Этот ранний рассказ, опубликованный в 1962 г., открывает галерею портретов и образов Степана Разина в творчестве Шукшина и по сути является декларацией его главного замысла – романа «Я пришёл дать вам волю», завершённого в 1969 г. Используя классификацию самого Шукшина, этот рассказ точно можно отнести к «рассказам-характерам», но в нём писателя интересует не столько сам образ Разина, сколько автобиографический образ художника из народа, которому судьба и характер Стеньки не дают покоя.
Герои рассказа
В рассказе три основных героя (не считая «угадываемого» образа Стеньки Разина): «кукольник» Васёка, бывший учитель Вадим Захарович и старый кузнец. Тут редкий для Шукшина случай: все трое принадлежат к его любимому типу людей неравнодушных и талантливых.
Сюжет и композиция
Васёка не может удержаться ни на какой работе, и когда, бросив очередную, с независимым видом шагает по селу, народ вслед ему вздыхает: «Куклы пошёл делать».
Когда через две недели очередной своей работы – в кузнице – Васёка заявляет старому кузнецу: «Всё. Пошёл», – тот с искренним непониманием спрашивает: «Почему?» Васёка не может делать работу без души. Но, когда он осознаёт, что даже подкову сделать непросто, что надо понимать, чувствовать железо, то остаётся.
Но кузнец продолжает его бранить – теперь уже за то, что Васёка называет себя талантливым. «А где твоя работа сделанная?» Васёка приносит в кузницу куклу, но кузнец задаёт ему о куклах тот самый вопрос, какой пушкинская чернь задавала Поэту о его стихах: «Какая польза нам от них?» Васёка «нервничал», но на этот раз не сробел: «Скоро Стеньку сделаю… поглядишь».
Так ровно на середине рассказа повествование приближается именно к тому, что вынесено в заглавие, т.е. по определению к самому важному: интрига завязалась, и действие в его развитии приближается к кульминации. И это – обещание самого Шукшина самому себе и другу-читателю. «Сделать Стеньку» – и его заветная мечта, чаемый ответ на вопрос и о смысле, и о назначении искусства.
Васёка называет себя самоучкой. Это правда, если говорить о ремесле куклореза. И это неправда: знать и любить русскую историю Васёку научил Вадим Захарович, а добиваться единственно верного и точного результата в работе – кузнец.
В ту ночь, когда Васёка «делал» Стеньку, Захарыч остался у него ночевать – боялся пропустить рождение шедевра (неоконченную работу мастер ему не показывал). И вот Васёка будит его: сделал! Кукольная группа, выставленная на простом верстаке, изображала пленение Стеньки Разина. Это – кульминация и развязка: сделал Стеньку! Увидев кукол, «Захарыч сел на лавку и заплакал горько и тихо. – Как они его… а! За что же они его?! За что?.. Гады они такие, гады!»
Проблематика
Всю жизнь Шукшин мечтал снять фильм про Стеньку. Но куклы-актёры не зажили живою жизнью на экране под жёстким резцом режиссёра-кукловода: он умер, не успев даже приступить к съёмке.
Из рассказа «Стенька Разин» мы знаем, что ключевая для автора сцена – предательство: как Стеньку схватили, чтоб выдать царю, свои же, казаки. В рассказе описание пленения Стеньки очень похоже на описание в романе. Так в рассказе: «... Но чем-то ударили по голове тяжёлым... Рухнул на колени грозный атаман... Глумились. Топтали могучее тело. Распинали совесть свою. Били по глазам».
Захарыч рыдает, Васёка тоже плачет, потому что они чувствуют, как из Стеньки вышибают дух.
Стенькой увлёк Васёку именно Захарыч, который тосковал без работы, поэтому приходил каждый вечер к Васёке, чтобы рассказывать русскую историю. Васёка старика уважал. А вот в школе, видимо, не уважали – иначе с чего б ему, одинокому, без работы тосковать? В сельских школах учителя всегда востребованы и на пенсию не уходят, если сами не хотят. Уволили за пьянство? Не складывается: «Последнее время начал попивать», т.е. явно уже на пенсии начал, от безделья, отчаянья и одиночества. У Шукшина всё сказано недвусмысленно, надо только внимательно читать. Чем-то иным Вадим Захарович вызвал недоверие советской школы, хотя и подход его (судя по ненависти к боярам и сочувствию к восставшей бедноте) совершенно «классовый».
Не понимали ведь и Шукшина: на что ему дался этот Стенька, мало ли тем для творчества? Но в подлинном творчестве, по словам Пастернака, «кончается искусство и дышат почва и судьба», а «почва и судьба» Шукшина в русской истории, видимо, именно таковы.
Стилистические особенности
Основной повествовательный приём в этом рассказе – опережающий сигнал. Суть его в следующем: ключевое слово-сигнал даётся в таком контексте, где смысл его пока непонятен, и это заставляет слушателя задаваться вопросом. Например, люди говорят о Васёке: «Куклы пошёл делать», и читатель поневоле спросит: «Какие куклы?» Или другой пример. На недоумение кузнеца, почему Васёка не показывает людям своей работы, тот отвечает: «Они не понимают. Один Захарыч понимает» – и у читателя не может не возникнуть вопрос: «Кто такой Захарыч?» А, как известно, смыслы – это ответы на вопросы: если у слушателя вопроса к рассказчику нет, то и рассказ вряд ли будет услышан.
Его звали - Васека. Васека имел: двадцать четыре года от роду, один восемьдесят пять рост, большой утиный нос… и невозможный характер. Он был очень странный парень - Васека.
Кем он только не работал после армии! Пастухом, плотником, прицепщиком, кочегаром на кирпичном заводе. Одно время сопровождал туристов по окрестным горам. Нигде не нравилось. Поработав месяц-другой на новом месте, Васека приходил в контору и брал расчет.
- Непонятный ты все-таки человек, Васека. Почему ты так живешь? - интересовались в конторе.
Васека, глядя куда-то выше конторщиков, пояснял кратко:
- Потому что я талантливый.
Конторщики, люди вежливые, отворачивались, пряча улыбки. А Васека, небрежно сунув деньги в карман (он презирал деньги), уходил. И шагал по переулку с независимым видом.
- Опять? - спрашивали его.
- Что "опять"?
- Уволился?
- Так точно! - Васека козырял по-военному - Еще вопросы будут?
- Куклы пошел делать? Хэх…
На эту тему - о куклах - Васека ни с кем не разговаривал.
Дома Васека отдавал деньги матери и говорил:
- Все.
- Господи!.. Ну что мне с тобой делать, верста коломенская? Журавь ты такой! А?
Васека пожимал плечами: он сам пока не знал, что теперь делать - куда пойти еще работать.
Проходила неделя-другая, и дело отыскивалось.
- Поедешь на бухгалтера учиться?
- Можно.
- Только… это очень серьезно!
- К чему эти возгласы?
"Дебет… Кредит… Приход… Расход… Заход… Обход… - И деньги! деньги! деньги!.."
Васека продержался четыре дня. Потом встал и ушел прямо с урока.
- Смехота, - сказал он. Он решительно ничего не понял в блестящей науке хозяйственного учета.
Последнее время Васека работал молотобойцем. И тут, помахав недели две тяжелой кувалдой, Васека аккуратно положил ее на верстак и заявил кузнецу:
- Все!
- Что?
- Пошел.
- Почему?
- Души нету в работе.
- Трепло, - сказал кузнец. - Выйди отсюда.
Васека с изумлением посмотрел на старика кузнеца.
- Почему ты сразу переходишь на личности?
- Балаболка, если не трепло. Что ты понимаешь в железе? "Души нету"… Даже злость берет.
- А что тут понимать-то? Этих подков я тебе без всякого понимания накую сколько хочешь.
- Может, попробуешь?
Васека накалил кусок железа, довольно ловко выковал подкову, остудил в воде и подал старику.
- Прошу.
Кузнец легко, как свинцовую, смял ее в руках и выбросил из кузницы.
- Иди корову подкуй такой подковой.
Васека взял подкову, сделанную стариком, попробовал тоже погнуть ее - не тут-то было.
- Что?
- Ничего.
Васека остался в кузнице.
- Ты, Васека, парень - ничего, но болтун, - сказал ему кузнец. - Чего ты, например, всем говоришь, что ты талантливый?
- Это верно: я очень талантливый.
- А где твоя работа сделанная?
- Я ее никому, конечно, не показываю.
- Почему?
- Они не понимают. Один Захарыч понимает.
На другой день Васека принес в кузницу какую-то штукенцию с кулак величиной, завернутую в тряпку.
- Вот.
Кузнец развернул тряпку… и положил на огромную ладонь человечка, вырезанного из дерева. Человечек сидел на бревне, опершись руками на колени. Голову опустил на руки; лица не видно. На спине человечка, под ситцевой рубахой - синей, с белыми горошинами - торчат острые лопатки. Худой, руки черные, волосы лохматые, с подпалинами. Рубаха тоже прожжена в нескольких местах. Шея тонкая и жилистая.
Кузнец долго разглядывал его.
- Смолокур, - сказал он.
- Ага. - Васека глотнул пересохшим горлом.
- Таких нету теперь.
- Я знаю.
- А я помню таких. Это что он?.. Думает, что ли?
- Песню поет.
- Помню таких, - еще раз сказал кузнец. - А ты-то откуда их знаешь?
- Рассказывали.
Кузнец вернул Васеке смолокура.
- Похожий.
- Это что! - воскликнул Васека, заворачивая смолокура в тряпку. - У меня разве такие есть!
- Все смолокуры?
- Почему?.. Есть солдат, артистка одна есть, тройка… еще солдат, раненый. А сейчас я Стеньку Разина вырезаю.
- А у кого ты учился?
- А сам… ни у кого.
- А откуда ты про людей знаешь? Про артистку, например…
- Я все про людей знаю. - Васека гордо посмотрел сверху на старика. - Они все ужасно простые.
- Вон как! - воскликнул кузнец и засмеялся.
- Скоро Стеньку сделаю… поглядишь.
- Смеются над тобой люди.
- Это ничего. - Васека высморкался в платок. - На самом деле они меня любят. И я их тоже люблю.
Кузнец опять рассмеялся.
- Ну и дурень ты, Васека! Сам про себя говорит, что его любят! Кто же так делает?
- А что?
- Совестно небось так говорить.
- Почему совестно? Я же их тоже люблю. Я даже их больше люблю.
- А какую он песню поет? - без всякого перехода спросил кузнец.
- Смолокур-то? Про Ермака Тимофеича.
- А артистку ты где видел?
- В кинофильме. - Васека прихватил щипцами уголек из горна, прикурил. - Я женщин люблю. Красивых, конечно.
- А они тебя?
Васека слегка покраснел.
- Тут я затрудняюсь тебе сказать.
- Хэ!.. - Кузнец стал к наковальне. - Чудной ты парень, Васека! Но разговаривать с тобой интересно. Ты скажи мне: какая тебе польза, что ты смолокура этого вырезал? Это ж все-таки кукла.
Васека ничего не сказал на это. Взял молот и тоже стал к наковальне.
- Не можешь ответить?
- Не хочу. Я нервничаю, когда так говорят, - ответил Васека.
…С работы Васека шагал всегда быстро. Размахивал руками -длинный, нескладный. Он совсем не уставал в кузнице. Шагал и в ногу - на манер марша - подпевал:
Пусть говорят, что я ведра починяю,
Эх, пусть говорят, что я дорого беру!
Две копейки - донышко,
Три копейки - бок…
Здравствуй, Васека! - приветствовали его.
- Здорово, - отвечал Васека.
И шел дальше.
Дома он наскоро ужинал, уходил в горницу и не выходил оттуда до утра: вырезал Стеньку Разина.
О Стеньке ему много рассказывал Вадим Захарович, учитель-пенсионер, живший по соседству. Захарыч, как его называл Васека, был добрейшей души человек. Это он первый сказал, что Васека талантливый. Он приходил к Васеке каждый вечер и рассказывал русскую историю. Захарыч был одинок, тосковал без работы. Последнее время начал попивать. Васека глубоко уважал старика. До поздней ноченьки сиживал он на лавке, поджав под себя ноги, не шевелился - слушал про Стеньку.
- … Мужик он был крепкий, широкий в плечах, легкий на ногу… чуточку рябоватый. Одевался так же, как все казаки. Не любил он, знаешь, разную там парчу… и прочее. Это ж был человек! Как развернется, как глянет исподлобья - травы никли. А справедливый был!.. Раз попали они так, что жрать в войске нечего. Варили конину. Ну и конины не всем хватало. И увидел Стенька: один казак совсем уж отощал, сидит у костра, бедный, голову свесил: дошел окончательно. Стенька толкнул его - подает свой кусок мяса. «На, - говорит, - ешь». Тот видит, что атаман сам почернел от голода. «Ешь сам, батька. Тебе нужнее». - «Бери!» - «Нет». Тогда Стенька как выхватил саблю - она аж свистнула в воздухе: «В три господа душу мать!.. Я кому сказал: бери!» Казак съел мясо. А?.. Милый ты, милый человек… душа у тебя была.
Васека, с повлажневшими глазами, слушал.
- А княжну-то он как! - тихонько, шепотом, восклицал он. - В Волгу взял и кинул…
- Княжну!.. - Захарыч, тщедушненький старичок с маленькой сухой головой, кричал: - Да он этих бояр толстопузых вот так покидывал! Он их как хотел делал! Понял? Сарынь на кичку! И все.
… Работа над Стенькой Разиным подвигалась туго. Васека аж с лица осунулся. Не спал ночами. Когда «делалось», он часами не разгибался над верстаком - строгал и строгал… швыркал носом и приговаривал тихонько:
- Сарынь на кичку.
Спину ломило. В глазах начинало двоиться. Васека бросал нож и прыгал по горнице на одной ноге и негромко смеялся.
А когда «не делалось», Васека сидел неподвижно у раскрытого окна, закинув сцепленные руки за голову. Сидел час, два - смотрел на звезды и думал про Стеньку.
Приходил Захарыч, спрашивал:
- Василий Егорыч дома?
- Иди, Захарыч! - кричал Васека. Накрывал работу тряпкой и встречал старика.
- Здоровеньки булы! - Так здоровался Захарыч - «по-казацки».
- Здорово, Захарыч.
Захарыч косился на верстак.
- Не кончил еще?
- Нет. Скоро уж.
- Показать можешь?
- Нет.
- Нет? Правильно. Ты, Василий… - Захарыч садился на стул, - ты - мастер. Большой мастер. Только не пей. Это гроб! Понял? Русский человек талант свой может не пожалеть. Где смолокур? Дай…
Васека подавал смолокура и сам впивался ревнивыми глазами в свое произведение.
Захарыч, горько сморщившись, смотрел на деревянного человечка.
- Он не про Ермака поет, - говорил он. - Он про свою долю поет. Ты даже не знаешь таких песен. - И он неожиданно сильным, красивым голосом запел:
О-о-эх, воля, моя воля!
Воля вольная моя.
Воля - сокол в поднебесье,
Воля - милые края…
У Васеки перехватывало горло от любви и горя.
Он понимал Захарыча. Он любил свои родные края, горы свои, Захарыча, мать… всех людей. И любовь эта жгла и мучила - просилась из груди. И не понимал Васека, что нужно сделать для людей. Чтобы успокоиться.
- Захарыч… милый, - шептал Васека побелевшими губами, и крутил головой, и болезненно морщился. - Не надо, Захарыч… Я не могу больше…
Чаще всего Захарыч засыпал тут же, в горнице. А Васека уходил к Стеньке.
… День этот наступил.
Однажды перед рассветом Васека разбудил Захарыча.
- Захарыч! Все… иди. Доделал я его.
Захарыч вскочил, подошел к верстаку…
Вот что было на верстаке:
… Стеньку застали врасплох. Ворвались ночью с бессовестными глазами и кинулись на атамана. Стенька, в исподнем белье, бросился к стене, где висело оружие. Он любил людей, но он знал их. Он знал этих, которые ворвались: он делил с ними радость и горе. Но не с ними хотел разделить атаман последний час свой. Это были богатые казаки. Когда пришлось очень солоно, они решили выдать его. Они хотели жить. Это не братва, одуревшая в тяжком хмелю, вломилась за полночь качать атамана. Он кинулся к оружию… но споткнулся о персидский ковер, упал. Хотел вскочить, а сзади уже навалились, заламывали руки… Завозились. Хрипели. Негромко и страшно ругались. С великим трудом приподнялся Степан, успел прилобанить одному-другому… Но чем-то ударили по голове тяжелым… Рухнул на колени грозный атаман, и на глаза его пала скорбная тень.
«Выбейте мне очи, чтобы я не видел вашего позора», - сказал он.
Глумились. Топтали могучее тело. Распинали совесть свою. Били по глазам…
Захарыч долго стоял над работой Васеки… не проронил ни слова. Потом повернулся и пошел из горницы. И тотчас вернулся.
- Хотел пойти выпить, но… не надо.
- Ну как, Захарыч?
- Это… Никак. - Захарыч сел на лавку и заплакал горько и тихо. - Как они его… а! За что же они его?! За что?.. Гады они такие, гады! - Слабое тело Захарыча содрогалось от рыданий. Он закрыл лицо маленькими ладонями.
Васека мучительно сморщился и заморгал.
- Не надо, Захарыч…
- Что не надо-то? - сердито воскликнул Захарыч, и закрутил головой, и замычал. - Они же дух из него вышибают!..
Васека сел на табуретку и тоже заплакал - зло и обильно.
Сидели и плакали.
- Их же ж… их вдвоем с братом, - бормотал Захарыч. - Забыл я тебе сказать… Но ничего… ничего, паря. Ах, гады!..
- И брата?
- И брата… Фролом звали. Вместе их… Но брат - тот… Ладно. Не буду тебе про брата.
Чуть занималось утро. Слабый ветерок шевелил занавески на окнах.
По поселку ударили третьи петухи.
Про Степана и Фрола Разиных
http://ru.wikipedia.org/wiki/Разин,_Степан_Тимофеевич
Его звали – Васека. Васека имел: двадцать четыре года от роду, один восемьдесят пять рост, большой утиный нос… и невозможный характер. Он был очень странный парень – Васека.
Кем он только не работал после армии! Пастухом, плотником, прицепщиком, кочегаром на кирпичном заводе. Одно время сопровождал туристов по окрестным горам. Нигде не нравилось. Поработав месяц-другой на новом месте, Васека приходил в контору и брал расчет.
– Непонятный ты все-таки человек, Васека. Почему ты так живешь? – интересовались в конторе.
Васека, глядя куда-то выше конторщиков, пояснял кратко:
– Потому что я талантливый.
Конторщики, люди вежливые, отворачивались, пряча улыбки. А Васека, небрежно сунув деньги в карман (он презирал деньги), уходил. И шагал по переулку с независимым видом.
– Опять? – спрашивали его.
– Что «опять»?
– Уволился?
– Так точно! – Васека козырял по-военному – Еще вопросы будут?
– Куклы пошел делать? Хэх…
На эту тему – о куклах – Васека ни с кем не разговаривал.
Дома Васека отдавал деньги матери и говорил:
– Господи!.. Ну что мне с тобой делать, верста коломенская? Журавь ты такой! А?
Васека пожимал плечами: он сам пока не знал, что теперь делать – куда пойти еще работать.
Проходила неделя-другая, и дело отыскивалось.
– Поедешь на бухгалтера учиться?
– Только… это очень серьезно!
– К чему эти возгласы?
«Дебет… Кредит… Приход… Расход… Заход… Обход… – И деньги! деньга! деньги!..»
Васека продержался четыре дня. Потом встал и ушел прямо с урока.
– Смехота, – сказал он. Он решительно ничего не понял в блестящей науке хозяйственного учета.
Последнее время Васека работал молотобойцем. И тут, помахав недели две тяжелой кувалдой, Васека аккуратно положил ее на верстак и заявил кузнецу:
– Почему?
– Души нету в работе.
– Трепло, – сказал кузнец. – Выйди отсюда.
Васека с изумлением посмотрел на старика кузнеца.
– Почему ты сразу переходишь на личности?
– Балаболка, если не трепло. Что ты понимаешь в железе? «Души нету»… Даже злость берет.
– А что тут понимать-то? Этих подков я тебе без всякого понимания накую сколько хочешь.
– Может, попробуешь?
Васека накалил кусок железа, довольно ловко выковал подкову, остудил в воде и подал старику.
Кузнец легко, как свинцовую, смял ее в руках и выбросил из кузницы.
– Иди корову подкуй такой подковой.
Васека взял подкову, сделанную стариком, попробовал тоже погнуть ее – не тут-то было.
– Ничего.
Васека остался в кузнице.
– Ты, Васека, парень – ничего, но болтун, – сказал ему кузнец. – Чего ты, например, всем говоришь, что ты талантливый?
– Это верно: я очень талантливый.
– А где твоя работа сделанная?
– Я ее никому, конечно, не показываю.
– Почему?
– Они не понимают. Один Захарыч понимает.
На другой день Васека принес в кузницу какую-то штукенцию с кулак величиной, завернутую в тряпку.
Кузнец развернул тряпку… и положил на огромную ладонь человечка, вырезанного из дерева. Человечек сидел на бревне, опершись руками на колени. Голову опустил на руки; лица не видно. На спине человечка, под ситцевой рубахой – синей, с белыми горошинами – торчат острые лопатки. Худой, руки черные, волосы лохматые, с подпалинами. Рубаха тоже прожжена в нескольких местах. Шея тонкая и жилистая.
Кузнец долго разглядывал его.
– Смолокур, – сказал он.
– Ага. – Васека глотнул пересохшим горлом.
– Таких нету теперь.
– Я знаю.
– А я помню таких. Это что он?.. Думает, что ли?
– Песню поет.
– Помню таких, – еще раз сказал кузнец. – А ты-то откуда их знаешь?
– Рассказывали.
Кузнец вернул Васеке смолокура.
– Похожий.
– Это что! – воскликнул Васека, заворачивая смолокура в тряпку. – У меня разве такие есть!
– Все смолокуры?
– Почему?.. Есть солдат, артистка одна есть, тройка… еще солдат, раненый. А сейчас я Стеньку Разина вырезаю.
– А у кого ты учился?
– А сам… ни у кого.
– А откуда ты про людей знаешь? Про артистку, например…
– Я все про людей знаю. – Васека гордо посмотрел сверху на старика. – Они все ужасно простые.
– Вон как! – воскликнул кузнец и засмеялся.
– Скоро Стеньку сделаю… поглядишь.
– Смеются над тобой люди.
– Это ничего. – Васека высморкался в платок. – На самом деле они меня любят. И я их тоже люблю.
Кузнец опять рассмеялся.
– Ну и дурень ты, Васека! Сам про себя говорит, что его любят! Кто же так делает?
– Совестно небось так говорить.
– Почему совестно? Я же их тоже люблю. Я даже их больше люблю.
– А какую он песню поет? – без всякого перехода спросил кузнец.
– Смолокур-то? Про Ермака Тимофеича.
– А артистку ты где видел?
– В кинофильме. – Васека прихватил щипцами уголек из горна, прикурил. – Я женщин люблю. Красивых, конечно.
– А они тебя?
Васека слегка покраснел.
– Тут я затрудняюсь тебе сказать.
– Хэ!.. – Кузнец стал к наковальне. – Чудной ты парень, Васека! Но разговаривать с тобой интересно. Ты скажи мне: какая тебе польза, что ты смолокура этого вырезал? Это ж все-таки кукла.
Васека ничего не сказал на это. Взял молот и тоже стал к наковальне.
– Не можешь ответить?
– Не хочу. Я нервничаю, когда так говорят, – ответил Васека.
…С работы Васека шагал всегда быстро. Размахивал руками -длинный, нескладный. Он совсем не уставал в кузнице. Шагал и в ногу – на манер марша – подпевал:
Пусть говорят, что я ведра починяю,
Эх, пусть говорят, что я дорого беру!
Две копейки – донышко,
Три копейки – бок…
– Здравствуй, Васека! – приветствовали его.
– Здорово, – отвечал Васека.
Дома он наскоро ужинал, уходил в горницу и не выходил оттуда до утра: вырезал Стеньку Разина.
О Стеньке ему много рассказывал Вадим Захарович, учитель-пенсионер, живший по соседству. Захарыч, как его называл Васека, был добрейшей души человек. Это он первый сказал, что Васека талантливый. Он приходил к Васеке каждый вечер и рассказывал русскую историю. Захарыч был одинок, тосковал без работы. Последнее время начал попивать. Васека глубоко уважал старика. До поздней ноченьки сиживал он на лавке, поджав под себя ноги, не шевелился – слушал про Стеньку.
– … Мужик он был крепкий, широкий в плечах, легкий на ногу… чуточку рябоватый. Одевался так же, как все казаки. Не любил он, знаешь, разную там парчу… и прочее. Это ж был человек! Как развернется, как глянет исподлобья – травы никли. А справедливый был!.. Раз попали они так, что жрать в войске нечего. Варили конину. Ну и конины не всем хватало. И увидел Стенька: один казак совсем уж отощал, сидит у костра, бедный, голову свесил: дошел окончательно. Стенька толкнул его – подает свой кусок мяса. «На, – говорит, – ешь». Тот видит, что атаман сам почернел от голода. «Ешь сам, батька. Тебе нужнее». – «Бери!» – «Нет». Тогда Стенька как выхватил саблю – она аж свистнула в воздухе: «В три господа душу мать!.. Я кому сказал: бери!» Казак съел мясо. А?.. Милый ты, милый человек… душа у тебя была.
Васека, с повлажневшими глазами, слушал.
– А княжну-то он как! – тихонько, шепотом, восклицал он. – В Волгу взял и кинул…
– Княжну!.. – Захарыч, тщедушненький старичок с маленькой сухой головой, кричал: – Да он этих бояр толстопузых вот так покидывал! Он их как хотел делал! Понял? Сарынь на кичку! И все.
Его звали – Васёка. Васёка имел двадцать четыре года от роду, один восемьдесят пять рост, большой утиный нос… и невозможный характер. Он был очень странный парень – Васёка.
Кем он только не работал после армии! Пастухом, плотником, прицепщиком, кочегаром на кирпичном заводе. Одно время сопровождал туристов по окрестным горам. Нигде не нравилось. Поработав месяц-другой на новом месте, Васёка приходил в контору и брал расчет.
– Непонятный ты все-таки человек, Васёка. Почему ты так живешь? – интересовались в конторе.
Васёка, глядя куда-то выше конторщиков, пояснял кратко:
– Потому что я талантливый.
Конторщики, люди вежливые, отворачивались, пряча улыбки. А Васёка, небрежно сунув деньги в карман (он презирал деньги), уходил. И шагал по переулку с независимым видом.
– Опять? – спрашивали его.
– Что «опять»?
– Уволился?
– Так точно! – Васёка козырял по-военному. – Еще вопросы будут?
– Куклы пошел делать? Хэх…
На эту тему – о куклах – Васёка ни с кем не разговаривал.
Дома Васёка отдавал деньги матери и говорил:
– Господи!.. Ну что мне с тобой делать, верста коломенская? Журавь ты такой! А?
Васёка пожимал плечами: он сам пока не знал, что теперь делать – куда пойти еще работать.
Проходила неделя-другая, и дело отыскивалось.
– Поедешь на бухгалтера учиться?
– Только… это очень серьезно!
– К чему эти возгласы?
«Дебет… Кредит… Приход… Расход… Заход… Обход… – И деньги! деньги! деньги!..»
Васёка продержался четыре дня. Потом встал и ушел прямо с урока.
– Смехота, – сказал он. Он решительно ничего не понял в блестящей науке хозяйственного учета.
Последнее время Васёка работал молотобойцем.
И тут, помахав недели две тяжелой кувалдой, Васёка аккуратно положил ее на верстак и заявил кузнецу:
– Почему?
– Души нету в работе.
– Трепло, – сказал кузнец. – Выйди отсюда.
Васёка с изумлением посмотрел на старика кузнеца.
– Почему ты сразу переходишь на личности?
– Балаболка, если не трепло. Что ты понимаешь в железе? «Души нету»… Даже злость берет.
– А что тут понимать-то? Этих подков я тебе без всякого понимания накую сколько хочешь.
– Может, попробуешь?
Васёка накалил кусок железа, довольно ловко выковал подкову, остудил в воде и подал старику.
Кузнец легко, как свинцовую, смял ее в руках и выбросил из кузницы.
– Иди корову подкуй такой подковой.
Васёка взял подкову, сделанную стариком, попробовал тоже погнуть ее – не тут-то было.
– Ничего.
Васёка остался в кузнице.
– Ты, Васёка, парень – ничего, но болтун, – сказал ему кузнец. – Чего ты, например, всем говоришь, что ты талантливый?
– Это верно: я очень талантливый.
Василий Шукшин
Стенька Разин
Его звали – Васека. Васека имел: двадцать четыре года от роду, один восемьдесят пять рост, большой утиный нос… и невозможный характер. Он был очень странный парень – Васека.
Кем он только не работал после армии! Пастухом, плотником, прицепщиком, кочегаром на кирпичном заводе. Одно время сопровождал туристов по окрестным горам. Нигде не нравилось. Поработав месяц-другой на новом месте, Васека приходил в контору и брал расчет.
– Непонятный ты все-таки человек, Васека. Почему ты так живешь? – интересовались в конторе.
Васека, глядя куда-то выше конторщиков, пояснял кратко:
– Потому что я талантливый.
Конторщики, люди вежливые, отворачивались, пряча улыбки. А Васека, небрежно сунув деньги в карман (он презирал деньги), уходил. И шагал по переулку с независимым видом.
– Опять? – спрашивали его.
– Что «опять»?
– Уволился?
– Так точно! – Васека козырял по-военному – Еще вопросы будут?
– Куклы пошел делать? Хэх…
На эту тему – о куклах – Васека ни с кем не разговаривал.
Дома Васека отдавал деньги матери и говорил:
– Господи!.. Ну что мне с тобой делать, верста коломенская? Журавь ты такой! А?
Васека пожимал плечами: он сам пока не знал, что теперь делать – куда пойти еще работать.
Проходила неделя-другая, и дело отыскивалось.
– Поедешь на бухгалтера учиться?
– Только… это очень серьезно!
– К чему эти возгласы?
«Дебет… Кредит… Приход… Расход… Заход… Обход… – И деньги! деньга! деньги!..»
Васека продержался четыре дня. Потом встал и ушел прямо с урока.
– Смехота, – сказал он. Он решительно ничего не понял в блестящей науке хозяйственного учета.
Последнее время Васека работал молотобойцем. И тут, помахав недели две тяжелой кувалдой, Васека аккуратно положил ее на верстак и заявил кузнецу:
– Почему?
– Души нету в работе.
– Трепло, – сказал кузнец. – Выйди отсюда.
Васека с изумлением посмотрел на старика кузнеца.
– Почему ты сразу переходишь на личности?
– Балаболка, если не трепло. Что ты понимаешь в железе? «Души нету»… Даже злость берет.
– А что тут понимать-то? Этих подков я тебе без всякого понимания накую сколько хочешь.
– Может, попробуешь?
Васека накалил кусок железа, довольно ловко выковал подкову, остудил в воде и подал старику.
Кузнец легко, как свинцовую, смял ее в руках и выбросил из кузницы.
– Иди корову подкуй такой подковой.
Васека взял подкову, сделанную стариком, попробовал тоже погнуть ее – не тут-то было.
– Ничего.
Васека остался в кузнице.
– Ты, Васека, парень – ничего, но болтун, – сказал ему кузнец. – Чего ты, например, всем говоришь, что ты талантливый?
– Это верно: я очень талантливый.
– А где твоя работа сделанная?
– Я ее никому, конечно, не показываю.
– Почему?
– Они не понимают. Один Захарыч понимает.
На другой день Васека принес в кузницу какую-то штукенцию с кулак величиной, завернутую в тряпку.
Кузнец развернул тряпку… и положил на огромную ладонь человечка, вырезанного из дерева. Человечек сидел на бревне, опершись руками на колени. Голову опустил на руки; лица не видно. На спине человечка, под ситцевой рубахой – синей, с белыми горошинами – торчат острые лопатки. Худой, руки черные, волосы лохматые, с подпалинами. Рубаха тоже прожжена в нескольких местах. Шея тонкая и жилистая.
Кузнец долго разглядывал его.
– Смолокур, – сказал он.
– Ага. – Васека глотнул пересохшим горлом.
– Таких нету теперь.
– Я знаю.
– А я помню таких. Это что он?.. Думает, что ли?
– Песню поет.
– Помню таких, – еще раз сказал кузнец. – А ты-то откуда их знаешь?
– Рассказывали.
Кузнец вернул Васеке смолокура.
– Похожий.
– Это что! – воскликнул Васека, заворачивая смолокура в тряпку. – У меня разве такие есть!
– Все смолокуры?
– Почему?.. Есть солдат, артистка одна есть, тройка… еще солдат, раненый. А сейчас я Стеньку Разина вырезаю.
– А у кого ты учился?
– А сам… ни у кого.
– А откуда ты про людей знаешь? Про артистку, например…
– Я все про людей знаю. – Васека гордо посмотрел сверху на старика. – Они все ужасно простые.
– Вон как! – воскликнул кузнец и засмеялся.
– Скоро Стеньку сделаю… поглядишь.
– Смеются над тобой люди.
– Это ничего. – Васека высморкался в платок. – На самом деле они меня любят. И я их тоже люблю.
Кузнец опять рассмеялся.
– Ну и дурень ты, Васека! Сам про себя говорит, что его любят! Кто же так делает?
– Совестно небось так говорить.
– Почему совестно? Я же их тоже люблю. Я даже их больше люблю.
– А какую он песню поет? – без всякого перехода спросил кузнец.
– Смолокур-то? Про Ермака Тимофеича.
– А артистку ты где видел?
– В кинофильме. – Васека прихватил щипцами уголек из горна, прикурил. – Я женщин люблю. Красивых, конечно.
– А они тебя?
Васека слегка покраснел.
– Тут я затрудняюсь тебе сказать.
– Хэ!.. – Кузнец стал к наковальне. – Чудной ты парень, Васека! Но разговаривать с тобой интересно. Ты скажи мне: какая тебе польза, что ты смолокура этого вырезал? Это ж все-таки кукла.
Васека ничего не сказал на это. Взял молот и тоже стал к наковальне.
– Не можешь ответить?
– Не хочу. Я нервничаю, когда так говорят, – ответил Васека.
…С работы Васека шагал всегда быстро. Размахивал руками -длинный, нескладный. Он совсем не уставал в кузнице. Шагал и в ногу – на манер марша – подпевал:
Пусть говорят, что я ведра починяю,
Эх, пусть говорят, что я дорого беру!
Две копейки – донышко,
Три копейки – бок…
– Здравствуй, Васека! – приветствовали его.
– Здорово, – отвечал Васека.
Дома он наскоро ужинал, уходил в горницу и не выходил оттуда до утра: вырезал Стеньку Разина.
О Стеньке ему много рассказывал Вадим Захарович, учитель-пенсионер, живший по соседству. Захарыч, как его называл Васека, был добрейшей души человек. Это он первый сказал, что Васека талантливый. Он приходил к Васеке каждый вечер и рассказывал русскую историю. Захарыч был одинок, тосковал без работы. Последнее время начал попивать. Васека глубоко уважал старика. До поздней ноченьки сиживал он на лавке, поджав под себя ноги, не шевелился – слушал про Стеньку.
– … Мужик он был крепкий, широкий в плечах, легкий на ногу… чуточку рябоватый. Одевался так же, как все казаки. Не любил он, знаешь, разную там парчу… и прочее. Это ж был человек! Как развернется, как глянет исподлобья – травы никли. А справедливый был!.. Раз попали они так, что жрать в войске нечего. Варили конину. Ну и конины не всем хватало. И увидел Стенька: один казак совсем уж отощал, сидит у костра, бедный, голову свесил: дошел окончательно. Стенька толкнул его – подает свой кусок мяса. «На, – говорит, – ешь». Тот видит, что атаман сам почернел от голода. «Ешь сам, батька. Тебе нужнее». – «Бери!» – «Нет». Тогда Стенька как выхватил саблю – она аж свистнула в воздухе: «В три господа душу мать!.. Я кому сказал: бери!» Казак съел мясо. А?.. Милый ты, милый человек… душа у тебя была.