с долгой дороги.

На лист вполз сырой червь, отощавший и бледный.

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

«Кто же это такой? - озадачился Егор перед червем. - Он без глаз и без головы, а о чем он думает?» (452 слова)

По А. Платонову

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

Мальчик смеялся, слушая эти описания, и забывал на время о своих тяжелых попытках понять рассказы матери. Но все же эти рассказы привлекали его сильнее, и он предпочитал обращаться с расспросами к ней, а не к дяде Максиму.

Глава вторая

I

Темная голова ребенка обогащалась новыми представлениями; посредством сильно изощренного слуха он проникал все дальше в окружавшую его природу. Над ним и вокруг него по-прежнему стоял глубокий, непроницаемый мрак; мрак этот навис над его мозгом тяжелою тучей, и хотя он залег над ним со дня рождения, хотя, по-видимому, мальчик должен был свыкнуться с своим несчастием, однако детская природа по какому-то инстинкту беспрестанно силилась освободиться от темной завесы. Эти, не оставлявшие ребенка ни на минуту бессознательные порывы к незнакомому ему свету отпечатлевались на его лице все глубже и глубже выражением смутного страдающего усилия.

Тем не менее бывали и для него минуты ясного довольства, ярких детских восторгов, и это случалось тогда, когда доступные для него внешние впечатления доставляли ему новое сильное ощущение, знакомили с новыми явлениями невидимого мира. Великая и могучая природа не оставалась для слепого совершенно закрытою. Так, однажды, когда его свели на высокий утес над рекой, он с особенным выражением прислушивался к тихим всплескам реки далеко под ногами и с замиранием сердца хватался за платье матери, слушая, как катились вниз обрывавшиеся из-под ноги его камни. С тех пор он представлял себе глубину в виде тихого ропота воды у подножья утеса или в виде испуганного шороха падавших вниз камешков.

Даль звучала в его ушах смутно замиравшею песней; когда же по небу гулко перекатывался весенний гром, заполняя собой пространство и с сердитым рокотом теряясь за тучами, слепой мальчик прислушивался к этому рокоту с благоговейным испугом, и сердце его расширялось, а в голове возникало величавое представление о просторе поднебесных высот.

Таким образом, звуки были для него главным непосредственным выражением внешнего мира; остальные впечатления служили только дополнением к впечатлениям слуха, в которые отливались его представления, как в формы.

По временам, в жаркий полдень, когда вокруг все смолкало, когда затихало людское движение и в природе устанавливалась та особенная тишина, под которой чуется только непрерывный, бесшумный бег жизненной силы, на лице слепого мальчика являлось характерное выражение. Казалось, под влиянием внешней тишины из глубины его души подымались какие-то ему одному доступные звуки, к которым он будто прислушивался с напряженным вниманием. Можно было подумать, глядя на него в такие минуты, что зарождающаяся неясная мысль начинает звучать в его сердце, как смутная мелодия песни.

II

Ему шел уже пятый год. Он был тонок и слаб, но ходил и даже бегал свободно по всему дому. Кто смотрел на него, как он уверенно выступал в комнатах, поворачивая именно там, где надо, и свободно разыскивая нужные ему предметы, тот мог бы подумать, если это был незнакомый человек, что перед ним не слепой, а только странно сосредоточенный ребенок с задумчивыми и глядевшими в неопределенную даль глазами. Но уже по двору он ходил с большим трудом, постукивая перед собой палкой. Если же в руках у него не было палки, то он предпочитал ползать по земле, быстро исследуя руками попадавшиеся на пути предметы.

III

Был тихий летний вечер. Дядя Максим сидел в саду. Отец, по обыкновению, захлопотался где-то в дальнем поле. На дворе и кругом было тихо; селение засыпало, в людской тоже смолк говор работников и прислуги. Мальчика уже с полчаса уложили в постель.

Он лежал в полудремоте. С некоторых пор у него с этим тихим часом стало связываться странное воспоминание. Он, конечно, не видел, как темнело синее небо, как черные верхушки деревьев качались, рисуясь на звездной лазури, как хмурились лохматые «стрехи» стоявших кругом двора строений, как синяя мгла разливалась по земле вместе с тонким золотом лунного и звездного света. Но вот уже несколько дней он засыпал под каким-то особенным, чарующим впечатлением, в котором на другой день не мог дать себе отчета.

Когда дремота все гуще застилала его сознание, когда смутный шелест буков совсем стихал и он переставал уже различать и дальний лай деревенских собак, и щелканье соловья за рекой, и меланхолическое позвякивание бубенчиков, подвязанных к пасшемуся на лугу жеребенку, – когда все отдельные звуки стушевывались и терялись, ему начинало казаться, что все они, слившись в одну стройную гармонию, тихо влетают в окно и долго кружатся над его постелью, навевая неопределенные, но удивительно приятные грезы. Наутро он просыпался разнеженный и обращался к матери с живым вопросом:

– Что это было… вчера? Что это такое?..

Мать не знала, в чем дело, и думала, что ребенка волнуют сны. Она сама укладывала его в постель, заботливо крестила и уходила, когда он начинал дремать, не замечая при этом ничего особенного. Но на другой день мальчик опять говорил ей о чем-то приятно тревожившем его с вечера.

– Так хорошо, мам, так хорошо! Что же это такое?

В этот вечер она решилась остаться у постели ребенка подольше, чтобы разъяснить себе странную загадку. Она сидела на стуле, рядом с его кроваткой, машинально перебирая петли вязанья и прислушиваясь к ровному дыханию своего Петруся. Казалось, он совсем уже заснул, как вдруг в темноте послышался его тихий голос:

– Мама, ты здесь?

– Да, да, мой мальчик…

– Уйди, пожалуйста, о н о боится тебя и до сих пор его нет. Я уже совсем было заснул, а этого все нет…

Настала теплая прозрачная ночь. Таял снег. В бледном небе чуть заметно мерцали редкие звезды. Внизу, в деревне, один за другим гасли мутные красные огоньки.

Было тихо кругом. Из темноты доносился только легкий звон неведомо куда бегущих ручейков.

Вот послышался в вышине приближающийся свист крыльев невидимой утиной стаи. Над самой деревней прозвучал с неба звонкий трубный гогот казарки.

Во дворе на окраине деревни всполошились домашние гуси. Громко захлопали крыльями и закричали пронзительно и тоскливо. В легком сумраке ночи им померещилась неясная тень пролетающей вдаль стаи.

Через несколько времени та же неуловимая тень скользнула над другой деревней, потом над третьей. И всюду трубный голос казарки будил и волновал деревенских гусей.

Давно забывшие волю домашние птицы в смутном порыве били крыльями по воздуху.

Но отвыкшие от полета, ненужные им теперь крылья не поднимали их с земли, не могли помочь вырваться из неволи. И долго в ночной тишине не умолкал их крик, полный бессильного отчаяния.

А казарка, счастливая своей свободой, быстрыми, уверенными взмахами уносилась всё дальше и дальше. Она неслась навстречу опасностям, может быть даже смерти. Но впереди ждало ее море, Великий путь морской, и на нем - шумные стаи подоблачных странников и встреча с покинутым другом.

К концу ночи утиная стая опустилась на залитое талой водой лесное болото.

Тут было темно и тихо. Ветер сюда не проникал. Гладкая черная вода блестела, отражая светлеющее небо. Тесным кругом обступили болото мрачные ели. Их широкие ветви шатром нависли над самой водой.

Темнота птиц не пугала: в ночном мраке они различали все окружающие их предметы. Пока всё оставалось неподвижным, птицы могли быть спокойны. От их глаз не ускользала ни одна тень. Враги не могли подкрасться к ним незамеченными.

В лесу была мертвая тишина. Лишь изредка напряженный слух птиц улавливал мягкий шорох где-то в глубине темной чащи. Сейчас же одна из уток тихонько крякала и вся стая мгновенно вытягивала шеи, прислушивалась и оглядывалась. Но шорох больше не повторялся, птицы успокаивались и снова принимались за еду. Опять в ночной тишине слышался только тихий плеск погружающихся в воду тел. Стая торопилась насытиться, пока снующие кругом враги не открыли ее убежища.

Казарка ныряла у самого берега, под защитой густых еловых лап. Тут она чувствовала себя в безопасности: если б какой-нибудь хищник напал на уток, плавающих посреди открытого болота, она успела бы ускользнуть.

На дне болота росли длинные цепкие водоросли. Скоро казарка почувствовала, что запуталась в них ногой. Она порывисто рванулась вперед, но металлическое кольцо больно вонзилось ей в ногу. Крепкие водоросли зацепились за него. Казарке показалось, что она снова на привязи. В это время в чаще явственно хрустнул сучок. Казарка перестала дергать лапой и медленно повернулась всем телом к берегу.

Из мрака седой ели смотрели на нее в упор два мерцающих желтым огнем, немигающих глаза.

Казарка хотела вскрикнуть. Но судорога сдавила ей горло. Всё тело ее оцепенело от ужаса. Стоит только пошевельнуться - и невидимое чудовище всей тяжестью обрушится на нее и раздавит.

Казарка уже не чувствовала боли от впившегося ей в ногу кольца. Она и не думала бежать. Не могла оторвать взгляда от этих пронизывающих ее глаз.

Вдруг что-то резко толкнуло ее в бок. На миг глаза казарки оторвались от тех глаз. Рядом с собой она увидела утку, задевшую ее крылом. В ту же минуту спало с нее оцепенение. И казарка так сильно рванулась с места, что лопнули водоросли, державшие ее за ногу. С громким криком она бросилась бежать по воде, помогая себе крыльями. Встревоженные утки снялись с болота.

В то же время из чащи раздался злобный лай лисицы. Лай перешел в визг, потом в ворчанье. Птицы услышали затихающий в лесу треск сучьев под ногами удалявшегося зверя. Лиса знала, что напуганная стая сядет теперь в середине болота и больше уж не удастся подстеречь птиц у берега.

Утки и казарка носились над водой. Они еще не были сыты, и им не хотелось улетать отсюда.

Но кругом было много страшных врагов, прятавшихся в темноте.