– Ну, значит, лошадь. Ха-арошую лошадь! Корову… Овец… Птицы разной… А?
– Не говори!.. Ох ты, господи! вот уж пожил бы!
– Н-да, брат, житьишко было бы ничего себе… Я тоже понимаю толк в этом деле. Было когда-то свое гнездо… Отец-то был из первых богатеев в селе…
Челкаш греб медленно. Лодка колыхалась на волнах, шаловливо плескавшихся о ее борта, еле двигалась по темному морю, а оно играло все резвей и резвей. Двое людей мечтали, покачиваясь на воде и задумчиво поглядывая вокруг себя. Челкаш начал наводить Гаврилу на мысль о деревне, желая немного ободрить и успокоить его. Сначала он говорил, посмеиваясь себе в усы, но потом, подавая реплики собеседнику и напоминая ему о радостях крестьянской жизни, в которых сам давно разочаровался, забыл о них и вспоминал только теперь, – он постепенно увлекся и вместо того, чтобы расспрашивать парня о деревне и ее делах, незаметно для себя стал сам рассказывать ему:
– Главное в крестьянской жизни – это, брат, свобода! Хозяин ты есть сам себе. У тебя твой дом – грош ему цена – да он твой. У тебя земля своя – и того ее горсть – да она твоя! Король ты на своей земле!.. У тебя есть лицо… Ты можешь от всякого требовать уважения к тебе… Так ли? – воодушевленно закончил Челкаш.
Гаврила глядел на него с любопытством и тоже воодушевлялся. Он во время этого разговора успел уже забыть, с кем имеет дело, и видел пред собой такого же крестьянина, как и сам он, прилепленного навеки к земле потом многих поколений, связанного с ней воспоминаниями детства, самовольно отлучившегося от нее и от забот о ней и понесшего за эту отлучку должное наказание.
– Это, брат, верно! Ах, как верно! Вот гляди-ка на себя, что ты теперь такое без земли? Землю, брат, как мать, не забудешь надолго.
Челкаш одумался… Он почувствовал это раздражающее жжение в груди, являвшееся всегда, чуть только его самолюбие – самолюбие бесшабашного удальца – бывало задето кем-либо, и особенно тем, кто не имел цены в его глазах.
– Замолол!.. – сказал он свирепо, – ты, может, думал, что я все это всерьез… Держи карман шире!
– Да чудак человек!.. – снова оробел Гаврила. – Разве я про тебя говорю? Чай, таких-то, как ты, – много! Эх, сколько несчастного народу на свете!.. Шатающих…
– Садись, тюлень, в весла! – кратко скомандовал Челкаш, почему-то сдержав в себе целый поток горячей ругани, хлынувшей ему к горлу.
Они опять переменились местами, причем Челкаш, перелезая на корму через тюки, ощутил в себе острое желание дать Гавриле пинка, чтобы он слетел в воду.
Короткий разговор смолк, но теперь даже от молчания Гаврилы на Челкаша веяло деревней… Он вспоминал прошлое, забывая править лодкой, повернутой волнением и плывшей куда-то в море. Волны точно понимали, что эта лодка потеряла цель, и, все выше подбрасывая ее, легко играли ею, вспыхивая под веслами своим ласковым голубым огнем. А перед Челкашем быстро неслись картины прошлого, далекого прошлого, отделенного от настоящего целой стеной из одиннадцати лет босяцкой жизни. Он успел посмотреть себя ребенком, свою деревню, свою мать, краснощекую, пухлую женщину, с добрыми серыми глазами, отца – рыжебородого гиганта с суровым лицом; видел себя женихом и видел жену, черноглазую Анфису, с длинной косой, полную, мягкую, веселую, снова себя, красавцем, гвардейским солдатом; снова отца, уже седого и согнутого работой, и мать, морщинистую, осевшую к земле; посмотрел и картину встречи его деревней, когда он возвратился со службы; видел, как гордился перед всей деревней отец своим Григорием, усатым, здоровым солдатом, ловким красавцем… Память, этот бич несчастных, оживляет даже камни прошлого и даже в яд, выпитый некогда, подливает капли меда…
Челкаш чувствовал себя овеянным примиряющей, ласковой струьй родного воздуха, донесшего с собой до его слуха и ласковые слова матери, и солидные речи истового крестьянина-отца, много забытых звуков и много сочного запаха матушки-земли, только что оттаявшей, только что вспаханной и только что покрытой изумрудным шелком озими… Он чувствовал себя одиноким, вырванным и выброшенным навсегда из того порядка жизни, в котором выработалась та кровь, что течет в его жилах.
– Эй! а куда же мы едем? – спросил вдруг Гаврила. Челкаш дрогнул и оглянулся тревожным взором хищника.
– Ишь черт занес!.. Гребни-ка погуще…
– Задумался? – улыбаясь, спросил Гаврила.
– Устал…
– Так теперь мы, значит, уж не попадемся с этим? – Гаврила ткнул ногой в тюки.
– Нет… Будь покоен. Сейчас вот сдам и денежки получу… Н-да!
– Пять сотен?
– Не меньше.
– Это, тово, – сумма! Кабы мне, горюну!.. Эх, и сыграл бы я песенку с ними!..
– По крестьянству?
– Никак больше! Сейчас бы…
И Гаврила полетел на крыльях мечты. А Челкаш молчал. Усы у него обвисли, правый бок, захлестанный волнами, был мокр, глаза ввалились и потеряли блеск. Все хищное в его фигуре обмякло, стушеванное приниженной задумчивостью, смотревшей даже из складок его грязной рубахи.
Он круто повернул лодку и направил ее к чему-то черному, высовывавшемуся из воды.
Небо снова все покрылось тучами, и посыпался дождь, мелкий, теплый, весело звякавший, падая на хребты волн.
– Стой! Тише! – скомандовал Челкаш.
Лодка стукнулась носом о корпус барки.
– Спят, что ли, черти?.. – ворчал Челкаш, цепляясь багром за какие-то веревки, спускавшиеся с борта. – Трап давай!.. Дождь пошел еще, не мог раньше-то! Эй вы, губки!.. Эй!..
– Селкаш это? – раздалось сверху ласковое мурлыканье.
– Ну, спускай трап!
– Калимера, Селкаш!
– Спускай трап, копченый дьявол! – взревел Челкаш.
– О, сердытий пришел сегодня… Элоу!
– Лезь, Гаврила! – обратился Челкаш к товарищу. В минуту они были на палубе, где три темных бородатых фигуры, оживленно болтая друг с другом на странном сюсюкающем языке, смотрели за борт в лодку Челкаша. Четвертый, завернутый в длинную хламиду, подошел к нему и молча пожал ему руку, потом подозрительно оглянул Гаврилу.
– Припаси к утру деньги, – коротко сказал ему Челкаш. – А теперь я спать иду. Гаврила, идем! Есть хочешь?
– Спать бы… – ответил Гаврила и через пять минут храпел, а Челкаш, сидя рядом с ним, примерял себе на ногу чей-то сапог и, задумчиво сплевывая в сторону, грустно свистел сквозь зубы. Потом он вытянулся рядом с Гаврилой, заложив руки под голову, поводя усами.
Барка тихо покачивалась на игравшей воде, где-то поскрипывало дерево жалобным звуком, дождь мягко сыпался на палубу, и плескались волны о борта… Все было грустно и звучало, как колыбельная песнь матери, не имеющей надежд на счастье своего сына…
Челкаш, оскалив зубы, приподнял голову, огляделся вокруг и, прошептав что-то, снова улегся… Раскинув ноги, он стал похож на большие ножницы.
Он проснулся первым, тревожно оглянулся вокруг, сразу успокоился и посмотрел на Гаврилу, еще спавшего. Тот сладко всхрапывал и во сне улыбался чему-то всем своим детским, здоровым, загорелым лицом. Челкаш вздохнул и полез вверх по узкой веревочной лестнице. В отверстие трюма смотрел свинцовый кусок неба. Было светло, но по-осеннему скучно и серо.
Челкаш вернулся часа через два. Лицо у него было красно, усы лихо закручены кверху. Он был одет в длинные крепкие сапоги, в куртку, в кожаные штаны и походил на охотника. Весь его костюм был потерт, но крепок, и очень шел к нему, делая его фигуру шире, скрадывая его костлявость и придавая ему воинственный вид.
– Эй, теленок, вставай!.. – толкнул он ногой Гаврилу. Тот вскочил и, не узнавая его со сна, испуганно уставился на него мутными глазами. Челкаш захохотал.
– Ишь ты какой!.. – широко улыбнулся наконец Гаврила. – Барином стал!
– У нас это скоро. Ну и пуглив же ты! Сколько раз умирать-то вчера ночью собирался?
– Да ты сам посуди, впервой я на такое дело! Ведь можно было душу загубить на всю жизнь!
– Ну, а еще раз поехал бы? а?
– Еще?.. Да ведь это – как тебе сказать? Из-за какой корысти?.. вот что!
все человеческое.
А Челкаш торжествовал. Его привычные к потрясениям нервы уже успокоились
У него сладострастно вздрагивали усы и в глазах разгорался огонек. Ончувствовал себя великолепно, посвистывал сквозь зубы, глубоко вдыхал влажныйвоздух моря, оглядывался кругом и добродушно улыбался, когда его глазаостанавливались на Гавриле.
Ветер пронесся и разбудил море, вдруг заигравшее частой зыбью. Тучисделались как бы тоньше и прозрачней, но все небо было обложено ими
Несмотря на то, что ветер, хотя еще легкий, свободно носился над морем, тучибыли неподвижны и точно думали какую-то серую, скучную Думу.
Ну ты, брат, очухайся, пора! Ишь тебя как - точно из кожи-то твоей весьдух выдавили, один мешок костей остался! Конец уж всему. Эй!..
Гавриле все-таки было приятно слышать человеческий голос, хоть это иговорил Челкаш.
Я слышу, - тихо сказал он.
То-то! Мякиш... Ну-ка, садись на руль, а я - на весла, устал, поди!
Гаврила машинально переменил место. Когда Челкаш, меняясь с ним местами,взглянул ему в лицо и замет8л, что он шатается на дрожащих ногах, ему сталоеще больше жаль парня. Он хлопнул его по плечу.
Ну, ну, не робь! Заработал зато хорошо. Я те, брат, награжу богато
Четвертной билет хочешь получить? а?
Мне - ничего не надо. Только на берег бы... Челкаш махнул рукой, плюнули принялся грести, далеко назад забрасывая весла своими длинными руками.
Море проснулось. Оно играло маленькими волнами, рождая их, украшаябахромой пены, сталкивая друг с другом и разбивая в мелкую пыль. Пена, тая,шипела и вздыхала, - и все кругом было заполнено музыкальным шумом иплеском. Тьма как бы стала живее.
Ну, скажи мне, - заговорил Челкаш, - придешь ты в деревню, женишься,начнешь землю копать, хлеб сеять, жена детей народит, кормов не будетхватать; ну, будешь ты всю жизнь из кожи лезть... Ну, и что? Много в этомсмаку?
Какой уж смак! - робко и вздрагивая ответил Гаврила.
Кое-где ветер прорывал тучи, и из разрывов смотрели голубые кусочки небас одной-двумя звездочками на них. Отраженные играющим морем, эти звездочкипрыгали по волнам, то исчезая, то вновь блестя.
Правее держи! - сказал Челкаш. - Скоро уж приедем. Н-да!.. Кончили
Работка важная! Вот видишь как?.. Ночь одна - и полтысячи я тяпнул!
Полтысячи?! - недоверчиво протянул Гаврила, но сейчас же испугался ибыстро спросил, толкая ногой тюки в лодке: - А это что же будет за вещь?
Это - дорогая вещь. Все-то, коли по цене продать, так и за тысячухватит. Ну, я не дорожусь... Ловко?
Н-да-а?.. - вопросительно протянул Гаврила. - Кабы мне так-то вот! вздохнул он, сразу вспомнив деревню, убогое хозяйство, свою мать и все тодалекое, родное, ради чего он ходил на работу, ради чего так измучился в этуночь. Его охватила волна воспоминаний о своей деревеньке, сбегавшей покрутой горе вниз, к речке, скрытой в роще берез, ветел, рябин, черемухи... Эх, важно бы!.. - грустно вздохнул он.
Н-да!.. Я думаю, ты бы сейчас по чугунке домой... Уж и полюбили бы тебядевки дома, а-ах как!.. Любую бери! Дом бы себе сгрохал - ну, для домаденег, положим, маловато...
Это верно... для дому нехватка. У нас дорог лес-то.
Ну что ж? Старый бы поправил. Лошадь как? есть?
Лошадь? Она и есть, да больно стара, черт.
Ну, значит, лошадь. Ха-арошую лошадь! Корову... Овец... Птицы разной..
Не говори!.. Ох ты, господи! вот уж пожил бы!
Н-да, брат, житьишко было бы ничего себе... Я тоже понимаю толк в этомделе. Было когда-то свое гнездо... Отец-то был из первых богатеев в селе...
Челкаш греб медленно. Лодка колыхалась на волнах, шаловливо плескавшихсяо ее борта, еле двигалась по темному морю, а оно играло все резвей и резвей
Двое людей мечтали, покачиваясь на воде и задумчиво поглядывая вокруг себя
Челкаш начал наводить Гаврилу на мысль о деревне, желая немного ободрить иуспокоить его. Сначала он говорил, посмеиваясь себе в усы, но потом, подаваяреплики собеседнику и напоминая ему о радостях крестьянской жизни, в которыхсам давно разочаровался, забыл о них и вспоминал только теперь, - онпостепенно увлекся и вместо того, чтобы расспрашивать парня о деревне и ееделах, незаметно для себя стал сам рассказывать ему:
Главное в крестьянской жизни - это, брат, свобода! Хозяин ты есть самсебе. У тебя твой дом - грош ему цена - да он твой. У тебя земля своя - итого ее горсть - да она твоя! Король ты на своей земле!.. У тебя естьлицо... Ты можешь от всякого требовать уважения к тебе... Так ли? воодушевленно закончил Челкаш.
Гаврила глядел на него с любопытством и тоже воодушевлялся. Он во времяэтого разговора успел уже забыть, с кем имеет дело, и видел пред собойтакого же крестьянина, как и сам он, прилепленного навеки к земле потоммногих поколений, связанного с ней воспоминаниями детства, самовольноотлучившегося от нее и от забот о ней и понесшего за эту отлучку должноенаказание.
Это, брат, верно! Ах, как верно! Вот гляди-ка на себя, что ты теперьтакое без земли? Землю, брат, как мать, не забудешь надолго.
Челкаш одумался... Он почувствовал это раздражающее жжение в груди,являвшееся всегда, чуть только его самолюбие - самолюбие бесшабашногоудальца - бывало задето кем-либо, и особенно тем, кто не имел цены в егоглазах.
Замолол!.. - сказал он свирепо, - ты, может, думал, что я все этовсерьез... Держи карман шире!
Да чудак человек!.. - снова оробел Гаврила. - Разве я про тебя говорю?Чай, таких-то, как ты, - много! Эх, сколько несчастного народу на свете!.
Шатающих...
Садись, тюлень, в весла! - кратко скомандовал Челкаш, почему-то сдержавв себе целый поток горячей ругани, хлынувшей ему к горлу.
Они опять переменились местами, причем Челкаш, перелезая на корму черезтюки, ощутил в себе острое желание дать Гавриле пинка, чтобы он слетел вводу.
Короткий разговор смолк, но теперь даже от молчания Гаврилы на Челкашавеяло деревней... Он вспоминал прошлое, забывая править лодкой, повернутойволнением и плывшей куда-то в море. Волны точно понимали, что эта лодкапотеряла цель, и, все выше подбрасывая ее, легко играли ею, вспыхивая подвеслами своим ласковым голубым огнем. А перед Челкашем быстро неслиськартины прошлого, далекого прошлого, отделенного от настоящего целой стенойиз одиннадцати лет босяцкой жизни. Он успел посмотреть себя ребенком, своюдеревню, свою мать, краснощекую, пухлую женщину, с добрыми серыми глазами,отца - рыжебородого гиганта с суровым лицом; видел себя женихом и виделжену, черноглазую Анфису, с длинной косой, полную, мягкую, веселую, сновасебя, красавцем, гвардейским солдатом; снова отца, уже седого и согнутогоработой, и мать, морщинистую, осевшую к земле; посмотрел и картину встречиего деревней, когда он возвратился со службы; видел, как гордился перед всейдеревней отец своим Григорием, усатым, здоровым солдатом, ловкимкрасавцем... Память, этот бич несчастных, оживляет даже камни прошлого идаже в яд, выпитый некогда, подливает капли меда...
Челкаш чувствовал себя овеянным примиряющей, ласковой стру°й родноговоздуха, донесшего с собой до его слуха и ласковые слова матери, и солидныеречи истового крестьянина-отца, много забытых звуков и много сочного запахаматушки-земли, только что оттаявшей, только что вспаханной и только чтопокрытой изумрудным шелком озими... Он чувствовал себя одиноким, вырванным ивыброшенным навсегда из того порядка жизни, в котором выработалась та кровь,что течет в его жилах.
Эй! а куда же мы едем? - спросил вдруг Гаврила. Челкаш дрогнул иоглянулся тревожным взором хищника.
Ишь черт занес!.. Гребни-ка погуще...
Задумался? - улыбаясь, спросил Гаврила.
Так теперь мы, значит, уж не попадемся с этим? - Гаврила ткнул ногой втюки.
Нет... Будь покоен. Сейчас вот сдам и денежки получу... Н-да!
Пять сотен?
Не меньше.
Это, тово, - сумма! Кабы мне, горюну!.. Эх, и сыграл бы я песенку сними!..
По крестьянству?
Никак больше! Сейчас бы...
И Гаврила полетел на крыльях мечты. А Челкаш молчал. Усы у него обвисли,правый бок, захлестанный волнами, был мокр, глаза ввалились и потерялиблеск. Все хищное в его фигуре обмякло, стушеванное приниженнойзадумчивостью, смотревшей даже из складок его грязной рубахи.
Он круто повернул лодку и направил ее к чему-то черному, высовывавшемусяиз воды.
Небо снова все покрылось тучами, и посыпался дождь, мелкий, теплый,весело звякавший, падая на хребты волн.
Стой! Тише! - скомандовал Челкаш.
Лодка стукнулась носом о корпус барки.
Спят, что ли, черти?.. - ворчал Челкаш, цепляясь багром за какие-товеревки, спускавшиеся с борта. - Трап давай!.. Дождь пошел еще, не мограньше-то! Эй вы, губки!.. Эй!..
Селкаш это? - раздалось сверху ласковое мурлыканье.
Ну, спускай трап!
Калимера, Селкаш!
Спускай трап, копченый дьявол! - взревел Челкаш.
О, сердытий пришел сегодня... Элоу!
Лезь, Гаврила! - обратился Челкаш к товарищу. В минуту они были на
Челкаш был овеянным примиряющей, ласковой струей родного воздуха, донесшего с собой до его слуха и ласковые слова матери, и солидные речи крестьянина-отца, много забытых звуков запаха матушки-земли, только что оттаявшей, только что вспаханной и только что покрытой изумрудным шелком озими...
напишите сочинение рассуждение раскрывая смысл высказывания паустовского "Нет ничего такого в жизни и в нашем сознании, чего нельзя было бы передатьрусским словом»"
Текст:(1)Я стоял на вершине пологого холма; передо мною – то золотым, то посеребренным морем – раскинулась и пестрела спелая рожь.
(2)Но не бегало зыби по этому морю; не струился душный воздух: назревала гроза великая.
(3)Около меня солнце еще светило – горячо и тускло; но там, за рожью, не слишком далеко, темно-синяя туча лежала грузной громадой на целой половине небосклона.
(4)Всё притаилось... всё изнывало под зловещим блеском последних солнечных лучей. (5)Не слыхать, не видать ни одной птицы; попрятались даже воробьи.(6) Только где-то вблизи упорно шептал и хлопал одинокий крупный лист лопуха.
(7)Как сильно пахнет полынь на межах! (8)Я глядел на синюю громаду... и смутно было на душе. (9)Ну скорей же, скорей! – думалось мне, – сверкни, золотая змейка, дрогни, гром! двинься, покатись, пролейся, злая туча, прекрати тоскливое томленье! (10)Но туча не двигалась. (11)Она по-прежнему давила безмолвную землю... и только словно пухла да темнела.
(12)И вот по одноцветной ее синеве замелькало что-то ровно и плавно; ни дать ни взять белый платочек или снежный комок. (13)То летел со стороны деревни белый голубь.
(14)Летел, летел – всё прямо, прямо... и потонул за лесом.
(15)Прошло несколько мгновений – та же стояла жестокая тишь... (16)Но глядь! (17)Уже два платка мелькают, два комочка несутся назад: то летят домой ровным полетом два белых голубя.
(18)И вот, наконец, сорвалась буря – и пошла потеха!
(19)Я едва домой добежал. (20)Визжит ветер, мечется как бешеный, мчатся рыжие, низкие, словно в клочья разорванные облака, всё закрутилось, смешалось, захлестал, закачался отвесными столбами рьяный ливень, молнии слепят огнистой зеленью, стреляет как из пушки отрывистый гром, запахло серой...
(21)Но под навесом крыши, на самом краюшке слухового окна, рядышком сидят два белых голубя – и тот, кто слетал за товарищем, и тот, кого он привел и, может быть, спас.
(22)Нахохлились оба – и чувствует каждый своим крылом крыло соседа...
(23)Хорошо им! (24)И мне хорошо, глядя на них… (25)Хоть я и один... один, как всегда.
В.(ни)кто не забыт, (ни)что не зыбыто.
Г.Наташабыла вся внимание: она не упускала (ни)слова, (ни)взгляда, (ни)жеста Пьера.
2.Найдиет ошибкив распределение частиц на 2 группы.
Ни-слитно Ни-раздельно
а) никкому не обращался
б) ничуть не занимаясь
в) никому не выданный
г) никого не разыскал
д) ни с кем не разговаривая
е) ни в чём не отказывая
ж) ни чем не помог
з) ни за что не хотел делать.
3. Выберите правильный ответ. Укажите столбик а), б), в) или г), в котором последовательно расположенные буквы соотвецтвуют пропущенным в данных словах буквам:
Когда я н.. зайду к нему, он всегда занят. а) б) в) г)
Когда я н.. зайду к нему, он беспокоится и и е е
4. Найдиет правильно написанные обороты с частицей ни :
а)куда ни шло
б)во что бы то ни стало
в)как не в чём не бывало
г)как ни в чём не бывало
7.В каком предложении бы является частицей?
А. Я хочу, что(бы) песни звучали.
5.Выберите правильный ответ.
А. Это было ничто иное, как наводнение.
Б. Это было нечто иное, как наводнение.
В. Это было не что иное, как наводнение.
Г.Это было ни что иное, как наводнение.
6.Укажите, какое местоимение пишется слитно с не:
а)(не)мы б)(не)кто в)(не)все г)(не)свой д) (не)тот
Я слышал эти рассказы под Аккерманом, в Бессарабии, на морском берегу.Однажды вечером, кончив дневной сбор винограда, партия молдаван, с которой яработал, ушла на берег моря, а я и старуха Изергиль остались под густой тенью виноградных лоз и, лежа на земле, молчали, глядя, как тают в голубой мгле ночи силуэты тех людей, что пошли к морю.Они шли, пели и смеялись; мужчины – бронзовые, с пышными, черными усами и густыми кудрями до плеч, в коротких куртках и широких шароварах; женщины и девушки – веселые, гибкие, с темно-синими глазами, тоже бронзовые. Их волосы, шелковые и черные, были распущены, ветер, теплый и легкий, играя ими, звякал монетами, вплетенными в них. Ветер тек широкой, ровной волной, но иногда он точно прыгал через что-то невидимое и, рождая сильный порыв, развевал волосы женщин в фантастические гривы, вздымавшиеся вокруг их голов. Это делало женщин странными и сказочными. Они уходили все дальше от нас, а ночь и фантазия одевали их все прекраснее.Кто-то играл на скрипке… девушка пела мягким контральто, слышался смех…Воздух был пропитан острым запахом моря и жирными испарениями земли, незадолго до вечера обильно смоченной дождем. Еще и теперь по небу бродили обрывки туч, пышные, странных очертаний и красок, тут – мягкие, как клубы дыма, сизые и пепельно-голубые, там – резкие, как обломки скал, матово-черные или коричневые. Между ними ласково блестели темно-голубые клочки неба, украшенные золотыми крапинками звезд. Все это – звуки и запахи, тучи и люди – было странно красиво и грустно, казалось началом чудной сказки. И все как бы остановилось в своем росте, умирало; шум голосов гас, удаляясь, перерождался в печальные вздохи.– Что ты не пошел с ними? – кивнув головой, спросила старуха Изергиль.Время согнуло ее пополам, черные когда-то глаза были тусклы и слезились. Ее сухой голос звучал странно, он хрустел, точно старуха говорила костями.– Не хочу, – ответил я ей.– У!.. стариками родитесь вы, русские. Мрачные все, как демоны… Боятся тебя наши девушки… А ведь ты молодой и сильный…Луна взошла. Ее диск был велик, кроваво-красен, она казалась вышедшей из недр этой степи, которая на своем веку так много поглотила человеческого мяса и выпила крови, отчего, наверное, и стала такой жирной и щедрой. На нас упали кружевные тени от листвы, я и старуха покрылись ими, как сетью. По степи, влево от нас, поплыли тени облаков, пропитанные голубым сиянием луны, они стали прозрачней и светлей.– Смотри, вон идет Ларра!Я смотрел, куда старуха указывала своей дрожащей рукой с кривыми пальцами, и видел: там плыли тени, их было много, и одна из них, темней и гуще, чем другие, плыла быстрей и ниже сестер, – она падала от клочка облака, которое плыло ближе к земле, чем другие, и скорее, чем они.– Никого нет там! – сказал я.– Ты слеп больше меня, старухи. Смотри – вон, темный, бежит степью!Я посмотрел еще и снова не видел ничего, кроме тени.– Это тень! Почему ты зовешь ее Ларра?– Потому что это – он. Он уже стал теперь как тень, – пора! Он живет тысячи лет, солнце высушило его тело, кровь и кости, и ветер распылил их. Вот что может сделать бог с человеком за гордость!..– Расскажи мне, как это было! – попросил я старуху, чувствуя впереди одну из славных сказок, сложенных в степях. И она рассказала мне эту сказку.«Многие тысячи лет прошли с той поры, когда случилось это. Далеко за морем, на восход солнца, есть страна большой реки, в той стране каждый древесный лист и стебель травы дает столько тени, сколько нужно человеку, чтоб укрыться в ней от солнца, жестоко жаркого там.Вот какая щедрая земля в той стране!Там жило могучее племя людей, они пасли стада и на охоту за зверями тратили свою силу и мужество, пировали после охоты, пели песни и играли с девушками.Однажды, во время пира, одну из них, черноволосую и нежную, как ночь, унес орел, спустившись с неба. Стрелы, пущенные в него мужчинами, упали, жалкие, обратно на землю. Тогда пошли искать девушку, но – не нашли ее. И забыли о ней, как забывают об всем на земле».Старуха вздохнула и замолчала. Ее скрипучий голос звучал так, как будто это роптали все забытые века, воплотившись в ее груди тенями воспоминаний. Море тихо вторило началу одной из древних легенд, которые, может быть, создались на его берегах.«Но через двадцать лет она сама пришла, измученная, иссохшая, а с нею был юноша, красивый и сильный, как сама она двадцать лет назад. И, когда ее спросили, где была она, она рассказала, что орел унес ее в горы и жил с нею там, как с женой. Вот его сын, а отца нет уже; когда он стал слабеть, то поднялся в последний раз высоко в небо и, сложив крылья, тяжело упал оттуда на острые уступы горы, насмерть разбился о них…Все смотрели с удивлением на сына орла и видели, что он ничем не лучше их, только глаза его были холодны и горды, как у царя птиц.,
Выписать Предложения с наречиями, не больше 10 предложений
Челкаш был овеянным примиряющей, ласковой струей родного воздуха, донесшего с собой до его слуха и ласковые слова матери, и солидные речи крестьянина-отца, много забытых звуков запаха матушки-земли, только что оттаявшей, только что вспаханной и только что покрытой изумрудным шелком озими...
напишите сочинение рассуждение раскрывая смысл высказывания паустовского "Нет ничего такого в жизни и в нашем сознании, чего нельзя было бы передатьрусским словом»"
Текст:(1)Я стоял на вершине пологого холма; передо мною – то золотым, то посеребренным морем – раскинулась и пестрела спелая рожь.
(2)Но не бегало зыби по этому морю; не струился душный воздух: назревала гроза великая.
(3)Около меня солнце еще светило – горячо и тускло; но там, за рожью, не слишком далеко, темно-синяя туча лежала грузной громадой на целой половине небосклона.
(4)Всё притаилось... всё изнывало под зловещим блеском последних солнечных лучей. (5)Не слыхать, не видать ни одной птицы; попрятались даже воробьи.(6) Только где-то вблизи упорно шептал и хлопал одинокий крупный лист лопуха.
(7)Как сильно пахнет полынь на межах! (8)Я глядел на синюю громаду... и смутно было на душе. (9)Ну скорей же, скорей! – думалось мне, – сверкни, золотая змейка, дрогни, гром! двинься, покатись, пролейся, злая туча, прекрати тоскливое томленье! (10)Но туча не двигалась. (11)Она по-прежнему давила безмолвную землю... и только словно пухла да темнела.
(12)И вот по одноцветной ее синеве замелькало что-то ровно и плавно; ни дать ни взять белый платочек или снежный комок. (13)То летел со стороны деревни белый голубь.
(14)Летел, летел – всё прямо, прямо... и потонул за лесом.
(15)Прошло несколько мгновений – та же стояла жестокая тишь... (16)Но глядь! (17)Уже два платка мелькают, два комочка несутся назад: то летят домой ровным полетом два белых голубя.
(18)И вот, наконец, сорвалась буря – и пошла потеха!
(19)Я едва домой добежал. (20)Визжит ветер, мечется как бешеный, мчатся рыжие, низкие, словно в клочья разорванные облака, всё закрутилось, смешалось, захлестал, закачался отвесными столбами рьяный ливень, молнии слепят огнистой зеленью, стреляет как из пушки отрывистый гром, запахло серой...
(21)Но под навесом крыши, на самом краюшке слухового окна, рядышком сидят два белых голубя – и тот, кто слетал за товарищем, и тот, кого он привел и, может быть, спас.
(22)Нахохлились оба – и чувствует каждый своим крылом крыло соседа...
(23)Хорошо им! (24)И мне хорошо, глядя на них… (25)Хоть я и один... один, как всегда.
В.(ни)кто не забыт, (ни)что не зыбыто.
Г.Наташабыла вся внимание: она не упускала (ни)слова, (ни)взгляда, (ни)жеста Пьера.
2.Найдиет ошибкив распределение частиц на 2 группы.
Ни-слитно Ни-раздельно
а) никкому не обращался
б) ничуть не занимаясь
в) никому не выданный
г) никого не разыскал
д) ни с кем не разговаривая
е) ни в чём не отказывая
ж) ни чем не помог
з) ни за что не хотел делать.
3. Выберите правильный ответ. Укажите столбик а), б), в) или г), в котором последовательно расположенные буквы соотвецтвуют пропущенным в данных словах буквам:
Когда я н.. зайду к нему, он всегда занят. а) б) в) г)
Когда я н.. зайду к нему, он беспокоится и и е е
4. Найдиет правильно написанные обороты с частицей ни :
а)куда ни шло
б)во что бы то ни стало
в)как не в чём не бывало
г)как ни в чём не бывало
7.В каком предложении бы является частицей?
А. Я хочу, что(бы) песни звучали.
5.Выберите правильный ответ.
А. Это было ничто иное, как наводнение.
Б. Это было нечто иное, как наводнение.
В. Это было не что иное, как наводнение.
Г.Это было ни что иное, как наводнение.
6.Укажите, какое местоимение пишется слитно с не:
а)(не)мы б)(не)кто в)(не)все г)(не)свой д) (не)тот
Я слышал эти рассказы под Аккерманом, в Бессарабии, на морском берегу.Однажды вечером, кончив дневной сбор винограда, партия молдаван, с которой яработал, ушла на берег моря, а я и старуха Изергиль остались под густой тенью виноградных лоз и, лежа на земле, молчали, глядя, как тают в голубой мгле ночи силуэты тех людей, что пошли к морю.Они шли, пели и смеялись; мужчины – бронзовые, с пышными, черными усами и густыми кудрями до плеч, в коротких куртках и широких шароварах; женщины и девушки – веселые, гибкие, с темно-синими глазами, тоже бронзовые. Их волосы, шелковые и черные, были распущены, ветер, теплый и легкий, играя ими, звякал монетами, вплетенными в них. Ветер тек широкой, ровной волной, но иногда он точно прыгал через что-то невидимое и, рождая сильный порыв, развевал волосы женщин в фантастические гривы, вздымавшиеся вокруг их голов. Это делало женщин странными и сказочными. Они уходили все дальше от нас, а ночь и фантазия одевали их все прекраснее.Кто-то играл на скрипке… девушка пела мягким контральто, слышался смех…Воздух был пропитан острым запахом моря и жирными испарениями земли, незадолго до вечера обильно смоченной дождем. Еще и теперь по небу бродили обрывки туч, пышные, странных очертаний и красок, тут – мягкие, как клубы дыма, сизые и пепельно-голубые, там – резкие, как обломки скал, матово-черные или коричневые. Между ними ласково блестели темно-голубые клочки неба, украшенные золотыми крапинками звезд. Все это – звуки и запахи, тучи и люди – было странно красиво и грустно, казалось началом чудной сказки. И все как бы остановилось в своем росте, умирало; шум голосов гас, удаляясь, перерождался в печальные вздохи.– Что ты не пошел с ними? – кивнув головой, спросила старуха Изергиль.Время согнуло ее пополам, черные когда-то глаза были тусклы и слезились. Ее сухой голос звучал странно, он хрустел, точно старуха говорила костями.– Не хочу, – ответил я ей.– У!.. стариками родитесь вы, русские. Мрачные все, как демоны… Боятся тебя наши девушки… А ведь ты молодой и сильный…Луна взошла. Ее диск был велик, кроваво-красен, она казалась вышедшей из недр этой степи, которая на своем веку так много поглотила человеческого мяса и выпила крови, отчего, наверное, и стала такой жирной и щедрой. На нас упали кружевные тени от листвы, я и старуха покрылись ими, как сетью. По степи, влево от нас, поплыли тени облаков, пропитанные голубым сиянием луны, они стали прозрачней и светлей.– Смотри, вон идет Ларра!Я смотрел, куда старуха указывала своей дрожащей рукой с кривыми пальцами, и видел: там плыли тени, их было много, и одна из них, темней и гуще, чем другие, плыла быстрей и ниже сестер, – она падала от клочка облака, которое плыло ближе к земле, чем другие, и скорее, чем они.– Никого нет там! – сказал я.– Ты слеп больше меня, старухи. Смотри – вон, темный, бежит степью!Я посмотрел еще и снова не видел ничего, кроме тени.– Это тень! Почему ты зовешь ее Ларра?– Потому что это – он. Он уже стал теперь как тень, – пора! Он живет тысячи лет, солнце высушило его тело, кровь и кости, и ветер распылил их. Вот что может сделать бог с человеком за гордость!..– Расскажи мне, как это было! – попросил я старуху, чувствуя впереди одну из славных сказок, сложенных в степях. И она рассказала мне эту сказку.«Многие тысячи лет прошли с той поры, когда случилось это. Далеко за морем, на восход солнца, есть страна большой реки, в той стране каждый древесный лист и стебель травы дает столько тени, сколько нужно человеку, чтоб укрыться в ней от солнца, жестоко жаркого там.Вот какая щедрая земля в той стране!Там жило могучее племя людей, они пасли стада и на охоту за зверями тратили свою силу и мужество, пировали после охоты, пели песни и играли с девушками.Однажды, во время пира, одну из них, черноволосую и нежную, как ночь, унес орел, спустившись с неба. Стрелы, пущенные в него мужчинами, упали, жалкие, обратно на землю. Тогда пошли искать девушку, но – не нашли ее. И забыли о ней, как забывают об всем на земле».Старуха вздохнула и замолчала. Ее скрипучий голос звучал так, как будто это роптали все забытые века, воплотившись в ее груди тенями воспоминаний. Море тихо вторило началу одной из древних легенд, которые, может быть, создались на его берегах.«Но через двадцать лет она сама пришла, измученная, иссохшая, а с нею был юноша, красивый и сильный, как сама она двадцать лет назад. И, когда ее спросили, где была она, она рассказала, что орел унес ее в горы и жил с нею там, как с женой. Вот его сын, а отца нет уже; когда он стал слабеть, то поднялся в последний раз высоко в небо и, сложив крылья, тяжело упал оттуда на острые уступы горы, насмерть разбился о них…Все смотрели с удивлением на сына орла и видели, что он ничем не лучше их, только глаза его были холодны и горды, как у царя птиц.,
Выписать Предложения с наречиями, не больше 10 предложений